– Извини. – И мне правда неловко. Это еда, которую она любит. Мне надо выражать свое неприятие с той же дипломатичностью, которую она проявляет ко мне. – Я люблю сыр, поэтому буду запеченную ветчину с сыром. То есть если она есть у них в меню.

– Есть. И пироги с начинкой, и запеченная ветчина с сыром традиционны для наших ресторанов, поэтому это может быть твоим дежурным заказом. Я научу тебя, как находить их в меню.

– Отличная мысль. – Я стараюсь говорить бодро, хотя меня как-то не слишком вдохновляет идея есть только эти два блюда.

– Итак, «Croque Monsieur» – это запеченная ветчина с сыром. – Шанталь показывает мне это блюдо в меню, и я переснимаю его на свой мобильный телефон. – Если добавишь «мадам», получишь сверху яйцо-глазунью.

Я делаю большие глаза.

– Яйцо поверх запеченной ветчины?

– Да, – со смехом говорит она. – Тебе не доставляет большого удовольствия это исследование французской кухни, верно?

– Это так заметно? – спрашиваю я, молча упрекая себя за такие дурные манеры.

– Очень. – Когда подходит официантка, Шанталь говорит: – Я закажу за нас двоих.

Я бы попыталась понять хотя бы несколько слов из их разговора, если бы снова не почувствовала внезапное покалывающее ощущение в затылке. То же ощущение, которое возникло у меня в аэропорту как раз перед столкновением с карманником.

Я инстинктивно хватаю свою сумочку, ставлю на колени и крепко держу. Борясь с желанием оглянуться из страха показаться грубой или увидеть, как мужчина по соседству ест сырое мясо, я ерзаю на стуле. Я в чужой стране, прошло всего ничего после того, как Эва пыталась убить меня, и это лишь немногие из моих недавних кошмаров, они-то и сделали меня параноиком. Все дело в этом и ни в чем больше.

Если не считать моего сильного, почти непреодолимого желания обернуться.

Официантка уходит, и у меня буквально мурашки бегают по коже.

– Я иду в ванную, – объявляю я и поднимаюсь. На обратном пути посмотрю, кто сидит позади меня.

– Туалет, – говорит Шанталь мне вслед.

Не оборачиваясь, делаю знак, что поняла. К счастью, я легко нахожу «туалет». Внутри никого нет, и я опираюсь ладонями о раковину и смотрю на себя, видя слишком бледную брюнетку, самого некультурного человека на свете. Я даже не в состоянии получить удовольствие от парижской еды.

Тревога грозит захватить меня целиком и превратить в сплошной комок нервов. А вдруг я возненавижу Париж, когда Крис любит его и хочет здесь жить? Даже если я смогу убедить его вернуться в Штаты, не будет ли он чувствовать себя там, как я здесь? Нет. Нет. Он любит Штаты. Но все равно хочет жить тут.

Я качаю головой. Это безумие. Я реагирую чересчур остро. То, что я сразу же не влюбилась в Париж, вовсе не означает, что я не приспособлюсь, или что он мне не понравится. С Крисом он мне понравится, я уверена в этом. Совершенно уверена.

Мне очень надо услышать его голос, но понимая, что сейчас это невозможно, я достаю телефон, чтобы написать ему. Так он сможет ответить, когда будет такая возможность.

«Ты ешь тартар, то есть сырое мясо?»

«Терпеть его не могу», – тут же приходит ответ.

Плечи мои расслабляются, и я облегченно улыбаюсь.

«Улиток?»

«Не любитель».

«Рыбу?»

«Смотря какую».

«У меня на нее аллергия», – пишу я, не уверенная, что когда-нибудь говорила ему об этом.

Мой телефон звонит, и я чувствую себя виноватой, когда вижу номер Криса.

– Прости, мне не следовало мешать тебе.

– Ты мне не мешаешь. Мне надо было отдохнуть от раздутых «эго», которые еще немного и вынесут двери конференц-зала. Где ты?

– В каком-то ресторане, название которого не помню. Еще я не могу читать меню и сомневаюсь, что оно понравилось бы мне больше, если бы могла.

– Не волнуйся, детка. Мы, американцы, живущие в Париже, знаем неплохо все места, куда пойти, чтобы получить еду, которую любим. Все наладится, когда ты будешь со мной.

Он прав, разумеется. Главное, что он будет со мной, а все остальное…

– Знаю. Ты прав.

Короткая пауза, потом он говорит:

– Но ты не уверена?

– Уверена.

– Ты меня не убедила.

– Мне просто пока не нравится еда, вот и все.

– Я тоже от нее не в восторге.

Я наблюдаю в зеркале, как сдвигаются мои брови.

– Иногда ты такой непонятный. – Вообще-то довольно часто, но я придерживаю язык. – Если тебе не нравится здешняя еда, почему тогда ты хочешь тут жить? Еда – это такая важная часть жизни.

За этим следует тяжелое молчание, потом:

– Сара…

Он замолкает при звуке мужского голоса, быстро лопочущего что-то по-французски. Я слышу, как Крис отвечает визитеру недовольным тоном, и меня опять начинает мучить совесть. Я чувствую себя мелочной и эгоистичной за то, что так не вовремя полезла к нему с такими пустяками.

– Сара, – снова начинает он, но я не даю ему закончить.

– Извини. Тебе надо заниматься делами, а я тебе мешаю.

– Ты мне не мешаешь.

– Мешаю. Я люблю тебя, Крис, и наплевать мне на сырые гамбургеры. Главное для меня – это ты. Твое участие много значит для музея и для твоей благотворительной деятельности. Я верю в то, что ты делаешь, и в тебя. Иди работай.

Он колеблется.

– Ты уверена?

– Абсолютно.

– Сегодня вечером я отведу тебя поесть куда-нибудь. Где тебе понравится. А когда вернемся домой, покажу, как сильно я по тебе соскучился.

Когда мы вернемся домой. Звучит многообещающе. Ах, как мне нравятся эти слова. Дом. Дома. Домой. У меня есть дом, и он с Крисом. Я улыбаюсь в телефон.

– Все это очень заманчиво. – Затем я придаю голосу твердости: – А теперь иди и заставь этих надутых индюков прислушаться к голосу разума.

– Заставлю. – Облегчение в голосе говорит мне, что его гораздо сильнее обеспокоила моя реакция на Париж, чем я заметила. – Не знаю точно, когда мне удастся вырваться отсюда. Я позвоню, когда буду знать. Я люблю тебя, детка.

Мы быстро прощаемся, и я убираю телефон, прислоняюсь к раковине и снова смотрю на себя в зеркало. На этот раз я вижу влюбленную женщину, которой не терпится начать знакомиться с незнакомым ей миром вместе со своим мужчиной. Я направляюсь обратно к столику, чтобы съесть свою запеченную ветчину с сыром, к счастью, без яйца сверху. Когда я бросаю взгляд на два столика, расположенных за моим стулом, то обнаруживаю, что они пусты и накрыты в ожидании новых посетителей. Там никого нет. Я про себя смеюсь над собственными глупыми страхами. Никто за мной не следит и никогда не следил.

Я начинаю понимать, почему Криса тянет в Париж, когда мы с Шанталь проходим через центральный вход в Отель-де-Виль, или мэрию, величественное здание, напоминающее замок, растянувшееся на несколько кварталов. Это здание и сам город – торжество искусства, которое мы с Крисом так любим.

В благоговении я отступаю в сторону и останавливаюсь, чтобы полюбоваться тем, что меня окружает. Всюду – от старинной мебели и шедевров на стенах до мраморных полов – красота. От чего, впрочем, у меня по-настоящему захватывает дух, так это от впечатляющей архитектуры, переплетающейся с произведениями искусства. Белые колонны, арки и изумительной красоты лепнина служат обрамлением для живописных картин на потолках и стенах.

– Внутри даже еще великолепнее, чем снаружи, – бормочу я. Гораздо великолепнее, чем я ожидала от государственного учреждения с отделом по связям с общественностью.

– Здесь еще и музей, только на экскурсию надо предварительно записываться.

– Правда? – восторженно спрашиваю я, отрываю взгляд от стенной фрески и смотрю на нее. – А что тебе о нем известно?

– Слышала, там есть Пикассо, но я живописью не увлекаюсь, поэтому никогда там не была.

Пикассо. Я нахожусь в одном здании с произведением Пикассо. А в Лувре «Мона Лиза». О да, думаю, что Париж мне понравится.

– В бюро регистрации браков сюда, – говорит Шанталь, указывая на эскалатор.