Кому какое дело, что Китай выпускает в четырнадцать раз больше инженеров, чем Британия. Это апатичное отношение к науке и технике пронизывает политическую структуру индустриализованного Запада. Чтобы найти американского президента с инженерным или научным образованием, приходится возвращаться к самому Томасу Джефферсону, третьему президенту Соединенных Штатов (1801–1809), который был изобретателем, садоводом, археологом и палеонтологом.
Не считая министра науки лорда Дрейсона, назначенного в 2009 году, на высших уровнях британского правительства нет ни одного инженера. При этом Ху Цзиньтао, председатель КНР, окончил Пекинский политехнический институт Цинхуа как инженер по гидротехнике, и Вэнь Цзябао, китайский премьер-министр, — тоже инженер, окончил аспирантуру.
В научном докладе ЮНЕСКО, Организации Объединенных Наций по вопросам образования, науки и культуры, в 2005 году на долю Китая пришлось почти 15% от количества исследователей в мире, а на долю США — около 23% (удивительно близко, учитывая относительное различие средних экономических стандартов). В Китае 3,22 миллиона людей заняты наукой и техникой, из них 68% (около 2 миллионов) ученых и инженеров. Это важная статистика, поскольку есть распространенное мнение, что между количеством ученых, техников и инженеров в стране и ее уровнем экономического роста и развития существует важная, положительная и тесная связь.
Конечно, в пропорциональном отношении Китай не так уж хорошо справляется (у него более миллиарда людей — 20% мирового населения), но эта общая численность показывает в ложном свете некоторые скачки в области научно-технических исследований, экспериментов и публикаций, о чем мы поговорим в следующей главе.
Делая шаг назад, можно спросить, действительно ли деиндустриализация и неизбежное сокращение рабочих мест в производстве имеет важное значение. В конце концов, может быть, это всего лишь естественное следствие экономического прогресса — результат быстрой миграции производственных профессий из богатых стран в бедные.
В классической экономической литературе часто утверждается, что существует четкая траектория экономического роста, по которой страны переходят из одной преобладающей экономической фазы в другую, и всего этих фаз три. В общих чертах, страна переходит от сельского хозяйства к производству и затем к сфере услуг, и каждая стадия примерно совпадает с повышением уровня дохода, поэтому там, где в экономике доминирует сельскохозяйственный сектор (например, в Африке), доходы, как правило, намного ниже, чем в странах, где доминирует сфера услуг (например, в США и Западной Европе). Конечно, в большой степени это ложная классификация; на практике в экономике, как в мешке, все три сектора перемешаны: например, в каждой стране есть люди, занятые в сельском хозяйстве; но, конечно, на отдельно взятом этапе экономической эволюции страны какой-то из этих секторов будет доминировать. Как бы там ни было, пожалуй, существует и четвертый сектор — научно-технические инновации и передовые технологии; уместнее будет поговорить об этом позже.
Тем не менее деиндустриализация — этот термин описывает переход от производства, скажем, к сфере услуг — часто воспринимается как свидетельство экономического упадка, так как сокращается количество рабочих мест на производстве и доля промышленности в общей занятости падает в богатых странах. Например, доля производства в общей занятости индустриализованных стран упала с 28% в 1970 году до 18% в 1994 году, то есть в Америке осталось меньше одного рабочего из шести, а в Европе — один из пяти. Британская промышленность превратилась в собственную тень. Только за последние десять лет доля промышленности в ВВП Великобритании уменьшилась вдвое — с 22% до 11%. И со времени финансового кризиса 2008 года США потеряли более 22 миллионов рабочих мест в промышленности и строительстве; в условиях мировой конкуренции едва ли их когда-нибудь удастся вернуть.
Западные правительства должны признать, что их сфера услуг обречена пойти по тому же пути, что и промышленность, которую они уступили новоявленным экономическим игрокам (Китаю, Индии, Корее, Тайваню и т. д.). Большинству британцев придется на личном опыте убедиться в возрастающей роли Индии в сфере обслуживания в виде интернет-провайдеров, телекоммуникаций, банкинга и научных исследований и разработок. Колл-центры, которые когда-то находились в британском Милтон-Кинсе, выросли по всей Индии. Это не просто компании телефонной связи или компьютерной техподдержки. Даже среди американских инвестиционных банков растет тенденция нанимать индийские фирмы для финансового моделирования и компаративного анализа.
Между тем создается впечатление, что эта ситуация застала западных политиков врасплох и они не сумели к ней подготовиться, поэтому то, что случилось с их промышленностью, случится и со сферой услуг.
Возможно, проиграв первую битву, они больше всего навредили себе тем, что вместо поиска единственной области, которая могла бы вывести их из последующих экономических бед, они по-прежнему оглядывались на промышленность — а в этом бою, если биться в нем без помощи протекционистских мер, они обязательно проиграют. Куда же следовало смотреть? Туда, где у западных стран было и пока еще остается сравнительное преимущество, — на НИОКР.
Конечно, даже если бы западные страны хотели модернизировать научно-исследовательскую деятельность, они, что характерно, проглядели те самые области высшего образования — инженерные специальности, научные, политехнические, — которые требуются для осуществления этой стратегии. Как раз когда нужны специалисты, их нет. Только большая преданность научным исследованиям и разработкам, будь то в области топлива и энергопотребления, будь то в коммуникационных или транспортных технологиях, могут сопротивляться натиску со стороны промышленности развивающихся стран и вернуть Западу потерянное место лидера экономической гонки.
Энтузиазма в прошедшие годы было достаточно; призывов к переоборудованию и переподготовке западного персонала с целью повысить его конкурентоспособность в мире и вывести из устаревшего производства на передовые границы — каковы бы ни были эти границы — от кассетных магнитофонов к портативным плеерам, CD-плеерам и «айподам». Но этого не хватило.
По данным Национального научного фонда США, производственные компании провели исследований и разработок на сумму 169 миллиардов долларов за счет коммерческого финансирования и на сумму 18 миллиардов за счет федерального; компании в непроизводительных секторах провели исследований на сумму 73 миллиарда и 8 миллиардов долларов соответственно. В частности, основная часть федеральных расходов в производственных секторах пошла на детали для компьютеров и электронных устройств (8,83 миллиарда долларов) и авиакосмическую технику и детали (5,04 миллиарда долларов), тогда как расходы в непроизводительных секторах пошли на профессиональные, научные и технические услуги, в том числе архитектуру и инжиниринг, разработку компьютерных систем и НИОКР (7,608 миллиарда долларов).
Если взять номинальные суммы, то миллиарды долларов продолжают вливаться в исследования и разработки. Но при этом и государственные программы, и частные инвестиции в модернизацию испытывали нехватку в главном, возможно, из-за опасений и неуверенности, присущей научно-исследовательским работам, — ведь никогда не знаешь наверняка, заведет ли новое направление в глухой тупик или выведет к очередному эпохальному изобретению.
Западное общество потратило тридцать лет, чтобы привлечь самые лучшие и талантливые умы в консалтинговые, финансовые и банковские услуги, но теперь, когда этот бизнес рухнул под натиском кризиса 2008 года, что будут делать эти люди? И что еще важнее, к какой деятельности подготовлено новое поколение умных и талантливых, ведь они выросли в мире, где умение оказывать услуги ценится выше той работы, которая движет вперед модернизацию производства и превратила Запад в промышленного гиганта, которым он был прежде?
