[Ашанинка (араваки востока Перу)] Родственники преследуют Кири, но лишь убивают стрелами друг друга. Оставшимся Кири сам велит пронзить его так, чтобы кол прошел через голову и тело, вонзился в землю. Он превращается в персиковую пальму, его кровь образует озеро. Птицы купаются в нем, хорошие — только раз, обретают красивое оперение. Плохие купаются дважды и делаются безобразными с виду. Стервятник вытер о пальму зад, ее ствол покрылся колючками.
Рикбакца (южная Амазония). Птицы просят Ленивца сбросить им с дерева плоды. Тот отказывается, говорит, что плоды незрелы. Птицы отрывают ему хвост, мажутся его кровью, обретают окраску.
Чамакоко (семья самуко, Парагвай). Небо было низко. Пуская стрелы, мальчики его отодвинули, пробили в нем отверстие, залезли на небо. Когда лез последний, отверстие закрылось, нога мальчика осталась висеть. Его мать велит птицам отрезать ногу. Ястреб клюет ногу, в подставленный сосуд сперва льется красная кровь, затем черная, белая. Когда ястреб отрезал ногу, небо навсегда закрылось. Женщина раскрасила птиц в зависимости от того, хорошо ли они пели. Стервятник пел плохо, его покрасили черными и белыми полосами.
[Яганы (Огненная Земля)] Старый Акайниш раскрашивал себя красивее всех других первопредков. В это время власть находилась у женщин, и сестры Акайниша тренировались в священной хижине задерживать дыхание и делать вид, будто они неживые. У них это не получалось, а подошедший Акайниш показал, как следует замирать. Дома он притворился мертвым и видел, как другие мужчины спят с его сестрами и женой. Когда те ушли охотиться, он пошел следом и всех их убил. Родственники убитых напали на Акайниша, но не сломали, а только согнули его и его сына, который бросился на помощь отцу. Акайниш — радуга, его сын — вторая, меньшая радуга, иногда видная вместе с первой. Нападавшие перепачкались краской, которая была на теле Акайниша, и с тех пор на перьях птиц красные пятна.
Клод Леви-Строс, рассматривая подобные мифы, пришел к следующему заключению. Убитое птицами существо — это не просто большая змея, а змея-радуга. Подобный образ в Южной Америке, Австралии, Индонезии, тропической Африке, а отчасти и в Европе очень популярен и может иметь древнее африканское происхождение. Исторический аспект проблемы французский философ, разумеется, не рассматривал, но зато логично сопоставил переливы цветов в радуге с такой же гаммой цветов в оперении птиц. Более того, в некоторых вариантах мифа птицы обретают не только яркие перья и клювы, но и звонкие переливчатые голоса. Голоса птиц — это хроматическая гамма, то есть ряд звуков, тона которых столь близки друг к другу, что их можно сопоставить с переходящими один в другой цветами радуги.
Выводы Леви-Строса и форма их изложения элегантны, но индейские тексты их не подтверждают. Лишь в немногих случаях птицы убивают змею и лишь в трех-четырех это именно радужный змей. В основном же они окрашиваются кровью кого придется — девушки, орла, черепахи, ленивца, луны, а чаще всего какого-нибудь мифологического персонажа-мужчины. Мотив происхождения окраски птиц и мотив змея-радуги случайно соединились, как соединяются в повествованиях любые мотивы самого разного происхождения. Когда сцепление мотивов произошло, носители данной культуры могут обратить на него внимание, миф начинает обрастать подробностями, притягивать к себе мотивы, ранее связанные с другими сюжетами. Но речь всегда идет о конкретной культуре, а не о «человеке вообще».
Что же касается радуги, то нельзя отрицать, что некоторые представления о ней поразительно одинаковы у всех народов. Во-первых, в самых разных районах мира, от Африки до Америки, радуга часто считается парой существ. Этот образ не обязательно связан с двумя одновременно возникающими радугами, как в мифе яганов. Нередко речь идет об одной-единственной, которая мыслится состоящей из двух изогнувшихся вместе существ — двух змей, мужчины и женщины. Во-вторых, повсюду в мире на радугу запрещено показывать пальцем. В какой-то степени этот запрет касается любых небесных объектов — пристально смотреть на луну или звезды или указывать на них пальцем нигде не рекомендуется. Однако в случае с радугой есть дополнительная деталь. Того, кто указывает на нее, ожидает не какая-нибудь, а совершенно конкретная неприятность: палец либо отсохнет, ибо сгниет. Объяснить этот запрет нечем. Остается предположить, что по какой-то причине подобный мотив легко запоминается и воспроизводится. Он либо возник у наших отдаленнейших предков, сохранившись у всех их потомков, либо еще в древности настолько быстро преодолевал языковые и культурные рубежи, что для его распространения оказалось достаточно самых беглых межобщинных контактов.
Сколько у медведя шерстинок, столько и в зиме месяцев
Перейдем теперь снова от атмосферных явлений к представителям животного мира. Среди всех мифов американских индейцев симпатичный рассказ о том, как звери и птицы делили год или день, занимает особое место. Персонажи, не слишком отличающиеся от героев Уолта Диснея, решают в нем судьбы мира. Этот сюжет нетривиален, легко заметен и, как никакой другой, позволяет проследить пути древних мигрантов. В самом общем виде его можно определить так: первопредки (люди-животные) спорят о том, сколь долго должны длиться год, зима, ночь или иные периоды времени, должны ли холод и тьма сменяться теплом и светом. Однако в типичных версиях появляются дополнительные детали. Персонажи спорят о количестве дискретных единиц времени, которыми определяется продолжительность более крупного периода времени, а число месяцев или часов сопоставляется с числом пальцев, шерстинок, перьев, полос на теле участников. Вот характерные варианты.
[Внутренние тлинкиты (перешедшая на тлинкитский группа северных атапасков в верховьях Юкона; по культуре близки атапаскам-тагиш)]. Бобр хочет в году двести месяцев, сколько отметин у него на хвосте, половина из них — зимние. Дикобраз хочет столько зимних месяцев, сколько пальцев на его передних лапах, отрезает по пальцу, чтобы на каждой лапе было четыре, а не пять пальцев. Бобр вынужден согласиться, чтобы в году было не сто месяцев, а двенадцать. Он предлагает перевезти Дикобраза на остров, оставляет его там. Дикобраз вызывает холодный ветер, переходит на берег по льду, предлагает поднять Бобра на дерево, оставляет там, обгладывает нижние ветки. Пытаясь спуститься, Бобр падает.
[Цимшиан] (Британская Колумбия). Гризли созывает зверей на совет, хочет долгую и суровую зиму, чтобы обезопасить себя от охотников. Дикобраз доказывает, что крупные звери умрут, так как погибнут растения, которыми они питаются. В знак своей правоты откусывает себе большой палец, у него остается по четыре пальца на лапе. Звери соглашаются с Дикобразом; решают, что всем надо быть в берлогах по шесть месяцев, устанавливают особенности времен года.
[Шусвап (сэлиши Британской Колумбии)] Гризли: «Пусть в году столько месяцев, сколько перьев в хвосте Куропатки» [у нее 22 пера]. Койот: «Пусть столько, сколько перьев в хвосте у Дятла [двенадцать], половина из них холодные, половина теплые!» Гризли думает, что у Дятла в хвосте много перьев, и соглашается.
[Карьер (атапаски Британсской Колумбии, соседи шусвап)] Старик владеет светом. Собравшиеся вокруг его дома животные скандируют: «Юлкат!» («Да будет свет!»); он отвечает: «Сахолкас!» («Да будет тьма!»). В конце концов старик устает и спросонья сам повторяет: «Юлкат!» Делается светло.
[Монтанье (алгонкины полуострова Лабрадор)] Животные добывают лето, соглашаются, чтобы времена года чередовались. Олень-карибу хочет столько зимних месяцев, сколько шерстинок у него между пальцами, Бобр — сколько чешуек у него на хвосте, Сойка — сколько у нее пушинок. Другие каждому отвечают, что при такой длинной зиме он не выживет. Дятел: «Пусть в зиме шесть месяцев, сколько пальцев у меня на двух лапках!» Так и стало.
