В центральном посту изредка щелкает рукоятка манипулятора — боцман Шашлов выдерживает «горизонт». Вахтенный на механизмах погружения и всплытия Федор Портнов перекачивает воду, уравнивая лодку. Корнеев любуется Портновым. Ни одного лишнего движения. То же и во время срочного погружения, с той лишь разницей, что старшина 1-й статьи повторяет и отдает команды, успевает следить за показаниями приборов и быстро, только видно, как мелькают руки, крутит красные кружочки клапанов.

Тело у Портнова могучее, ладони широкие, мышцы твердые, как железо. На лице все меньше остается следов солнца и ветра. Идут дни, недели. Редко когда удается выйти на мостик и глотнуть порцию кислорода. Нет на мостике свободных мест. Можно лишь с разрешения командира постоять в рубке, ну, пять, десять минут, а там пора вниз, ждут дела.

Иногда же приходится скатываться по трапу — срочное погружение. По различным причинам: показался ли самолет, обнаружен ли корабль. Совсем ни к чему идти в это время на виду. Но когда горизонт чист, лодка находится в надводном положении. Через рубочный люк, вдувную и вытяжную вентиляцию врывается внутрь холодный поток воздуха. Он сквозняком проходит по отсекам, вызывая на теле озноб. Другое дело в южных широтах. Там гуляющий и теплый воздух свежит и ласкает. И море ведет себя куда тише. Не гремит и не беснуется. А, может быть, экипажу повезло, что волна оказалась не такой злой? Для острастки, правда, покачивала и, словно извиняясь, бормотала голосом тихим и полусонным. Хорошая волна!

Лейтенант Анатолий Козейко повеселел. В полночь он заступил на ходовую вахту — вторую в своей жизни. Первую провел во время шторма, качка, казалось, выворотила тогда всю душу. Однако он отстоял до конца. Лишь минут на десять отступил под козырек ограждения рубки, чего, конечно, делать не следовало. Просто хотелось малость передохнуть. Всего несколько минут. Кто увидит? Но его заметил Даньков, поднявшийся «покурить». Проверял, стало быть. В ту самую минуту, когда Козейко, успевший к тому времени передохнуть, вытереть лицо, хотел выйти из-за укрытия и шагнуть навстречу пронизывающему ветру, из люка показалась голова старпома. Нет-нет, он не подкрадывался, — этого еще не хватало — ступал по трапу громко, но море заглушало стук и поэтому Козейко не слышал его шагов. Даньков ни слова не сказал вахтенному, лишь кинул в его сторону удивленный взгляд. Молодой офицер сгорел от стыда. Теперь начнут, чего доброго, склонять на совещаниях. Пусть маленькое, но нарушение инструкции. Так думал он, принимая на мостике соленые ванны. Однако никто его не осуждал. Видимо, Даньков ни словом не обмолвился об этом, и Козейко был благодарен ему. Тогда же лейтенант дал себе слово никогда не пасовать перед штормом. А тем более на мостике. После этого случая Корнеев чуть ли не месяц не назначал лейтенанта на ходовую вахту. Анатолий мучился, гадал про себя: уж не сказал ли старпом? Гадать, впрочем, было не к чему. Даньков промолчал, не хотелось ему излишней придирчивостью бросать тень на молодого лейтенанта. Но дело же было вот в чем: командир решил доверять штормовые вахты наиболее опытным офицерам. Все считали это решение правильным и справедливым.

Анатолий родился и вырос в Иркутске.

В Ленинграде окончил высшее Военно-морское училище, практику проходил на подводных кораблях. Прибыл в соединение, получил назначение на «Челябинский комсомолец» и с нетерпением ждал, когда пойдет в автономное плавание.

Жарко. Даже солнце решило искупаться. Нырнуло в море, и весело пляшет на волне, словно дразнит, подзадоривает — ну что же вы, лейтенант, будьте смелее, ныряйте вслед за мной! Анатолий с удовольствием бы искупался, да нельзя.

Сменял он Коростышевского, и штурман, сдав вахту, еще добрый час стоял на мостике, рассказывая о том, как начинал когда-то службу, какие допускал на первых порах оплошности, в том числе при несении вахты. Анатолий слушал молча и внутренне улыбался, догадываясь, с какой целью капитан-лейтенант рассказывает об ошибках своей флотской молодости. Хочет, надо полагать, предостеречь. Смотри, мол, не допусти промах и ты.

Анатолий с благодарностью вспомнил, как офицеры помогли ему успешно подготовиться к зачетам, на допуск к самостоятельному управлению группой, на знание устройства подводной лодки. Ну, устройство, положим, он знает. Но здесь спрашивают, что называется, о каждом винтике. И для чего служит? И что необходимо предпринять, если испортится та или иная система?

Росло мастерство и у матросов. Сказывалась кропотливая учеба, причем проходила она не только на занятиях, но и на технических конференциях, на КВН, первый выпуск которого состоялся через два месяца после начала похода. На лодке нет места, где можно собраться вместе хотя бы тем, кто свободен от вахты. В центральном посту всех не вместишь, в других отсеках тоже. Вопросы летели по переговорному устройству. Судейская комиссия во главе с командиром, находясь в центральном посту, оценивала ответы по пятибалльной системе, отдавая предпочтение не столько остроумию, сколько технической эрудиции, широте морских знаний, точности языка. Победителями стала команда «БЧ-5». Радисты и акустики были явно обижены. Многие заранее отдавали им пальму первенства, никто и не предполагал, что «мотыли» — так в шутку называют мотористов — покажут и эту самую эрудицию, и прямо-таки морской склад ума. На втором месте оказались трюмные машинисты во главе со старшиной команды Алексеем Барановым.

— «Интеллигенция»-то подвела, — говорили подводники. Так уж повелось издавна — на корабле акустиков и радистов называют «интеллигентами», и они воспринимают это как должное. Уши и глаза лодки — вот кто они такие.

Акустики и радисты показали хорошие знания сложной аппаратуры, тут к ним придраться было трудно. Но в трюмном хозяйстве чуточку путались.

— Обижаться надо на себя, — говорил в тот же день старшина команды Юрий Дюкарев.

— На себя и обижаемся, — отвечал старшина 2-й статьи Василий Черепанов. — На кого же еще?

К следующим состязаниям команда подготовилась основательно, и одержала заслуженную победу.

Юрий Дюкарев частенько вспоминает родной дом в Копейске, мать, отца. Пишут:

А гордиться есть чем. Юрий успел вырасти до главстаршины. Вместе со званием поднималась и должность. Теперь он является старшиной команды. Жесты у Дюкарева скупые, речь богата, ярка. Говорить, впрочем, много не любит. Одно время исполнял обязанности начальника службы наблюдения и связи. Голоса не повысит на подчиненных.

Скоро Юрий уйдет в запас. Есть кому его заменить. Хорошими акустиками стали Василий Черепанов, Михаил Новиков. Они расписаны по сменам, бдительно несут вахту. Рубка вся заставлена приборами. Вот на матовом стекле индикатора появилось пятно голубого цвета. Юрий быстро определяет источник, пеленг, дистанцию, предполагаемую глубину лодки и докладывает в центральный пост.

— Право семнадцать, — негромко говорит командир рулевому.

— Есть право семнадцать!

Щелкает манипулятор вертикального руля. Юрий слегка кивает головой, ага, шум начинает удаляться. Включив переговорное устройство, докладывает об этом в центральный пост.

Вся аппаратура не вмещается в рубке, часть установлена в каюте, отведенной замполиту. Потому, быть может, Толстов изучил Юрия, как говорится, до тонкости. Постучавшись, Дюкарев может войти в каюту и днем, и вечером, и глубокой ночью. В последнем случае ему хочется извиниться за то, что потревожил сон. Однако замполит машет рукой, ладно, мол, какие тут могут быть извинения, ты же на службе. Юрий включает у стены прибор, который помогает определить гидрологические особенности моря на данной глубине. Брови у главстаршины чуть ли не сходятся на переносице, широкому, скуластому лицу придают сердитое выражение. Какое-то время Юрий пристально смотрит на поскрипывающее перо самописца, потом читает ленту, раскрывает книжку с таблицами, формулами, начинает делать расчеты.