И несмотря на все это, — тяжелые вздохи… К чему это?

В первом отсеке значительно тише, чем в дизельном. Здесь можно, как утверждает старшина группы торпедистов Сергей Руссков, свободно заниматься физзарядкой. Правда, еще никто не видел, чтобы он сам занимался укреплением здоровья во время испытаний и перехода в Полярное. Да и в боевом походе старшине не до физических упражнений, некогда. Едва пройдет подготовка к стрельбам, как в тот же миг поступит команда на залп. Руссков на всякий случай еще раз проверяет показания приборов. Потом обращается к коренастому, маленького роста торпедисту Сафонову:

— Ну как, Митя, не укачало?

— Как видишь…

В первом отсеке качка сильнее, чем на корме, не говоря уже о других отсеках. Нос корабля то и дело проваливается куда-то в бездну, потом, приняв удар волны, медленно поднимается, на какое-то время замирает и снова со стоном ухает вниз.

— Пора готовить обед… — говорит Сергей.

Сафонов к тому же и кок. Правда, вначале ему не нравилось это обидное совместительство. Но приказ не обсуждают.

— Есть! — ответил он.

Руссков, когда узнал о попутных обязанностях Дмитрия — обратился к командиру за разъяснением.

— Как же так? Самая что ни на есть боевая команда на лодке, а поручают сугубо мирное занятие — варку щей. Не подорвет ли это авторитет торпедистов?

Хрулев посоветовал коротко:

— Надо вкуснее кормить экипаж. И, само собой разумеется, точно выпускать торпеды, тогда и авторитет не покачнется. Одно другому не мешает. Вы согласны с этим?

Руссков слегка пожал плечами. Но, увидев, как посуровел взгляд командира, кивнул головой.

— То-то же, — сказал Хрулев. — И чтоб без философии, совершенно неуместной в данном случае.

— Есть без философии! — ответил главстаршина, бодро отдав честь и щелкнув каблуками флотских ботинок.

Философией, тем более неуместной, Сергей больше не занимался, однако же на досуге искал причину непонятного, по его мнению, решения. Пришел к такому заключению, что несправедливого в этом, собственно, ничего и нет.

«Конечно же, торпедист — главная фигура в экипаже, — думал Руссков, — и командир, заставляя готовить обеды, отнюдь не ставит это под сомнение. Просто мы заняты меньше, чем другие. Да, от нас во многом зависит успех. Но ведь, чтобы произвести залп, требуется всего мгновение, да на подготовку несколько секунд. Все! Между тем рулевые заняты куда больше — ведут лодку и над водой и под водой. У трюмных тоже дел хватает, у мотористов, электриков тем более».

И Руссков после долгих и ревнивых раздумий согласился, что и на месте командира назначил бы коком торпедиста.

— Не серчай, по очереди будем варить, — сказал главстаршина Сафонову.

До призыва на флот Руссков жил в селе. Любил рыбачить, поохотиться. Вечером булькает на костре уха, жарятся на углях жирные караси — и ничего ему больше не надо. Похлебает густо заправленной лавровым листом и перцем ухи, съест запеченную в горячей золе мягкую, покрытую розовой корочкой картошку, ляжет на спину. В бледном небе слабо мерцают далекие звезды. Где-то ухнет филин и захлопает крыльями. С пугливым писком прошуршит в траве проворная мышь. У берега озера шлепнет хвостом по воде сонная щука.

Но началась война, и все это ушло в прошлое: и дом, в котором он родился и вырос, и крик ночной птицы, и пряный запах молодого сена.

Сергею Русскову уже под тридцать. Из краснофлотцев и старшин он, пожалуй, самый старший в экипаже. Не позволит себе лишний раз пошутить, а тем более кого-нибудь разыграть, хотя в этом, право, нет ничего плохого. Напротив, соленая шутка, веселый юмор — отличное лекарство от хандры и скуки в длительном походе. Но такой уж Руссков серьезный, даже суровый. Добросовестность его удивительна. Он знает назубок не только свое оружие, торпедные аппараты, но и устройство всего подводного корабля, его многочисленных механизмов. Покажет с завязанными глазами, куда ведут трубопроводы, расскажет их назначение, все это он усвоил во внеурочное время по учебникам и по схемам.

— Растолкуй, пожалуйста, эту схему, — просил он во время учебы электрика А. Гуторова, молчаливого краснофлотца.

— Ну, вот смотри, — отвечал Гуторов, вытаскивая из кармана химический карандаш. В руках у Русскова — замусоленная тетрадка, он держит ее наготове и просит наставника не торопиться.

Вот так, упорно и настойчиво он и осваивал технику.

В эту минуту Сергей стоит возле торпедных аппаратов — здесь его боевой пост. Он сосредоточен до предела. Но переговорное устройство давно молчит. До первого отсека доходят только те команды, которые отданы торпедистам, либо всему экипажу. Пока что приказов торпедистам нет. Руссков, в который уже раз, начинает проверять, хорошо ли закрыты крышки торпедных аппаратов. Ну, здесь все в порядке, да и что могло случиться за этот час? Он снова бросает взгляд на приборы. До команды «пли!» далеко. Обычно залп производится, когда лодка находится под водой. Теперь же она по-прежнему идет в надводном положении, вон как разгулялась волна, бьет по корпусу, будто молотом. В первом отсеке, если за что-нибудь не держаться — трудно стоять — непременно упадешь. Вверх-вниз, вверх-вниз. Словно на качелях.

Сафонов, чертыхаясь, с трудом засыпает крупу в большой, вычищенный до блеска бачок. Пора наливать воду. Но как? «Уйти бы на глубину», — мечтает кок. И, словно отгадав его желание, качка прекращается. Слышно, как в цистерны с бурлением врывается забортная вода. Лодка чуть зарылась носом, затем быстро выровнялась и зависла. Донеслось шмелиное гудение заработавшего электромотора. М-105 заскользила под водой.

Вечером она подошла к Варангер-фьорду. Хрулев поднял перископ. Море было пустынным. Сквозь опустившиеся сумерки местами просматривалась черная полоска земли. Вдруг повалил снег, скрыв на короткое время береговые очертания.

— Слышу шум винтов, — доложил акустик. Но это оказался рыбацкий бот, пугливо жавшийся к берегу.

В течение первых суток Хрулев поднимал перископ много раз, но «дичь» была слишком мелкой: то барказ, то сторожевой катер. Ночью всплыли, подзарядили аккумуляторную батарею, с рассветом снова погрузились и стали неторопливо курсировать вдоль побережья. И день опять оказался неудачным.

— Умейте ждать, — коротко и выразительно произнес Морозов.

Утром 20 апреля лодка находилась в районе мыса Комангнэс. Вдруг Григорий Демьяненко встрепенулся и стал похож на птицу, приготовившуюся взлететь — все мышцы его сейчас напряжены. По лбу побежали морщины да так и застыли.

— Слышу шум винтов! — доложил Демьяненко и указал пеленг.

Хрулев поднимает перископ и видит, как из-за мыса выходит большой конвой. К окуляру подходит Морозов, слегка кивает головой. Громким голосом Хрулев объявил боевую тревогу, а вслед за этим торпедную атаку.

Петренко нажал на кнопку. Заревел ревун. Боевая тревога, резко прозвучавшая на подводном корабле, всех подняла и поставила на боевые посты: и тех, кто бодрствовал, и тех, кто отдыхал. С боевых постов поступили доклады о готовности к атаке.

— Полный ход! — приказывает Хрулев.

— Есть, полный ход!

Лодка пошла на сближение. Через три минуты Хрулев вновь поднял перископ. Транспорт был уже неподалеку, примерно в полутора милях, и шел под острым курсовым углом к «Челябинскому комсомольцу».

Опустив перископ, чтобы лодку не обнаружили, Хрулев подал команду: «Вправо двадцать». Дьячков в эту ответственную минуту — он стоял на рулях — четко отрепетовал команду и немедленно выполнил приказание.

«Через сколько же времени он приблизится и окажется в наивыгоднейшей точке? — думал о вражеском транспорте Хрулев. — Идет со скоростью примерно десять-двенадцать узлов, не больше. Полторы мили минует за каких-нибудь семь-восемь минут».