Жак-Анри наклоняется к лацкану и нюхает гвоздику.

– Когда начинать работу? – спрашивает Поль и с отвращением сплевывает в баночку. – Я еще не осматривал аппаратуру.

– Пятнадцатого. Я привез расписание и книгу шифра: «Буря над домом». Письма будешь получать до востребования.

– Куда и на чье имя?

– Решай сам. Нужно пять адресов и столько же имен.

– Позывные – ПТХ?

– Теперь нет. Ты будешь совершенно самостоятелен. Адрес – КЛС, рация РТИкс; подпишешься АР 50379.

Поль смотрит на Жака-Анри с обостренной проницательностью смертельно больного человека.

– Кто-то провалился?

– Не скрою – да…

– Я не спрашиваю – кто, но можно узнать – как?

– Если бы я знал сам! Известно одно: и в этом случае рядом с домом стояла палатка телефонистов.

– Переносные пеленгаторы?

– Да, и даже, скорее всего, не направленные на волну, а другие – скверные штучки, регистрирующие наличие магнитного поля.

– А есть такие?

– Теперь есть. Фирма «Радио-Вольф» из Берлина. В свое время нам почти на год удалось отсрочить их изготовление, а потом… Кстати, здесь может появиться Фланден.

– Значит, провалился он? Мне-то ты можешь сказать!..

Жак-Анри рассеянно щурится на солнце.

– Если Фланден все-таки приедет, скажешь, что я жду его. Пусть к числу букв своей настоящей фамилии прибавит восемь – это будет дата встречи; к тому же числу прибавит четыре – это будет время, а если прибавить еще десять – получится номер трамвайной линии, на конечной остановке которой его подождут. Ты запомнил?

– Восемь, четыре и десять?

– Каждый месяц. А до тех пор пусть отдыхает.

– Хорошо. Ты думаешь, он приедет?

– Надеюсь… В случае чего можешь вполне рассчитывать на садовника. Он славный парень. Передашь привет от Профессора, и он не откажется тебе помогать…

Переждав жару, они выходят в сад, в царство стриженой жимолости и истертых газонов. Сад сразу за домом, и там, где жимолость сплетается с боярышником, Жак-Анри отыскивает неприметную калитку в стене. Она не заперта, и ничто не мешает ему и Полю проникнуть в смежный сад, почти целиком состоящий из густо высаженных акаций. Колючки длиной с ладонь превращают его в ловушку, из которой постороннему нелегко выбраться.

– Ты будешь работать отсюда, – говорит Жак-Анри, когда они доходят до лужайки, примыкающей к особняку. – Точнее, из этого дома.

– А владелец?

– Это мадам Бельфор. Здесь тоже пансион, и тебе отведена мансарда. Мадам покажет остальное… Не забудь только запирать за собой калитку, Поль, – считается, что у домов разные владельцы.

– Сад так и просится на полотно!

– Да, но рисовать здесь не придется.

– Жаль.

– Что поделаешь, старина…

Они садятся в выцветшие полосатые шезлонги, и Жак-Анри качается, закинув руки за голову. Небо над ним безмятежно синее, и солнце слепит прищуренные глаза. В детстве Жака-Анри, о котором он не хочет вспоминать, и в юности, о которой старается не думать, был такой же полосатый, нагретый лучами шезлонг, и стоял он на опушке соснового леса. Жак-Анри качался в нем и слушал птиц, и сам подсвистывал им. Он умел разговаривать с кукушкой и синицей, и кукушка однажды напророчила ему сто лет. Это было за неделю до отъезда в Испанию.

Жак-Анри плотнее смыкает ресницы и ждет, когда на их кончиках появятся радужные круги. В детстве он умел это делать. Голос Поля врывается в полусон и возвращает его в Марсель.

– Прости?.. – переспрашивает Жак-Анри.

– Ты дашь мне тексты?

– Да, сейчас. Запиши.

Поль достает изящный альбом с золотым обрезом. Ищет свободную от рисунков страницу.

– Диктуй.

– Первая… Номер я скажу потом. Итак, первая: германские дивизии на Восточном фронте в связи с потерями частично укомплектованы людьми, прошедшими четырехмесячное ускоренное обучение. Из того же материала пополняется командный состав. Ведущие генералы в ОКВ рассчитывают на продолжительность войны порядка тридцати месяцев. После этого, по их мнению, возможен сепаратный мир… Успеваешь?

Поль кивает и разражается кашлем. Кончик его карандаша ломается, прочерчивая на слоновой бумаге ломаный след. Баночка осталась в комнате, и Поль торопливо сплевывает в платок.

– Продолжай, старина! – говорит он сердито. – Что там дальше?

– На конец прошлого месяца немцы имели четыреста дивизий всех родов, кроме того, полтора миллиона человек в организации Тодт и миллион различных резервов ВВС, включая пилотов и наземные команды. Во Франции сейчас находится до двадцати двух дивизий, большей частью ландштурм. Личный состав очень неустойчив, имеются случаи дезертирства… Конец.

– И это не срочно?!

– Срочные не ждали бы до пятнадцатого, Поль. Записывай вторую. Прежние шифровальные книги раскрыты. Возможна компрометация линии связи с Вальтером, хотя я и не тревожу его заранее. Моя связь с вами в полном порядке. Никаких признаков наблюдения. Как теперь связываться с Вальтером?.. Конец.

– Это все?

– Еще одна. Будь внимателен, здесь много трудных слов. Начинаю: новыми немецкими отравляющими веществами являются – формихлоридоксим, формула… Впрочем, формулы я продиктую отдельно… Значит, формихлоридоксим, цианформихлоридоксим, дихлорформидоксим, какодилисоцианид, теллурдиаэтил, нитросильфлуорид и хлорированный этилумин.

– Как подписать?

– Марат, и поставишь еще свою подпись.

– Клянусь, это отличная информация!

– Не преувеличивай, Поль.

– Нет, правда. Сначала я решил, что ты дружишь только с самим Кейтелем, а теперь вижу тебя в числе основных пайщиков ИГ-Фарбениндустри.

– Газы вырабатывает не одна ИГ-Фарбен. Оставим это.

– Тебе неприятно?

Против воли голос Жака-Анри звучит резко.

– А что приятного думать о том, что газы могут быть пущены в ход где-нибудь на Волге?

– Ужас!..

Жак-Анри встает. У него тоже есть и душа, и сердце, и они не защищены броней. То, что для Поля укладывается в короткое восклицание, для него боль, бессонница и порой почти непреодолимое желание нарушить приказ и любым путем добраться туда, где каждая пядь выжжена огнем и пропитана кровью…

Жак-Анри очищает брюки от соринок и поправляет канотье из золотистой итальянской соломки. Гвоздика совсем завяла, и он, поколебавшись, забрасывает ее в кусты. Протягивает Полю ключ.

– На обратном пути не забудь запереть калитку. Тысяча поцелуев мадам Бельфор!

Поль, суетясь, прячет альбомчик.

Жак-Анри смотрит ему вслед, пока сутулая спина не скрывается в зарослях акации. Подождав, выбирается через лаз на дорожку, посыпанную желтыми толчеными ракушками. Неторопливый и уверенный, он доходит до ограды, толкает бронзовую решетчатую дверь и ступает на размякший под солнцем тротуар рю де Хёффер.

Здесь шумно и пахнет йодом.

Жак-Анри идет на этот запах к морю, спускается с набережной, набрав по дороге полные карманы плоских, облизанных волнами камешков. На мостках мальчишки ловят удочками рыбу. Жак-Анри присаживается в отдалении и, стараясь им не мешать, ловко запускает в мягко плещущую зеленую воду почти невесомый «блин». Камешек подпрыгивает раз, другой, и Жак-Анри считает круги. Мальчишки замечают его и, вздев удочки к небу, восторженно орут, когда броски удачны. Кричат:

– Идите к нам, месье!

И он идет на их зов.

Роз хандрит с самого утра. С ней иногда это бывает. Вообще-то она оптимистка, но жизнь в Женеве постепенно угнетает ее. Здесь так чинно, тихо и пусто; даже знаменитое озеро прилизано и послушно, словно пансионерка. В Давосе и Сен-Морице – там веселее. Роз примерно раз в неделю ездит на курорты, проводит несколько часов в компании отпускников из Германии. Герои Крита и Эль-Аламейна залечивают раны, а точнее – волочатся за всеми юбками без разбора и щеголяют друг перед другом на лыжных трассах. Среди них попадаются и штабные сердцееды, и Роз стоит немалых усилий держать их на дистанции. Белокурые бестии, такие надменные у себя дома, здесь готовы вовлечь любого в орбиту развлечений. Роз строга, и это раззадоривает их, но отпуск – он так короток! Офицеры разъезжаются по своим частям, ничего не добившись, и пишут Роз письма, где сентиментальные признания перемежаются описаниями побед. Из этих писем Вальтер Ширвиндт довольно легко выбирает то, что ему нужно.