Дальнейшая участь Бисквита была ужасна. Страшно обозленные менеджеры сетей фаст-фуд собирались превратить его в гуся фуа-гра, вставив в глотку лейку для принудительного кормления пищевыми добавками, среди которых преобладали препараты группы «Е», от длительного употребления которых он должен был разучиться произносить слова, за исключением известной фразы: гуси, гуси, га-га-га. Бисквиту крупно повезло, что в последний момент наглосаксы передумали, вспомнив об учрежденной ими же Гадской конвенции по защите прав военнопленных. Наказание для Бисквита пересмотрели, ограничившись пожизненным заключением в тесную просмоленную бочку, отбуксированную боевыми пловцами на фарватер бассейна Атлантик и поставленную там на якорь. Естественно, Бисквита снабдили запасом провизии, картофельными чипсами и гамбургерами, в надежде, что, раскается и полюбит их. А, чтобы заключенному не было одиноко, отдали ему его любимый боевой барабан, с которого Бисквит привык командовать своими гвардейцами. Потом, кстати, жалели. Зловредный шеф-повар долго еще отбивал по ночам барабанные дроби, лишая сна жильцов примыкавших к бассейну Атлантик квартир. Пока не замолк навеки.
***
Вторая и последняя на сегодняшний день попытка форсировать бассейн, чтобы выкурить наглосаксов из Пентхауса, была предпринята сравнительно недавно бесноватым швабром Шпилем Грубым. Я уже упоминал этого неадекватного жильца пару раз. Как и его предшественник Бисквит, Шпиль спал и видел себя полноправным хозяином наглосаксонских воздушных машин. И снова не придумал ничего умнее, чем наехать на сети фаст-фуд, для вящей убедительности объявив себя вегетарианцем. И это при том, что был не дурак полакомиться баварскими сосисками в любимом, пропахшем темным пивом гаштете.
Кого он хотел обмануть? Тем более, что сам на весь Дом обвинял наглосаксов в беспардонном грабеже своего этажа посредством так называемых Версальских пожарных шлангов, переброшенных пожарными расчетами из Пентхауса после драки, затеянной молодыми хулиганистыми фанами минифутбольного клуба «Шавке-04» прямо на берегу бассейна Атлантик. Об этой потасовке, в конечном счете дорого обошедшейся швабрам, лягушатникам, беням с люксусами и другим их ближайшим соседям по Западному крылу, Шпиль, кстати, знал не понаслышке, поскольку принял в ней самое непосредственное участие. И, хотя был тогда совсем желторотым юнцом, именно он, как говорят, подкинул фанам постарше сомнительную идею с факельным шествием, чего, дескать, не сделаешь, ради популяризации соккера. Хотя знал прекрасно, факельные шествия строжайше запрещены, само поджигание чего бы то ни было преследуется пожарными по закону. Шпиля с дружками это не остановило, как будто они не понимали, чем обернется затея. Высыпали с факелами на берег, где находившиеся на боевом дежурстве пожарные видели их в бинокли как на ладони, и давай восхвалять свой любимый «Шавке-04», непобедимую Бундеслигу и родную Дойче-банку, одновременно выкрикивая оскорбления по адресу гордости Пентхауса — минифутбольного клуба «Манчестер Юнайтед», наглосаксонской Премьер-лиги и Барклиз-банки, ее главного воздушного спонсора. В историографии Дома принято считать, что именно ругательства, которыми подвыпившие фаны «Шавке-04» осыпали футбольных кумиров Пентхауса, спровоцировали пожарных пустить в ход свои мощные дальнобойные брандспойты. Один Отшельник придерживается иного мнения, по его словам, роковой для фанов стала критика Барклиз-банки, об этом не принято болтать, но она — одно из самых вместительных хранилищ дыхсмеси и уступает разве что аварийным резервуарам ФРС, питающей сам Межэтажный Воздушный Фонд. Так или иначе, наглосаксы открыли по смутьянам ошеломляющий «огонь» из брандсбойтов, разметав крикливую компанию по кафельным берегам и смыв многих дебоширов в воду, где многие из них утонули.
Уцелевшие фаны, мигом протрезвев, кинулись наутек, побросав факелы, хоть часть из них еще каким-то чудом пылала. Итогом возмутительно неосторожного обращения с огнем стал сильнейший пожар, от которого особенно пострадали квартиры лягушатников. Огонь удалось сбить далеко не сразу, помещения заволокло едким смрадным дымом, от которого у жильцов щипало глаза.
Локализовав пожар, наглосаксы, свистнув на подмогу своих соседей и дальних родственников мазерфакелов, перебросили длинные раздвижные лестницы прямо в квартиру к швабрам и ворвались туда, чтобы выявить и наказать поджигателей. Перепало и молоденькому Шпилю. Дюжие пожарные выдернули его, взмыленного и вопящего, из-под кровати, где будущий рейхсуправдом безуспешно пытался спрятаться. В одной ладони Шпиля был зажат полупустой спичечный коробок, другой он отчаянно цеплялся за ножку кровати. Синие футболка и гетры, а Шпиль, на свою беду, не успел их снять, с головой выдали в нем одного из фанов клуба «Шавке-04». Ох, не надо было ему, подававшему надежды оконописцу, бросив мольберт с акварелями, хвататься за факел и нестись, очертя голову, за другими поджигателями. На что он рассчитывал? Думал, пожарные погладят его по головке? Как бы не так. Тем более, что пожарные были чистой воды дикарями, сипаями с карийского этажа. Наглосаксы отправили их отдуваться вместо себя, только слегка припудрив для приличия носы, чтобы подлог не бросался в глаза. Ну а сипаи — рады стараться, лишь бы получить в Пентхаусе вид на жилье, поскольку им не улыбалось возвращаться в родной отсек, где из-за неконтролируемой рождаемости даже спать приходилось стоя.
Короче, эти парни, орудуя пожарными баграми, не оставили на Шпиле живого места. Затем ему крепко доставили мазерфакелы, воспринявшие притязания фанов «Шавке-04» носиться с факелами по этажам, как личное оскорбление Мамы Гуантанамамы, чей известный всему Дому факел был таким образом осквернен. К тому же, мазерфакелы были глубоко возмущены дерзкой выходкой одного швабрского водолаза, утопившего их любимый резиновый банан «Лузертания». И, хотя водолаз, вспоровший днище «Лузертании» ножом, доказывал впоследствии, что банан использовали для переброски через бассейн сипаев, его даже слушать никто не стал, а юного Шпиля сделали крайним. Повалили на пол и давай лупцевать. Еще и пустили в лицо струю «черемухи» из баллончика, отчего Шпиль надолго ослеп. Кто бы сомневался, что после этого он затаит обиду?
Сбивая пламя, пожарные не церемонились со швабрами и их имуществом. Все самое ценное было вывезено в Пентхаус в счет погашения долга за услуги по борьбе с огнем. Гобелены и антикварные фарфоровые сервизы, старинные рыцарские доспехи и картины были объявлены колюще-режущими предметами, конфискованы в качестве репараций, после чего у швабров остались одни голые стены и потолки. На этом их неприятности не закончились. Хотя очаги возгорания были локализованы, пожарные продолжили качать воду на швабрский этаж, а вычерпывать ее запретили. И, когда снизу прибежали разъяренные ляхи, вопя, что их, видите ли, затопили, велели швабрам компенсировать убытки, не слушая никаких оправданий.
— Ну, погодите, суки пожарные, будет и в нашем коридоре праздник! — скрипел зубами в бессильной ярости Шпиль, валяясь на больничной койке, весь в гипсах. Кого мог всерьез напугать инвалид, не способный без посторонней помощи нанизать на коротенькую пластиковую вилку безвкусную вегетарианскую тефтелю из прессованной соломы? Осознание собственного бессилия доводило Грубого до исступления, и тогда на него зло шипели соседи, опасавшиеся, как бы пожарные снова не начали бить.
— Да потише ты, Шпиль, заколебал уже! — шикали они. — Допросишься, придурок, честное слово…
— Ненавижу! Всех ненавижу! — не унимался Грубый.
— Дайте этому кретину какую-нибудь книжку, может, заткнется… — предложил кто-то.
— Он же слепой! Как же он будет читать?!
— Дайте написанную азбукой Бройля…
В библиотеке при лазарете нашлась всего одна такая книженция, нацарапанная одним анонимным слепцом, описавшим свои долгие бесплодные попытки вернуть зрение по методу доктора Норбекова. Автор не удосужился подписать рукопись. Книга называлась «Моя борьба». Заполучив текст, Шпиль надолго погрузился в чтение, водя по выпуклым строкам указательным пальцем. А, выписавшись из лазарета, доктора признали его безнадежным, прихватил книжку с собой. Делая первые, неуверенные шаги, Шпиль выставлял вперед длинную трость, которой то и дело постукивал по стенам. Зрение не спешило возвращаться к нему.
