По вполне понятной ассоциации от замужества и материнства мысли Хенни перекинулись на Альфи и Эмили. Семейная жизнь подействовала на них благотворно. Хенни прекрасно помнила – и вряд ли когда забудет – то хмурое утро, когда она присутствовала на церемонии бракосочетания Эмили и Альфи в здании муниципалитета. Церемония произвела на нее тягостное впечатление, которое не смог рассеять даже тот бесспорный факт, что молодые были влюблены друг в друга.

А какие отвратительные сцены предшествовали этому браку. Каких только оскорблений, порожденных неуемной гордыней, не наслушался Альфи в своем доме, а Эмили – еще более тяжких – в своем. Их отцы, связанные в силу финансовой необходимости узами партнерства, дошли до того, что практически перестали общаться друг с другом, ограничиваясь лишь вынужденными разговорами на деловые темы, хотя, по сути дела, у них не было оснований дуться друг на друга, поскольку каждый сделал все от него зависящее, чтобы помешать этому браку, удержать своего ребенка в общине единоверцев.

Но им не удалось разлучить Альфи и Эмили.

Зареванная Эмили в простом темном костюме мало походила на невесту. В маленькой дамской комнате Хенни пыталась подбодрить Эмили, вытирала ей заплаканные глаза и воспаленные щеки смоченным в холодной воде носовым платком.

– Я выгляжу ужасно, да, Хенни?

– Вовсе нет, дорогая. К тому же поля шляпы – кстати, она тебе очень идет – скрывают лицо.

– Мне так хотелось, чтобы и у меня было белое платье, и вуаль, и все остальное. Но меня огорчает не столько это, сколько то, что родители отказались присутствовать. Я поверить этому не могла.

Хьюзы предпочли уехать в этот день из города. Генри и Анжелика пришли, что делало им честь, хотя в лице Анжелики, стоявшей перед клерком муниципалитета, не было ни малейшей искры радости. Одним словом, начало было печальным.

И вот сейчас Альфи и Эмили, мужественно преодолевшие все препятствия на своем пути, сидели рядом – счастливые супруги, счастливые родители ребенка, чье рождение заставило дедушек и бабушек отказаться от вражды в пользу прохладного мира. Это был хрупкий мир… Устоявшийся порядок вещей не меняется единственно ради того, чтобы легче стало жить таким, как Эмили и Альфи, и их маленькой дочке, которая со временем станет… кем же она станет?

С минуту Хенни нежно смотрела на брата с женой, потом перевела взгляд на собственных детей. Фредди с Лией сидели на другом конце стола, и она могла видеть их лишь в профиль.

Фредди больше молчал; но он наверняка не упускал ни одной детали и позднее поделится с Хенни своими наблюдениями.

Зато Лия то и дело весело смеялась. Лия всегда кажется оживленной, лицо у нее открытое, смелое, радостное. За два года, прошедшие после смерти Ольги, она окончательно привыкла к своему новому дому и стала для них настоящей дочерью, во всяком случае для Хенни. Какое чудо и какое счастье, что малышка сумела быстро оправиться от пережитой трагедии.

Правда, Анжелика придерживалась на этот счет несколько иного мнения.

– Она не слишком-то грустит, эта девочка, оставшаяся сиротой, – частенько говорила она с неодобрением и добавляла: – Надеюсь, она не вставляет в свою речь выражений на идише в присутствии Фредди. В конце концов, это искаженный немецкий – и только.

На что Хенни обычно отвечала.

– Не знаю, с какой бы стати ей заговаривать на идише – у нас в доме его никто не понимает.

– Ну, как бы там ни было, – гнула свое Анжелика, – а я по-прежнему считаю, что ты сделала большую ошибку.

– Как бы там ни было, – откликалась Хенни ей в тон, – а я так не считаю.

Вот только отношение Дэна вызывало у нее беспокойство.

– Дэн, неужели она тебе не нравится?

– Как может не нравиться ребенок? Но она же не останется ребенком вечно, – отвечал он с непонятным сомнением в голосе.

Из-за реакции Дэна у Хенни иной раз возникала мысль, что она приняла слишком поспешное и необдуманное решение.

Но в целом все было хорошо с Лией. Она сумела переступить через свой «трущобный» опыт, она тянулась к знаниям, прекрасно справлялась с учебой, завела себе подруг и постоянно о них рассказывала.

Она такая, какой всегда хотелось быть мне, но какой я не была, подумала Хенни.

– Ты что-то притихла, Хенни, – обратилась к ней Флоренс, напоминая ей таким образом об обязанности гостьи поддерживать застольный разговор.

– Извини, – Хенни быстро улыбнулась, – это, наверное, потому, что я объелась.

Но она тут же вернулась к своим наблюдениям и своим мыслям. Собственно, общего разговора за столом не было. Отдельные группы гостей вели свои отдельные разговоры. На это торжество собрались все Вернеры, даже самые бедные и самые дальние родственники были приглашены, ибо «кровные узы превыше всего». Женщины, которым не часто представлялась возможность «выйти в свет», надели ради такого случая свои самые лучшие наряды.

Теперь, захлебываясь от восторга, они нахваливали все подряд – обед, цветы, дом, в то время как Уолтер и наиболее состоятельные из мужчин обсуждали деловую активность, процентные ставки, котировку акций, сделки с премией и обратной премией.

Дэн, с самого начала обеда уделявший все свое внимание соседке слева, сейчас был полностью поглощен разговором с ней. Эта живая девушка, дочка одного из кузенов Вернеров, судя по всему, наслаждалась этим разговором, так же как и Дэн. В его смехе Хенни различила хорошо ей знакомые чувственные нотки. Он наклонялся к девушке, тихо говоря ей что-то, будто у них был им одним известный секрет, а она вспыхивала и расцветала от его слов, явно принимая обычный флирт за нечто большее.

Если бы он не вел себя так! Хенни так хотелось, чтобы этого не было. Не то чтобы у него было на уме что-то серьезное, но ведь другие этого не знали. Он привлекал к себе внимание, и из-за его поведения внимание обращали и на Хенни. Гости бросали на нее взгляды, пытаясь угадать, сердится ли она, жалея ее, кроткую, послушную, терпеливую жену. Как бы ей ни хотелось крикнуть им в лицо: не суйте нос не в свое дело и не надо меня жалеть, по-настоящему он любит меня, только меня, она должна была притворяться, что ничего не замечает. Показать им, что она задета, было бы слабостью, которая обернулась бы еще большим унижением. А главное, нельзя было допустить, чтобы Дэн понял, что она заметила его флирт, и что он ей неприятен.

Самое забавное заключалось в том, что Дэн вовсе не хотел идти сегодня к Вернерам. Их приглашения и всегда-то не вызывали у него особого энтузиазма, а сегодня для его недовольства имелась и вполне конкретная причина: они вынуждены были пропустить вечеринку, которую устраивали их соседи по дому. На вечеринках такого рода Дэн чувствовал себя как рыба в воде, хотя на них – вот уж воистину необъяснимое противоречие – никогда не бывало привлекательных женщин.

– Вот кто живет настоящей жизнью, – ворчал Дэн, собираясь к Вернерам. – А в доме твоей сестры единственный, у кого в голове что-то есть, это Пол. Только с ним и можно поговорить о серьезных вещах, – и добавил: – Да, он единственный твой родственник, с кем я могу разговаривать теперь, когда дядя Дэвид находится в доме для престарелых.

Пол беседовал со своей соседкой, юной мисс Мариан, «Мими», Майер. Веснушчатая светленькая девушка, которой не исполнилось еще и шестнадцати, не обещала стать красавицей, но обладала элегантностью и уверенностью в себе.

– Майеры нам как родные, – с горделивой улыбкой говорила Флоренс, представляя их, забывая о том, что повторяет это не в первый раз.

Этим людям, размышляла Хенни, свойственна та особая непринужденность, которая отличает обладателей огромных состояний. А может, не столько огромных, сколько давних и нажитых законным путем. Она задавалась вопросом – и в какой-то момент даже ответила на него утвердительно – не питают ли семьи надежды на то, что Пол и Мариан со временем… Но потом отбросила эту мысль как нелепую. В Америке XX века никто не занимается «устройством» браков.

Пол, любивший, подобно Фредди и Хенни, наблюдать и анализировать, предавался за обедом размышлениям о самых разных вещах. Эти обеды, эти светские игры всегда казались ему невероятно скучными, а иногда в силу причин, которых он и сам не понимал, наблюдения за гостями наполняли его чувством печали. Взять, например, его двух дедов…