Разумеется, я сразу согласилась. Потом позвонила в гараж и сказала смотрителю, что возьму машину мамы. Я понимала, как тяжело мне будет вновь услышать голос Мака, но, по крайней мере, если я удостоверюсь, что пленка, найденная в чемодане, не единственная в своем роде, что таких много, это поможет мне избавиться от страха, что он исчез из-за какой-то серьезной проблемы, которой не мог поделиться с нами.

Убедив себя в правильности предпринятых шагов, я заварила свежий кофе и включила утренние новости, после чего выслушала с упавшим сердцем последний отчет о деле Лизи Эндрюс. Кто-то сообщил журналисту из «Пост», что она позвонила отцу в субботу и пообещала позвонить в следующий раз в День матери.

В ДЕНЬ МАТЕРИ!

Зазвонил мобильник. Интуиция подсказывала, что это детектив Барротт. Я не стала отвечать, а минутой позже проверила сообщения и услышала его голос. «Мисс Маккензи, я бы хотел увидеть вас как можно скорее. Мой номер...»

Я разъединила связь, сердце бешено колотилось. Я знала его номер и не собиралась ему перезванивать до тех пор, пока не повидаюсь с Эроном Клайном.

В пять часов вечера, когда я прибыла к дому Клайна в Дарьене, меня ждала буря. На мой звонок вышла миловидная женщина за тридцать, которая представилась женой Эрона, Дженни. Напряженное выражение ее лица подсказало мне, что случилось ужасное.

Она привела меня в кабинет. Эрон Клайн стоял на коленях на ковре, окруженный перевернутыми коробками. Пленки были разложены по отдельным стопкам. Их там насчитывалось не меньше трех сотен.

Эрон был бледен как смерть. При моем появлении он медленно поднялся и, глядя мимо меня на жену, сказал:

— Дженни, их здесь нет, ни одной.

— Не может быть, Эрон, — запротестовала она.— Зачем кому-то...

Он прервал ее и враждебно посмотрел на меня.

— Я никогда по-настоящему не верил, что моя мать стала жертвой случайного преступления, — сказал он бесстрастно, — В то время все решили, будто из ее квартиры ничего не пропало, но это оказалось не так. Здесь нет ни одной записи ее уроков с вашим братом, но я знаю, что пленок было, по меньшей мере, двадцать и они хранились вместе с остальными после его исчезновения. Единственный, кому они могли понадобиться, — ваш брат.

— Я не понимаю, — пробормотала я, опускаясь на ближайший стул.

— Теперь я верю, что моя мать была убита потому, что кому-то понадобилось взять кое-что в ее квартире. Убийца забрал себе ключи. В то время я не обнаружил никакой пропажи. Но одна вещь все-таки пропала — коробка, где лежали все пленки, записанные на уроках с вашим братом.

— Но на Эстер Клайн напали спустя год после исчезновения Мака, — сказала я.— Зачем эти пленки могли ему понадобиться? Какой от них толк? — Меня внезапно охватила ярость. — К чему вы клоните?

— Я ни к чему не клоню, — отрезал Клайн, — Я прямо заявляю, что уверен в одном: ваш пропавший брат повинен в смерти моей матери! А те пленки, возможно, содержали разоблачение.— Он указал за окно, — В Гринвиче уже целую неделю ищут какую-то девушку. Я ее не знаю, но если в новостях, что я услышал в машине по дороге домой, ничего не наврали, то она звонила своему отцу и пообещала позвонить снова в День матери. Разве не в этот день предпочитает звонить домой ваш брат? Неудивительно, что он предостерег вас от попыток отыскать его.

Я поднялась со стула.

— Мой брат не убийца. И не маньяк. Когда выяснится правда, вы поймете, что Мак не виноват в том, что случилось с вашей матерью и Лизи Эндрюс.

Я ушла, села в машину и поехала домой. Наверное, я находилась в состоянии шока, потому что не помню, как ехала, — видимо, на автопилоте. Очнулась я, только когда затормозила перед нашим до-мом на Саттон-плейс и увидела детектива Барротта, поджидавшего меня в вестибюле.

— Да брось, папаша. На самом деле ты на меня не сердишься. Сам знаешь, как я тебя люблю, — стараясь ублажить своего престарелого дядю Дерека Олсена, говорил Стив Хокни, сидя напротив него за столиком в ресторане. Племянник заехал за дядей на такси и привез поужинать на Шестьдесят пятую улицу в «Шан Ли Уэст».— Здесь подают лучшую китайскую еду во всем Нью-Йорке. Ну да, мы отмечаем твой день рождения с опозданием на несколько недель. Так может, будем праздновать весь год.

Стив видел, что постепенно добивается нужной реакции. Гнев исчезал из дядюшкиного взгляда, а губы невольно растягивались в улыбке. «Я должен быть осторожнее, — внушал себе Хокни, — Надо же было совершить такую глупость — забыть о его дне рождения!»

— Тебе повезло, а то я мог бы выгнать тебя на улицу из квартиры и заставить ради разнообразия самому зарабатывать на жизнь, — пробурчал Олсен, но уже без злобы.

Его самого удивляло, как он быстро оттаивает в обществе красавчика сына своей покойной сестры. А все потому, что он очень похож на Ирму — те же темные волосы и большие карие глаза, та же чудесная улыбка. «Плоть от плоти моей», — думал Олсен, пробуя дымящиеся клецки, которые заказал ему Стив. Клецки оказались вкусными.

— Неплохо, — одобрил он.— Ты всегда водишь меня в отличные рестораны. Наверное, я даю тебе слишком много денег.

— Ничего подобного, папаша. Просто в последнее время я даю много концертов в центре города. Слава уже не за горами. Ты еще будешь мною гордиться. Подумай об этом. Моя группа станет второй «Роллинг стоунз».

— Я слышу это с тех пор, как тебе исполнилось двадцать. Кстати, а сколько тебе сейчас? Сорок два?

Хокни улыбнулся.

— Тридцать шесть, и ты это знаешь.

Олсен рассмеялся.

— Конечно, знаю. А теперь послушай меня: я по- прежнему считаю, что тебе следует взять на себя управление моими домами. Говард иногда действует мне на нервы. Он раздражает людей. Я бы уволил его сегодня же, но только Крамеры, слава богу, передумали насчет ухода.

— Крамеры? Да они ни за что не уедут из Нью- Йорка! Это дочь заставила их купить домик в Пенсильвании, и я даже знаю почему. Она не хочет, чтобы ее старики работали смотрителями. Это портит ей имидж среди ее надутых заносчивых друзей.

— Так вот, Говард уговорил их остаться, но тебе следует подумать о том, чтобы плотнее заняться бизнесом.

«Заткнулся бы ты! — подумал Стив Хокни, но тут же подавил раздражение.— Будь осторожен, — вновь предостерег он себя, — будь очень осторожен. Из родственников я остался у него один, но при его вздорном характере он может легко завещать все благотворительным организациям или отдать жирный кусок Говарду. На этой неделе он сердится на своего помощника, а на следующей будет рассказывать мне, что никто лучше Говарда не справляется с бизнесом и что Говард стал ему как родной сын».

Проглотив пару кусочков, Стив сказал:

— Что ж, папаша, я тоже думаю, что мне следует больше помогать тебе. Как-никак ты очень много для меня делаешь. В следующий раз, когда будешь обходить здания, я, пожалуй, пройдусь с тобой и Говардом. Я действительно этого хочу.

— Ты серьезно? — резко спросил Дерек Олсен, сверля глазами племянника. Удовлетворившись результатом, он продолжил: — Сразу видно, что да.

— Разумеется, серьезно. Иначе зачем бы я стал звать тебя папашей? Ты ведь стал для меня отцом с тех пор, как мне исполнилось два года.

— Я предупреждал твою мать, чтобы она не выходила замуж за того человека. Абсолютно никчемный тип. Бесчестный и коварный. Когда ты был подростком, я боялся, что ты пойдешь по его дорожке. Слава богу, ты выправился. Не без моей помощи, конечно.

Стив Хокни благодарно улыбнулся и, потянувшись к карману, достал маленькую коробочку. Положив на стол, передвинул ее дяде.

— С днем рождения, папуля.

Позабыв о последней горячей клецке, Олсен быстро развязал ленточку, разорвал нарядную обертку и открыл коробочку. Внутри оказалась ручка «Монблан» с выгравированными дядиными инициалами на золотом колпачке. Лицо Олсена осветилось довольной улыбкой.

— Как ты узнал, что я потерял свою хорошую ручку? — спросил он.