Лауриа выдержал долгую паузу, затем сказал:

– Мы предполагаем, что причину загадочного исчезновения мистера Вина нужно искать в первых двадцати годах его жизни. Но нам нужна ваша поддержка, иначе мы и дальше будем ходить по кругу.

– Я рассказала вам все, что знаю, – перебила мама. – О том времени муж никогда не говорил ни со мной, ни с детьми, ни с кем-либо еще.

– Получается, что вы вышли замуж за человека, о котором ровным счетом ничего не знали?

Тон Лауриа изменился, став холодным и циничным.

– Я знала то, что мне нужно знать! – резко ответила мама. Чувствовалось, она хотела поскорее прекратить этот разговор. – Я любила мужа, и это было для меня главным.

Лауриа встал, убрал блокнот и ручку. Слова моей матери остались для него тайной за семью печатями. Он из тех людей, которым нужна предельная ясность во всем, будь то карьера или брак. И в этом они с мамой очень похожи. Но «проницательный» следователь так и не понял, до чего тяжело ей жилось со столь молчаливым человеком, как мой отец.

Лауриа хотел что-то сказать, затем передумал и направился к двери.

– Если будут новости, я вам позвоню, – пробормотал он.

– Благодарю, – холодно ответила мама.

Когда Лауриа ушел, мать опустилась на его стул, сидела молча. С каждой минутой тишина становилась все более гнетущей. Что мешало нам поговорить откровенно? Мама лгала следователю? Может, она все знала и была сообщницей отца? Молчание давило мне на плечи, опустошало. Руки начало покалывать, будто кто-то воткнул в них множество иголок, которых с каждой секундой становилось все больше, они поднимались к груди и плечам. Вот-вот доберутся до головы, и я потеряю сознание. Я хотела заговорить сама, но не смогла выдавить из себя ни звука.

Мама уберегла меня от обморока. Она встала, подошла и обняла за плечи. Ее глаза были полны слез.

– Твой отец бросил меня задолго до своего исчезновения.

Бывают ли в нашей жизни катастрофические поворотные моменты, способные в один миг уничтожить привычный мир и изменить нас самих до неузнаваемости? Что происходит с нами, когда любимый человек вдруг объявляет об уходе к другой женщине? Когда мы хороним кого-то из родителей или лучшего друга? Когда врач сообщает о злокачественной опухоли у нас в мозгу?

Но может, эти моменты всего лишь драматическое завершение процессов, начавшихся гораздо раньше, и мы могли бы предвидеть исход, если бы не отмахивались от знаков судьбы, а умели их читать? И действительно ли эти моменты кардинальным образом меняют нашу жизнь, или они всего лишь «черные полосы», временные периоды горя и потрясений? А потом мы возвращаемся к прежним привычкам, симпатиям и антипатиям, заботам и тревогам, наряжая часть из них в новые одежды.

Наконец, если эти поворотные моменты реальны, распознаем ли мы их сразу или замечаем только по прошествии времени?

Прежде я никогда не забивала себе голову подобными вопросами, считая их умозрительной чепухой. И исчезновение отца не стало для меня катастрофическим поворотным моментом. Я любила папу, скучала по нему, но вряд ли моя жизнь в эти четыре года сложилась бы по-иному, будь отец по-прежнему с нами. Его присутствие никак не повлияло бы ни на одно из моих серьезных решений. Возможно, я обращалась бы к нему за советом, но не более того.

Так мне казалось еще неделю назад…

В тот вечер я вернулась домой в девятом часу вечера. Попала под сильный ливень, насквозь промочила ноги и вдобавок промерзла, а потому единственным моим желанием было поскорее оказаться у себя в квартире. Я уже подходила к лифту, когда меня окликнул консьерж.

– Что еще? – недовольно спросила я.

– Вам пакет, – ответил он. – Сейчас принесу. – И скрылся в кладовой, а я осталась ждать.

Дождь хлестал по огромным окнам вестибюля. По мокрому асфальту скользили красные и оранжевые огни машин. Мне безумно хотелось встать под горячий душ, а затем выпить чашку обжигающего чая. Вернулся консьерж и подал мне пластиковый мешок, внутри которого лежал пакет, завернутый в коричневую бумагу и видом своим напоминающий обувную коробку. Я даже не спросила: от кого? Поблагодарив консьержа, прыгнула в лифт и понеслась на тридцать пятый этаж.

Квартира у меня небольшая: спальня, ванная и гостиная с открытой кухней. Мебели немного, зато подобрана со вкусом. В гостиной стоит длинный деревянный стол с четырьмя металлическими стульями. У окна – кресло, на полу – музыкальный центр. Белые стены украшают две картины моего любимого художника Баския[3]. Но главное достоинство квартиры – вид из больших, от пола до потолка, окон. В ясные дни я наслаждаюсь панорамой Манхэттена. Это настоящее произведение искусства, живописное полотно, постоянно меняющее цвета и формы.

Вечерами я любила выходить на балкон. Стояла и мечтала, глядя на Манхэттен и воображая себя его создательницей. Простирала руки, словно готовилась взмыть в небо, и чувствовала себя частью Нью-Йорка. Это был мой город.

Войдя к себе, я привычно проверила сообщения на автоответчике. Все восемь звонков были деловыми. На столе валялась пачка счетов и рекламной мешанины. В гостиной пахло чистящими средствами – домработница опять забыла открыть форточку. Чтобы побыстрее выветрить неприятный запах, я открыла дверь на балкон. Дождь продолжался. Облака висели так низко, что я почти не видела противоположного берега Ист-ривер. Внизу, по Второй авеню и мосту Квинсборо, тек бесконечный поток машин. Какофония из гудков, визга шин и рева моторов долетала и до тридцать пятого этажа.

Приняв душ, я достала пакет и развернула бумагу. Внутри действительно была старая коробка из-под обуви. На ней лежала записка, написанная маминой рукой. Иногда мама посылала мне поздравительные открытки и подборки газетных вырезок, которые, как ей казалось, могут меня заинтересовать. Она ненавидела автоответчики и, когда не могла дозвониться, оставляла записки. Но вот посылок я от нее не получала очень давно. Это было тем более странно, что мы договорились встретиться завтра за ланчем. Пожав плечами, я открыла коробку. Внутри лежали старые фотографии, документы и бумаги отца. Надеясь на разъяснения, я принялась читать мамину записку.

Поверх старых снимков лежала наша семейная фотография, сделанная в день окончания колледжа. Я сияла, держа родителей за руки. Брат стоял позади и обнимал меня за плечи. Мама гордо улыбалась, глядя в объектив. Отец тоже улыбался, хотя и сдержаннее. Как здорово умеют лгать снимки! Посмотришь на нас четверых – идеальная, счастливая семья. Никаких признаков того, что это наша последняя совместная фотография и, что еще хуже, один из нас вот-вот осуществит тайный замысел и исчезнет. Не знаю, зачем мама прислала мне еще один экземпляр этой фотографии. У меня был свой, и в первые недели после отцовской лжепоездки в Бостон я подолгу разглядывала снимок, надеясь получить ответы на лавину вопросов. Я искала хоть какой-то намек, способный послужить разгадкой папиной тайны. Изучала его лицо под лупой, особенно глаза. Сравнивала выражение отцовских глаз с другими снимками. Раньше они светились радостью. На последнем снимке были безучастными. Отцу удалось «сделать лицо» перед фотокамерой, но он не смог «сделать глаза». Совершенно отсутствующий взгляд, словно папа уже нас покинул.

Кроме снимков, в коробке лежали два отцовских паспорта с истекшим сроком годности, свидетельство о натурализации и несколько старых блокнотов, испещренных его пометками. Бостон, Вашингтон, Лос-Анджелес, Майами, Лондон, Гонконг, Париж. Иногда отец за год огибал земной шар по нескольку раз. Он был одним из восьми партнеров юридической фирмы и одним из тех, кто своевременно избрал своей специализацией индустрию развлечений. Отец помогал голливудским студиям заключать выгодные контракты, давал советы по выкупу контрольных пакетов акций убыточных компаний и находил взаимоприемлемые условия слияния студий. В списке его клиентов значились как простые деятели кинобизнеса, так и звезды мировой величины.