После того, как он отправил на смерть его отца…

Все, я не могу больше. Я так скоро чокнусь.

В сомнамбулическом состоянии забредаю в палату и ложусь на койку в полной уверенности, что не смогу заснуть, даже если от этого будет зависеть моя жизнь. Но, уже спустя мгновение впадаю в дрему. Еще успеваю подумать, что забыл выключить в палате свет и с этим засыпаю. Последняя мысль по адресу энергетической компании:

Выставьте мне счет.

III. Дедушка

Я вижу цветную фотографию. Может, даже не фотографию, а слайд на белом экране. В любом случае — картина статическая. Передо мной летняя, в меру пыльная и зеленая улочка небольшого городка, залита ослепительно ярким солнцем. Она абсолютно неподвижна, как и все на картинке. Не шелохнется ни один листик на деревьях у обочины, не выбежит из-за кустов курица, не перемахнут забор кошка или собака, а небольшие белые облака висят над головой как приклеенные. Людей тоже не видать. Только белый автомобиль, «Лада» шестой модели, в самом конце улицы, метрах в ста двадцати. Лобовое стекло отбрасывает блики, понять, есть ли в кабине водитель, нельзя. Свет играет на хроме решетки радиатора, чуть ниже блестит буфер, снабженный двумя старомодными клыками. Сейчас такие не делают, а хозяева «Лад» норовят прилепить вместо них бампера более поздних образцов. Не все, конечно.

Это место кажется мне смутно знакомым. Только это не место, в голове вертится другое определение.

Сцена.

Сцена, где только двое действующих персонажей, я и этот автомобиль. Все остальные, если они и есть — статисты.

Меня прошибает пот, ужас поселяется в желудке и давит стотонным грузом, хотя ничего страшного не происходит, пока, по крайней мере. Мне кажется, что-то вот-вот должно стрястись. Тут картинка начинает терять четкость, будто не удается навести фокус. А потом исчезает, оставив после себя неприятный осадок и тяжесть в груди.

***

Открываю глаза. Я все в той же палате. Тот же потолок, те же стены цвета гнилого персика, те же детекторы дыма. Ничего нового, если, конечно, не считать холодного пота и гулко бьющегося сердца, оставшихся после сна. Но это, скажем так, личное. В остальном же…

Найди десять отличий…

Точно, почти как в журнале детства, «Веселых картинках». Обнаруживаю только одно — электрический свет не горит. За окнами утро. Серое и туманное, как где-нибудь в Англии, не даром же ее прозвали Туманным Альбионом.

Медленно сажусь на постели, свешиваю ноги на пол. Я все еще под впечатлением ото сна, хоть толком не помню его содержания. Такое часто бывает. Он ушел, но еще тревожит меня, как неприятный привкус во рту от выпитого накануне пива.

Обуваю тапочки, выхожу в коридор. Он безлюден, впрочем, меня это уже не так пугает, как раньше. Видимо, начинаю привыкать. Это странно, непонятно, но что поделать? Именно так обстоят дела.

Не спеша иду к туалетам, они в самом дальнем конце коридора, раздумываю по пути, что дорого бы дал за душевую кабину. И еще — за чашечку черного будто уголь кофе.

Настроение лучше, чем могло бы быть. Госпиталь по утру не представляется таким уж мрачным. Ничего веселого в нем нет и сейчас, когда за окнами клубится туман, но хотя бы стало светлее. И на том спасибо.

Прошлепав до угла, тело само поворачивает направо. Не к туалету, в противоположную сторону. Останавливаюсь у двери, ведущей в палату старика-преподавателя. Вчера оттуда доносилась оперная музыка, именно она привлекла мое внимание. Я обнаружил пожилого человека, мы разговаривали, но разговор получился каким-то путанным.

Пальцы, потянувшиеся к дверной ручке, зависают в нерешительности, складываются в неплотно сжатый кулак. Стучу несколько раз.

Чего ты ждешь? Ты же знаешь, что его там нет.

Толкаю дверь, заглядываю в палату. Внутри никого. Койки, аккуратно застеленные худыми больничными одеялами, тумбы без признаков пыли, будто кто-то их недавно протер.

Значит, старик действительно исчез.

Или он просто приснился мне?

Как и зеленая улочка провинциального городка, залитого лучами полуденного солнца, которое словно приклеилось к небосклону.

Как отличить сон от реальности?

Этого я уже не знаю.

Может, у меня все же что-то творится с головой?

Последняя мысль — неприятная и пугающая. Когда часто спрашиваешь у себя, все ли в порядке с мозгами, крыша рано или поздно точно съедет набекрень.

Покидаю палату, пятясь. Прикрываю дверь.

Так… думай о хорошем.

Возвращаюсь к мысли о горячем душе, она безупречная по части безопасности.

И еще кофе, хотя бы одну маленькую чашечку, дымящуюся, распространяющую восхитительный аромат…

Благоухающую…

С этой славной мыслью толкаю дверь с бумажной буквой «М», неряшливо приклеенной скотчем. В предбаннике умывальник, пара ведер, от которых идет совершенно иной запах — отчетливый запах хлорки. Взгляд падает на прислоненные к кафельной стене швабры с намотанными тряпками цвета хаки. В метре еще одна дверь. Мне туда.

Оказавшись внутри, опускаю щеколду. Вопрос «зачем, если никого нет?» отбрасываю. Это железная привычка, незачем от нее отказываться.

Туалет, как и почти все его собратья из советских госучреждений, будь то школы, проектные институты или больницы, не блещет. Ремонтировали, в последний раз, должно быть при Леониде Брежневе, а то и раньше. На зеленом кафеле — вековой налет всего чего только можно. Характерный запах противостоит запаху хлорки, и не без успеха. Замазанные масляной краской до половины окна с такими щелями, через которые, при хорошем ветре снаружи вполне может и выдуть. Сквозняк, который ничего не проветривает, кроме почек и других жизненно важных органов. И, конечно, здесь капитально накурено. Табак крепкий и дешевый, такой в шкаф класть, чтобы моль не завелась. Это — аромат номер один.

Вопрос о том, кто недавно мог тут накурить, если старик бесследно исчез, а в здании больше никого, отбрасываю, чтобы лишний раз не ломать голову понапрасну. Я уже понял — логика здесь либо вообще не действует, либо действует по совсем иным, неизвестным мне законам.

Втягиваю сигаретный чад через ноздри. Странно, но только сейчас понимаю, что мне хочется курить. Не знаю, что со мной произошло, как я сюда попал, но до этого я курил. Точно.

И после буду, — решаю я с улыбкой.

Если это «после» у тебя будет…

Нет никакого после…

Улыбка сползает с лица, будто расплавленный воск.

Теперь курить хочется всерьез. До того, что я готов, подобно Ричарду III из одноименной драмы Шекспира, променять полцарства на коня, то есть, я хочу сказать, на сигарету. У меня, конечно, нет царства. Зато есть больница, где я один, и вполне могу предложить половину этого чудесного заведения за сигарету. Да что там, весь чертов Госпиталь на одну затяжку…

В голове раздается голос Виктора Цоя: «Но если есть в кармане пачка сигарет, значит все не так уж плохо на сегодняшний день…»

Пачки у меня нет, значит, хреновые мои дела…

Констатировав этот безрадостный факт, пытаюсь слить воду, но лишь проверяю ржавую стальную цепочку на прочность. Она сильнее меня.

Тьфу…

Перед тем, как покинуть туалет, ненадолго задерживаюсь в предбаннике. Сначала останавливаюсь возле раковины и с ожесточением вращаю вентиль старого ржавого крана. Не знаю, что представляют собой кингстоны, при помощи которых моряки топят свои посудины, но на мой взгляд, они должны выглядеть примерно так, как этот кран. Мои старания не приносят результата: воды нет. Нет даже намека на воду, не слышно обыкновенного утробного шипения, означающего, что теоретически она где-то есть. Глухо как в танке.

Так, душ мне не светит.

Присаживаюсь на корточки в углу и щупаю по очереди тряпки, намотанные на швабры. Они сухие, как пергамент, того и гляди — рассыплются.