Их диалог напоминал игру в мяч, в которой каждый игрок старается немедленно отбить удар противника.

– Я бы не возлагал на это слишком больших надежд, – откликнулся Уолтер. – Я не доверяю европейцам, никому из них.

– Без веры в добрую волю других нет будущего.

– Но если мы все на данном этапе начнем разоружаться, это должно означать, что все довольны существующим положением вещей. Неужели вы полагаете, что Франция согласится оставить за Германией Эльзас-Лотарингию? По-моему, Германия не имеет никакого права на эту территорию.

Увидев поднятые брови Дэна, Уолтер рассмеялся с оттенком превосходства.

– Что, я вас удивил? Вы должно быть думали, что я германофил, коль скоро мои родители родились в Германии. Уверяю вас, нет. Я человек другого поколения.

– Немцы, французы или кто там еще, не имеет значения. Все они там бандиты.

Дэн говорил тихо, но его звучный голос был слышен не только за их столом. Сидевшие за соседним столиком взглянули на него и тут же отвернулись. А он спокойно продолжал:

– Да, а оплачивают расходы на это чудовищное оружие, все более совершенные его виды, простые налогоплательщики. И так из года в год. А ведь эти деньги можно было бы использовать, скажем, на электрификацию, и тогда люди стали бы жить лучше. Я сам в меру своих скромных сил работаю над… – он замолчал. – Извините, сейчас не время и не место.

Однако Уолтер не собирался прекращать дискуссию.

– Но оружие необходимо, – его четко очерченные губы сжались в твердую линию. – Наивно думать иначе. Вы же не уйдете из дома, не закрыв дверь и оставив на столе все ваши сбережения.

– Когда-то нужно сделать первый шаг, – ответил Дэн.

Вмешалась Флоренс:

– Мистер Рот прав, Уолтер. Сейчас не время для серьезного разговора. Мы пришли развлекаться.

– Называйте меня Дэн. И поругайте меня как следует. Я начал все это.

– Я буду называть вас Дэн, а ругать не стану, – Флоренс очаровательно улыбнулась. – У вас интересная точка зрения. Как-нибудь в другой раз я с удовольствием вас послушаю. А сейчас, признаюсь, я проголодалась. Что мы закажем?

Никаких острых углов. Все должно идти гладко. Она права, прекратив этот спор, подумала Хенни. Но Дэн тоже прав. Вода не смешивается с маслом. Они никогда не будут относиться друг к другу с симпатией.

Зима полностью вступила в свои права. Чистая голубизна холодного зимнего неба отражалась на снежном покрове лужаек Центрального парка; на улицах слышался веселый звон колокольчиков на санях; снег скрипел под ногами прохожих. На катке святого Николаса Хенни в новых полосатых шерстяных чулках каталась на коньках с Дэном; они ритмично скользили и кружились, взявшись за руки.

Ах, какой чудный город! Каждый прохожий одобрительно улыбался ей. Продавец на углу, у которого Хенни купила цветок, чтобы приколоть к отвороту своего жакета, протянул ей этот цветок так, словно преподносил подарок. Самые грубые, самые трудные ее ученики в благотворительном центре были в конце концов обычными маленькими озорниками. Люди вокруг казались такими хорошими и добрыми. Всех их хотелось любить.

– По твоему лицу можно обо всем догадаться, – сказала ей Ольга однажды вечером после урока английского.

– О чем? – изобразила непонимание Хенни, хотя прекрасно знала, что имеет в виду подруга.

Она рассказала Ольге о своих чувствах, испытывая потребность поделиться с кем-то, а эта девушка, имевшая молодого мужа – худосочного и бледного человека, проводившего дни, согнувшись над швейной машинкой, понимала, что такое любовь.

Вечером Хенни сидела у окна в своей комнате и мечтала. Она тосковала по нему, по его густым, блестящим, как звериный мех, волосам, печальной складке у рта, тяжелым векам, красивым рукам. Так тосковала…

– Давно ты у меня не была, – сказал дядя Дэвид. – Чем ты занималась?

Она ответила, стараясь говорить не слишком восторженно:

– Встречалась с твоим другом Дэниелом Ротом.

– Вот как? Куда же вы ходили?

– Гуляли. Катались на коньках. Были в театре с Флоренс и Уолтером, слушали «Риголетто». Чудесная опера.

– А… и как все прошло?

Дядя Дэвид словно пригвождал тебя к месту взглядом, требуя правдивого ответа. Отбросив свой нарочито равнодушный тон, она сказала:

– Уолтер настоял на том, чтобы заплатить за все билеты, и Дэну это не очень-то понравилось.

– Могу себе представить. Он независимый по натуре, этого у него не отнимешь.

Дядя Дэвид помолчал с задумчивым видом. С минуту он возился с трубкой, подбирая слова, чтобы сказать то, что он считал необходимым. Зажег спичку и погасил ее.

– Да, странная это вещь – отношения между мужчиной и женщиной. Проблема выбора, я имею в виду. Как не допустить ошибки? Ведь на весах находится счастье человека. – Он снова чиркнул спичкой, зажег трубку, затянулся. – Может, поэтому я никогда не женился. Моя сестра, твоя бабушка… ты помнишь ее, Хенни?

С дядей Дэвидом никогда нельзя было предугадать, какой оборот примет разговор. Подчас его манера перескакивать с предмета на предмет выводила из себя.

– Не очень. Я помню, как она пела немецкую песенку «Du Bist wie eine Blume», когда я была маленькой.

– «Ты похожа на цветок». Она сама знала эту песенку с детства. Да, замечательная была женщина, как я тебе говорил, необычайно мужественная.

«И незачем повторять мне все это снова», – подумала Хенни.

– Тебе вряд ли известно, что она сделала неверный выбор. Долгие годы жила с твоим дедом в нищете.

– Я не знала.

– Думаю, нет смысла вытаскивать на свет эту старую историю. Но иногда об этом поневоле вспоминаешь, а воспоминания бывают весьма болезненными.

Она думала о настоящем, о морозном ясном дне, а он говорил о людях, которые давно умерли. Тон у него был горестным, но в ее теперешнем состоянии, когда в ней бурлила радостная энергия, она не могла ему посочувствовать.

Старик принялся чистить ручку обрывком тряпки. На лбу залегли морщины, руки безостановочно двигались. Спустя пару минут он проговорил:

– Полагаю, ты находишь его очень красивым.

– Кого? – она даже вздрогнула.

– Рота, конечно, кого же еще. Ты же не подумала, что я говорю об Уолтере Вернере.

– Ну, до этого ты говорил о моем дедушке, – она засмеялась, потом беззаботно ответила:

– Да, а ты так не думаешь?

– Я думаю так же. И так же думает любая женщина, которая его видит, Хенни.

– Что ты имеешь в виду?

– То, что говорю. Женщины за ним бегают. Я не вчера с ним познакомился, видишь ли, и я…

– Я за ним бегаю? – Лицо Хенни залил жаркий румянец. – Ты действительно считаешь, что я могу бегать за кем-то, дядя Дэвид?

– Ты – нет. Ты для этого слишком робкая, моя дорогая.

Слишком робкая. Но упрямая, как говорит папа. От своего не отступится.

– Зато другие женщины не страдают от робости, Хенни. В этом-то и беда.

– Я не понимаю, что ты пытаешься мне сказать, дядя Дэвид. – В ней зрело какое-то неприятное чувство. Страх или гнев, а, может, то и другое вместе.

– Он слишком обаятелен, для него самого это не всегда благо. Некоторые рождаются такими. Как будто в них заложен магнит.

От льющегося из окна слепящего света стало больно глазам. Она передвинула стул.

– Я не вижу, какое это имеет значение… Не видишь? В самом деле не видишь?

– Что с того, если другие женщины засматриваются на него? Это же не его вина.

Опять последовали манипуляции с трубкой. Он, видимо, собирался с мыслями. Она ждала.

– Видишь ли, в чем дело, Хенни. Есть мужчины, которые не могут хранить верность одной женщине. Да, они любят своих жен, но не могут устоять перед соблазном.

– И ты думаешь, – собственный голос прозвучал каким-то странным фальцетом, – что и Дэн такой?

– Да. Не влюбляйся в него, Хенни. Пожалуйста, не надо.

Она молчала потрясенная, не веря своим ушам.

– Ты любишь его, Хенни? И опять она промолчала.

– Он тебе не подходит. Я должен это сказать. Послушай меня, дорогая. Он слишком любит женщин. Это его недостаток.