— Страшно даже подумать об этом. Забудешься на секунду, и все — пиши пропало.

Гуин был полностью с ним согласен.

— Одна осечка, и вся жизнь коту под хвост.

— Кошмар!

Луис Перейра, наиболее осведомленный в интимных вопросах, решил воспользоваться своей репутацией и многозначительно предупредил остальных:

— И это может произойти даже не по твоей вине.

При мысли о том, что любой из присутствующих может стать отцом ребенка не по своей вине, четвертый «В» буквально оцепенел. Уже второй раз за неполные три недели в классе воцарилась полная тишина.

Расс Моулд поднялся из-за парты.

— Представьте…

Он никак не мог подобрать слова.

— Да, мой мальчик? — попытался подбодрить его мистер Картрайт.

— Представьте…

Но продолжения так и не последовало.

Мистер Картрайт растерялся. Но остальным явно не составило труда подобрать слова, чтобы выразить весь тот ужас, который исказил лицо Расса.

— Да! Да! Расс прав! Представляете, положит на тебя глаз…

— Какая-нибудь такая…

— А ты еще ни в чем не уверен…

— И неизвестно, чем это кончится.

— Всегда можно отказаться, — целомудренно заметил Уэйн Дрисколл.

Весь класс вздохнул с облегчением.

— Правильно.

— Просто скажи «нет».

— Лучше не рисковать, — авторитетно изрек Фил Брустер.

— Семь раз отмерь, один раз отрежь.

— Один раз уступишь, и прощай свобода.

Мистер Картрайт обвел взглядом лица, озадаченные необходимостью защитить себя от грядущей опасности. Общее беспокойство не коснулось лишь одного из них, а именно Саймона Мартина. Он сидел с ручкой в зубах и задумчиво смотрел в окно. Он хранил молчание на протяжении всей шумной дискуссии. Мистер Картрайт был уверен, что знает, почему тот не стал участвовать во всеобщем глумлении над мучными младенцами. Дело в том, что Саймон так привязался к своей кукле, что его поведение вот уже более двух недель оставалось предметом горячей дискуссии в учительской. Половина учителей настаивала на том, что бедняге необходима консультация специалиста, остальные вслед за мистером Дюпаском и мисс Арнотт утверждали, что его реакция «довольно трогательная» и заслуживает скорее похвалы, чем жалости.

Но о чем он сейчас думает? Что у него на уме?

Мистер Картрайт специально выбрал полуграмотного Расса Моулда, чтобы разобрать подписи и вернуть дневники их авторам. Потом, воспользовавшись нарастающим гвалтом, он сполз со стола и, обойдя класс, остановился возле парты Саймона, чтобы спросить вполголоса:

— О чем ты думаешь?

Саймой взглянул на него.

— Я думал о своем отце, — ответил он.

Мистер Картрайт выдержал небольшую паузу. Не ляпнуть бы чего. В наши дни некоторые родители меняются супругами как гашеными марками или футбольными карточками. Всего неделю назад ему случайно довелось подслушать разговор двух учеников, один из которых вполне дружелюбно говорил другому: «А что, мой отец теперь с вами живет?» Да, тут надо быть осторожнее.

— Извини, я не в курсе, у тебя новый отец? — вежливо спросил он Саймона.

— Нет, — ответил Саймон. — Я думаю о моем настоящем отце. Ничего не могу с собой поделать. Только о нем и думаю.

Мистер Картрайт не знал, как подступиться.

— А что именно тебя беспокоит?

— Есть одна вещь, которая никак не дает мне покоя, — сказал Саймон.

— Да.

— Что он насвистывал.

Мистер Картрайт завороженно повторил:

— Что он насвистывал…

— Когда уходил, — пояснил Саймон. — Мне бы очень хотелось знать, что он насвистывал, когда уходил из дома.

Мистер Картрайт совершенно растерялся. Он сочувственно похлопал Саймона по плечу.

— Сожалею, мой мальчик, — ласково сказал он. — Но в школе это не проходят.

«А то, что проходят, знать никто не желает», — хотел было добавить он, но вдруг подумал, что это не совсем так или даже совсем не так. Взять хотя бы ЭКСПО. Доктор Фелтом был прав, благодаря этому проекту они узнали много чего полезного. Они познали тяжелое бремя ответственности, скуку повседневных забот и пределы собственного терпения. Тихоня Робин Фостер оказался обладателем незаурядного характера. Саид обнаружил в себе (хотя, быть может, уже давно) здоровую предпринимательскую жилку. И каждый теперь знал, что стать отцом может любой из них, однако быть отцом не готов никто.

Каждый ли это знал?

Может, и нет. Мистер Картрайт все еще сомневался насчет Саймона. Вот он сидит перед ним в тяжелом раздумье, неуклюже запихнув свои длинные конечности под парту, и теребит серую ленточку на чепчике куклы.

Думает ли он об отце? Или, как считали многие учителя, мечтает о собственном, настоящем ребенке?

В любом случае, настала пора положить этому конец. Мистер Картрайт никогда не отличался терпением. И теперь он решил, что с него хватит. В конце концов, ему предстояло учить этого мальчика еще целый год. А он и сейчас уже не мог без содрогания видеть это страдальческое лицо, этот скорбный взгляд. До сих пор мистеру Картрайту не приходило в голову, что его вынужденное общение с четвертым «В» может оказаться полезным и лично для него. Теперь же он увидел, что большая часть его новых учеников, хотя и не блещет умом, но старается, по крайней мере, не отчаиваться. Ему вдруг вспомнилась строчка из старой морской песни: «Не унывайте, родные мои».

Мистер Картрайт решил убить сразу двух зайцев.

Наклонившись, он схватил куклу Саймона и спрятал ее у себя за спиной. Только удостоверившись, что все внимание Саймона обращено на него, он сказал:

— Я знаю, что насвистывал твой отец.

Он сказал об этом с такой уверенностью, что Саймон вытаращил глаза от удивления.

— Когда твой отец уходил из дома, он насвистывал «Выхожу в открытое море», — категорично заявил он. — Да, именно эту песню — «Выхожу в открытое море».

Мистер Картрайт не стал дожидаться, пока Саймон спросит его, откуда он знает об этом, или попросит напеть мотив или вспомнить слова. Он бросил младенца обратно на стол и поспешил, насколько позволяла комплекция, в другой конец класса, не останавливаясь даже затем, чтобы разнять по пути двух драчунов или сделать замечание Луису, который ковырял ножом свою парту.

Он не остановился, пока не дошел до своего стола.

— Так! — рявкнул он. — Все. С меня хватит. Урок окончен, собирайтесь. Все по домам.

Обычно дети пытались ускорить эту утомительную церемонию, но теперь вышло наоборот.

— Но сэр! Сэр! Звонок еще не прозвенел!

— Иди, Тарик. Иди домой. Идите все, пока я не передумал.

Он сидел и смотрел, как дети с криком и грохотом покидают класс. Саймон не первым добрался до двери, но далеко не последним. Озабоченное выражение исчезло с его лица. Его движения обрели прежнюю силу.

Довольный, мистер Картрайт стал собирать свой портфель, чтобы тоже отправиться домой. Неплохой урок для четвертого «В», думал он. Неплохо. Совсем неплохо.

Вопреки всем ожиданиям, вопреки всем прогнозам ему удалось хоть чего-то от них добиться.

Ну давай, — сказал Саймон. — Спой.

— Я не могу, — ответила его мать.

Она заметила, что Макферсон крадется к мучному младенцу, резко обернулась и хлестнула его кухонным полотенцем. — Ты же знаешь, у меня нет слуха.

— Я не собираюсь оценивать твое пение по десятибалльной шкале, — заверил ее Саймон. — Я просто хочу услышать слова и мотив.

— Я не знаю всех слов. Я не уверена даже, что помню мотив.

— Ну давай же, — не отставал Саймон. — Попробуй.

И миссис Мартин попробовала. Она вытерла руки, прислонилась к раковине и, пока Саймон качал на руках младенца на глазах у ревниво скулящего Макферсона, отважно и бодро запела:

Она замолчала.

Саймон поднял голову.