Ее голос прозвучал как-то странно, но Ожье не придала значения – это наверняка сказывается усталость, нервозность и тревога при виде корабля прогров. Ожье подтянулась к шлюзу и, двигаясь с привычной сноровкой, поплыла по трубе перехода.

В дальнем конце ее ждала пара чиновников в полосатых серых костюмах. Ожье узнала одного: Карлос Да Силва, менеджер высокого уровня. Да Силва был мелкий, с гладким ангельским личиком, с шевелюрой, всегда безукоризненно расчесанной и закрепленной ароматическими маслами. Ожье приходилось встречаться с ним, обсуждая бюджет и мелкие нарушения формальных процедур.

Чиновник демонстративно разделил девочку и Ожье.

– Вам туда! – указал он.

– Мне нужно позаботиться о Кассандре, – возразила археолог.

Легким толчком Да Силва направил ее в небольшой вестибюль. За спиной немедленно закрылась и замкнулась дверь, оставив Ожье наедине с обитыми мягким материалом стенами. Археолог стучала, но никто не явился с объяснениями или без них. Она углубилась в злобу, повторяя и оттачивая фразы, которые скажет, когда ее освободят. Ничего подобного раньше не случалось, хотя бывали задержки из-за сбоев стерилизационных процедур. Но раньше власти всегда своевременно сообщали о причинах.

Еще полчаса, и дверь приоткрылась. В щель просунул благоухающую голову Да Силва и сообщил:

– Пора. Вас ждут.

– Кто ждет, черт возьми?! – Она заставила себя дерзко рассмеяться. – Вы разве не понимаете: меня ждет работа!

– Работе придется потерпеть.

Насупившись, она вышла следом за Да Силвой. От него пахло лавандой и корицей.

– Нужно забрать газету и пленки, чтобы я могла документировать открытие. Большое открытие – тысячи людей с нетерпением ждут, что́ им поведает эта находка. Они уже, наверное, недоумевают, почему я не выпустила предварительного описания.

– Боюсь, пленки вы сейчас получить не сможете. Их уже отослали для обработки в безопасной обстановке.

– О чем вы? Это же мои данные!

– Это больше не данные. Улики в расследовании преступления. Мальчик умер.

Ожье словно ударили под дых.

– Нет! – воскликнула она, будто отрицание могло что-то изменить.

– Боюсь, это правда.

– Что случилось? – растерянно спросила она.

– Порвался скафандр, и до ребенка добрались фурии.

Ожье вспомнила жалобы Себастиана на головную боль. Наверное, тогда крохотные машины ворвались в его мозг, множась и разрушая все вокруг.

Ей стало дурно.

– Но мы же проверили по детектору фурий! Он показал ноль!

– Ваши детекторы слишком грубы, чтобы обнаружить новейший микроскопический штамм. Вы бы знали об этом, если бы дали себе труд ознакомиться с последними выпусками технических бюллетеней. Следовало учесть возможность эволюции фурий до экспедиции.

– Но как же он мог умереть?!

– Это случилось при подъеме. – Да Силва посмотрел на Ожье с сомнением, прикидывая, сколько ему позволено сказать. – Полная гибель мозга.

– О боже! – Она глубоко вздохнула, стараясь удержать себя в руках. – Кто-нибудь сообщил…

– Семье мальчика? Ее проинформировали о несчастном случае. Прямо сейчас родственники направляются сюда. Мы надеемся, что Себастиана удастся хоть отчасти привести в сознание до их прибытия.

Да он что, шутит?

– Вы сказали, что он умер.

– Да. К счастью, его удалось вернуть.

– Вернуть? Когда его голова полна фурий?

– Его накачали универсальным лекарством и вывели фурий целительной чудо-техникой. Пока мальчик лежит в коме. Возможно, главным структурам мозга нанесены непоправимые повреждения – но об этом мы узнаем через несколько дней.

– Этого не может быть, – прошептала Ожье, будто глядя со стороны на чудовищное и несуразное, происходящее с ней. – Обычное возвращение. Никто не должен был умереть.

– Сейчас легко говорить. – Он придвинулся так близко, что археолог ощутила его дыхание. – Вы всерьез думаете, что мы можем замести под ковер подобное происшествие? Бюро правонарушений уже дышит нам в затылок! На Земле в последнее время слишком уж много аварий и иных несчастных случаев. Бюро только и ждет возможности кого-нибудь наказать в назидание остальным, пока не стряслось что-нибудь полномасштабно идиотское.

– Мне жаль, что так вышло с мальчиком…

– Ожье, это признание вины? Если да, то все будет гораздо проще.

– Нет! – произнесла она дрожащим голосом. – Никакое не признание! Я всего лишь сказала, что мне жаль. Слушайте, я могу поговорить с родителями?

– Ожье, я полагаю, из всех жителей Солнечной системы в последнюю очередь они хотят видеть вас.

– Я всего лишь имею в виду, что мне не все равно, что я сопереживаю им.

– Переживать надо было перед тем, как рисковать жизнями в обмен на бесполезный артефакт.

– Бесполезный?! – возмутилась она. – Что бы ни случилось внизу, ради него стоило рисковать! Да кто угодно в Бюро древностей скажет вам то же самое!

– Ожье, показать вам газету? Вашу бесценную находку?

Газета лежала у него в кармане. Да Силва вынул ее, протянул Ожье. Она взяла дрожащими пальцами, чувствуя, что надежда рушится и сменяется страшным разочарованием. Как и мальчик, газета умерла. Строчки смешались, наползли друг на друга, будто расплавившийся узор глазури на торте. Прочитать что-либо было невозможно. Иллюстрации и реклама стали статичными, краски слились, уподобив их абстракционистским наброскам. Наверное, крошечный генератор, питавший «умную бумагу», был на последнем издыхании, когда Ожье вынула газету из машины.

Она вернула Да Силва бесполезный кусок бумаги, издевку, в которую превратилась ценнейшая находка.

– Вижу, мои дела по-настоящему плохи, – сказала археолог Верити Ожье.

Флойд вырулил в проулок между высокими зданиями. Уже несколько лет не бывал на улице Поплье, и в памяти остались только вывороченная брусчатка, заколоченные окна и нищие старьевщики. Теперь улицу хорошо заасфальтировали, все припаркованные автомобили были моделями пятидесятых годов: низкие, энергичные, выпукло-мускулистые, будто припавшие к земле пантеры. Фонарные столбы сверкали новой краской. Заведения на первых этажах – все уютные, неброские, стильные: часовщики, дорогие букинисты, изысканные ювелиры. Один магазинчик продавал карты и глобусы, другой – перьевые ручки. Смеркалось; прямоугольники желтого теплого света окон легли на проезжую часть и тротуар.

– Вот двадцать третий номер, – сообщил Флойд, останавливая машину вблизи дома, указанного Бланшаром. – А вон туда она, наверное, упала. – Он кивнул на недавно отмытый участок тротуара. – Должно быть, с одного из балконов над нами.

Кюстин выглянул из бокового окна:

– На всех балконная решетка в порядке. И непохоже, чтобы недавно ремонтировали или перекрашивали.

Флойд потянулся назад, и Кюстин вручил ему шляпу и блокнот.

– Посмотрим.

Когда они вышли из машины, из дома появилась маленькая девочка в стоптанных черных туфлях и замызганном платье. Флойду сразу захотелось подозвать ее и расспросить, но слова застряли в глотке, когда он увидел лицо. Даже в сумерках было заметно, насколько оно уродливо, обезображено болезнью или увечьем. Флойд провожал ребенка взглядом, пока тот не скрылся в темноте. Вздохнув, он решительно подошел к парадному, из которого вышла девочка, подергал застекленную дверь – закрыто. Рядом увидел панель с именами жильцов и кнопками звонков. Он нашел фамилию «Бланшар» и надавил кнопку.

Из-за решетки немедленно донесся голос:

– Мистер Флойд, вы опаздываете.

– Наша встреча отменяется?

Вместо ответа зажужжало в двери. Кюстин толкнул ее – открыта.

– Посмотрим, что из этого выйдет, – предложил Флойд. – Обычная схема: ты сидишь, я разговариваю.

Так у пары детективов получалось лучше всего. Флойд давно обнаружил, что его не совсем идеальный французский придавал собеседникам ложное чувство уверенности, успокаивал – и зачастую подстрекал выболтать то, что в другой ситуации они оставили бы при себе.