— Нет, сэр. И конечно, я никому не говорил.

— Пребывал ли он в таком же настроении и в субботу? Был расстроен, подавлен?

— Я не… — нахмурился Филип. — Нет, сэр.

— Прошу вас, — сказал Вулф, — при первой же возможности сесть, закрыть глаза и попытаться воскресить в памяти каждое слово, произнесенное Пьером вчера. Постарайтесь изо всех сил, и вы удивитесь — как и многие до вас, — способности вашей памяти восстановить, казалось, прочно забытое. Обещаете?

— Да, сэр, но не здесь. Тут я не в состоянии сосредоточиться. Потом, после работы… Обещаю.

— О результатах сообщите мне или мистеру Гудвину.

— Да, сэр.

— Превосходно. Надеюсь скоро вас услышать. А теперь еще один важный вопрос. Если его убил кто-то из работающих здесь, в ресторане, то кто это, по вашему мнению, мог быть? У кого были основания желать, чтобы он умер? Кто боялся, или ненавидел его, или же извлекал выгоду из его смерти?

— Здесь, в ресторане, и вообще — никто, — энергично замотал головой Филип.

— Вы не можете ручаться. Очевидно, вы просто в неведении, раз Дакоса все-таки кто-то убил. Филип все еще продолжал трясти головой.

— Нет, сэр. Я хотел сказать — да, сэр. Вы правы. Но мне трудно поверить. Когда я услышал сообщение по радио, я сам подумал: кто же мог убить Пьера? Почему его убили? У него не было врагов. Никто его не боялся. Пьер был очень хорошим, честным человеком. Не без слабостей, конечно. Он слишком увлекался лошадиными скачками и тратил много денег на бегах. Но он знал свой недостаток и старался исправиться. Неохотно говорил на эту тему, но порой у него прорывалось. Я был ему лучшим другом, но он никогда не брал у меня взаймы.

— А у других?

— Не думаю… Едва ли… Во всяком случае, ни у кого здесь, в ресторане. Иначе пошли бы неизбежные разговоры. Можете спросить у Феликса.

Очевидно, Филип полагал, что Феликс буквально обо всем осведомлен.

— Приходилось ли Дакосу выигрывать крупные суммы?

— Наверняка я не знаю. Он не любил распространяться об этом. Но однажды Пьер сказал мне, что выиграл двести тридцать долларов, другой раз — сто с небольшим. Точно не помню, но, кажется, он никогда не упоминал проигрыши.

— Как он делал ставки? Через букмекера ипподрома?

— По-моему, через букмекера, но точно не знаю. Позже он пользовался услугами подпольного тотализатора. Об этом он мне сам рассказывал.

— Подпольного тотализатора?

— Да, сэр.

Вулф вопросительно взглянул на меня. Я успокаивающе кивнул. О многом Вулф не имеет ни малейшего понятия, хотя и читает газеты.

— Разумеется, вы встречались с ним в других местах, а не только здесь, — вновь повернулся Вулф к Филипу. — Бывали ли вы когда-нибудь у него дома?

— Да, сэр. Неоднократно. Он проживал на Западной Пятьдесят четвертой улице.

— С женой?

— Она умерла восемь лет назад. С ним жили дочь и отец. Прежде отец держал в Париже небольшую закусочную, но когда ему исполнилось семьдесят лет, он закусочную продал и переехал к Пьеру. Ему сейчас около восьмидесяти.

Вулф закрыл глаза, затем вновь открыл, взглянул на меня, потом на стену, однако часов там не оказалось. Зажав концы жилетки большим и указательным пальцами обеих рук, он потянул ее вниз. Каждый раз он проделывал подобный трюк совершенно бессознательно, а я никогда не обращал на это его внимание. Для меня же данный жест означал, что настало время приступить к обеду.

— Вопросы? Относительно скачек? — спросил Вулф меня.

— Один вопрос, но не о скачках, — взглянул я на Филипа. — Номер дома на Пятьдесят четвертой улице?

— Триста восемнадцатый. Между Девятой и Десятой авеню.

— У нас, вероятно, будут еще вопросы, — добавил Вулф, — но с ними можно подождать. Вы очень помогли, Филип, и я перед вами в долгу. Вы работаете сегодня вечером?

— Да, сэр, непременно. До десяти часов.

— Возможно, к вам опять придет мистер Гудвин… Феликс уже принял наш обеденный заказ. Пожалуйста, передайте ему, что можно подавать.

— Слушаюсь, сэр, — поднялся Филип. — Пожалуйста, сообщите мне, если вам удастся что-нибудь выяснить. Я хотел бы знать. Мне обязательно нужно знать все об этом случае.

Вот так-то. Можно было подумать — перед нами инспектор Кремер.

Между тем Вулф лишь заметил:

— Мне тоже необходимо знать. Скажите Феликсу, что пора сервировать.

Филип повернулся и удалился, не сказав «да, сэр».

— Он просто гадает — кто из нас убийца: вы или я? — заметил я. — Вероятно, он склонен отдать все-таки предпочтение мне.

Всякий раз, вкушая пищу в «Рустермане», Вулф сталкивается с одной и той же проблемой. Возникает неизбежный конфликт. С одной стороны, Фриц — лучший повар в мире, но, с другой стороны, уважение к памяти Марко Вукчича не позволяет ему давать оценку и критиковать блюда, приготовленные в этом ресторане. В результате Вулф перекладывает всю ответственность на меня. Расправившись с третьей частью своей порции запеченных устриц, он, взглянув на меня, спросил:

— Ну как?

— Вполне съедобно, — ответил я. — Быть может, поменьше бы мускатного ореха, — но, конечно, это дело вкуса, — и, как мне кажется, лимонный сок — из бутылки. Оладьи здесь пекут отменные, однако подают все сразу, кучей, в то время как Фриц выдает одновременно только три штуки: две вам, одну — мне. Но тут уж ничего не поделаешь.

— Мне не следовало тебя спрашивать, — заявил Вулф. — Сплошное бахвальство. Ты не в состоянии определить происхождение лимонного сока в готовом блюде.

Конечно же он пребывал в состоянии раздражения. Согласно введенному им неписаному правилу, говорить во время еды о наших рабочих проблемах запрещалось. Но сейчас у нас не было ни клиента, ни видов на гонорар, и дело, которым мы теперь занимались, носило сугубо семейный характер; Вулфу волей-неволей приходилось о нем думать. И в довершение обслуживал нас не Пьер, которого он больше никогда здесь не увидит, а какой-то венгр или поляк по имени Эрнст, имевший склонность опрокидывать посуду. Между тем Вулф съел все, что нам принесли, включая — по моему предложению — и миндальное слоеное мороженое, а также выпил две чашки кофе. Что же касается темы для разговора, то тут проблем не возникло. «Уотергейт» широко обсуждался в обществе, и Вулф знал об этой афере, пожалуй, больше, чем любая, взятая наугад, дюжина американцев. Ему, например, были известны даже имена деда и бабки Халдемана.