Зазвенел звонок.

На английском Андрей сел рядом с Ниной. Новость уже порхала по классу бескрылой птицей.

— Ты дрался? — шепотом спросила Нина у Андрея.

— Да. Из-за тебя, — ответил он.

— И кто победил?

— Два-два, футбольный счет, — усмехнулся Андрей.

Нина оглянулась на Кузнечикова. Несчастный, он сидел на последней парте и смотрел себе под ноги.

— Чего ты сегодня делаешь? — спросил Андрей.

Нина задумалась. В это время пришла записка. «Нин, — писал Кузнечиков, — ты мне нравишься с шестого класса, я хочу, чтоб ты знала… А вообще, не обращай внимания…»

— Сегодня я занята, — шепнула Нина Андрею, а Мише написала: «Позвони мне в три часа» — и передала записку через Свету Фалину.

А дерево, под которым тетя Наташа жгла костер, шумело во дворе несосчитанными листьями. Только мало, мало их оставалось. Каждую секунду на три листа меньше, а когда порыв ветра — на пять…

Собачий лай я недолюбливал всю жизнь, а теперь слушаю его три раза в неделю с четырех до семи. Итого получается каждый день в среднем по часу и пятнадцать минут, а каждую неделю… Впрочем, стоп. Неделя — ладно, а вот месяца на площадке я еще не проработал. Не хватает четырех дней. Я это знаю, потому что через четыре дня у меня будет первая в жизни зарплата. Получу — смешно даже сказать — сорок девять рублей. Прошлым летом на практике я написал портрет одного завмага и заработал вдвое больше. «Грабь, последнюю шкуру дери!» — хохотал завмаг, отсчитывая червонцы. Насчет «последней шкуры» он, конечно, шутил. Мои друзья-одноклассники Петька Быланский и Валька Ермаков встретили меня скучными улыбками. «Ну как халтура?» — спросили они. Я хотел сказать, что писал портрет по-настоящему, но почему-то не сказал. «Халтура как халтура», — ответил я. С деньгами мы расправились в три дня: каждый день обедали и ужинали в ресторане. А портрет завмага, мне кажется, получился хорошим, хотя сама личность завмага симпатий у меня не вызвала. Впрочем, ладно. Все это было давно. Сейчас-то чего вспоминать? СХШ, то есть средняя художественная школа, позади, в Академию художеств я не поступил, впереди две дороги — работать на площадке помощником инструктора или устроиться куда-нибудь оформлять витрины. Я выбрал первое.

В нашей собачьей школе первой ступени дисциплина отсутствует. Вместо четкого выполнения команд — лай и визг, словно здесь живодерня. Восьмимесячные псы грызут поводки и тянут хозяев к выходу. Над площадкой висит облако пыли, как будто выколачивают гигантский ковер.

Когда начинаются занятия, солнце находится над краем площадки, а когда они заканчиваются, солнце сползает в сторону леса. Лес метрах в ста от площадки, а за ним торчат бетонные трубы химического завода. Иногда трубы победно ревут и деревья испуганно дрожат — чувствуют, что стали лишними. Мне хочется сходить в лес, вылить из ушей накопившийся за три часа лай и полежать на траве. Но каждый раз когда кончаются занятия, я спешу домой, потому что хочу есть. Деревья машут мне вслед ветками: предатель!

Осень в этом году солнечная и сухая — продолжение лета, только с желтыми листьями на деревьях. А лето получилось у меня короче, чем хвост у эрдельтерьера. Экзамены по искусству, экзамены по предметам, полупроходной балл, ожидание: поступил или нет? А когда все выяснилось, оказалось, что уже осень и пора грустить и писать этюды.

И вот я пишу этюды и работаю на собачьей площадке помощником инструктора.

Хоть бы дождь внезапный спрыснул проклятую пыль! Два эрдэльтерьера — Бонни и Тюшка, четыре овчарки — Эльда, Юнона, Чанга и Максим, дог — Карат, доберман-пинчер — Дэзи и ньюфаундленд — Гирей, поджав хвосты, уселись около хозяев, и Иван Дмитриевич — инструктор — пытается объяснить хозяевам и собакам, что такое команда «Охраняй!».

Жарко. У ньюфаундленда Гирея язык торчит изо рта, и с него капает слюна. А у хозяина Гирея прилипла к спине рубашка. Сквозь нее рельефно проступает зеленая майка с прачечной меткой. Если приглядеться, можно номер рассмотреть. Майка почему-то надета наизнанку. Эта пара больше всех страдает от жары. У ньюфаундленда самая длинная шерсть, чтобы не замерзал в канадских льдах, а хозяин — самый полный из всех, кто приводит собак на площадку. На него больно смотреть, когда он бежит с Гиреем по кругу. Наверное, после каждого занятия теряет килограмма два веса. Может, за этим сюда и ходит? Овчаркам тоже не сладко, но у них шерсть все-таки покороче, чем у ньюфаундленда. Зато эрдельтерьеры молодцы! Не зря пишут, что с ними охотятся в Африке на львов! Эрдельтерьеры к жаре привычные. В выполнении команд они особенно не усердствуют, но и до уровня главного тупицы — дога Карата — не опускаются. Этот дог спит прямо на ходу и ничему не хочет учиться. Морда всегда опущена, и взгляд, как у наркомана. А доберман-пинчер Дэзи стоит около калитки и скулит. Дэзи — собака гриновская, артистичная.

Мне хочется нарисовать нашего инструктора Ивана Дмитриевича. Лицо у него запоминающееся: глубокие морщины, спутанная седая челка на лбу, а глаза светлые и прозрачные. Они чужие на этом лице. Будь глаза мутные или покрасневшие — перед нами классический портрет старого пьяницы. Но глаза — мысль, которую надо высказать в портрете. В них грусть, боль и обида. Каждый вечер после работы Иван Дмитриевич выпивает «с устатку» бутылку портвейна. Иногда он предлагает и мне, но я отказываюсь. Не хватает еще пить начать! Иван Дмитриевич — пунктуальный пьяница, послеработная бутылка портвейна стала для него тем же, чем мытье рук для врача или снятие клеммы для шофера. Но он, наверное, в отличие от этих предполагаемых трезвенников, пьет еще и утром, и вечером, и по выходным…

На вид Ивану Дмитриевичу далеко за пятьдесят. Со мной он почти не разговаривает, считает, видно, что я человек бесполезный. Собственно, мне это безразлично. Круг моих обязанностей невелик, и на площадке я почти что зритель. Зритель, которому выплачивают скромную зарплату. Только когда без меня совсем нельзя обойтись, Иван Дмитриевич подзывает к себе. Я — живой объект для травли. Надеваю толстенную рубчатую телогрейку и начинаю длинными рукавами хлестать собак по мордам. Я обливаюсь потом, собаки рычат и злятся, а хозяева им в уши орут: «Фас!». Но собаки почему-то эту команду медленнее всего усваивают.

Я смотрю на собак, еле превозмогающих трусость, и не понимаю, зачем им нужно знать команду «Фас!». Ничего плохого от людей они не видели. Домашние собаки не защищают хозяев, а сами ищут у них защиты. И наша школа первой ступени не научит собак самостоятельности. Она научит их выполнять некоторые команды, и все. А в школу второй ступени собак не поведут. Да и какой смысл? Ведь для того чтобы получать на выставках медали за экстерьер, достаточно и первой ступени.

Когда я на будущий год опять стану поступать в Академию художеств, то сделаю композицию об этой собачьей площадке. Она будет называться «Инструктор». Молодой парень стоит в центре площадки, а вокруг собаки ходят по бревну, прыгают через барьер, рвут на ком-нибудь телогрейку. Я не могу серьезно относиться к тому, что здесь происходит, поэтому собаки и хозяева будут нелепыми и смешными. Но главное в композиции — лицо парня. Я хочу, чтобы сразу стало ясно, что никакой он не инструктор, пусть где-нибудь в углу валяется старый, обшарпанный этюдник. Над этюдником будет стоять, подняв ногу, ньюфаундленд Гирей. Вот какую композицию я задумал написать на следующий год. Уже наметил кое-что в альбоме.

А в этом году мне поставили за композицию тройку с минусом. Что-то не получились у меня аквалангисты, хотя весной, на юге, я впервые в своей жизни плавал с аквалангом и запомнил, как выглядит дно, водоросли, как светятся камни и вверх поднимаются серебристые пузырьки воздуха, как солнечные лучи пробиваются сквозь воду и образуют светлые дорожки, косо спускающиеся на дно. Я изобразил двух аквалангистов, плывущих вдоль солнечной дорожки. Парня и девушку. У девушки были длинные волосы, и сквозь маску было видно ее смеющееся лицо. Солнечный луч падал на маску, и лицо девушки и ее светлые волосы были самой яркой частью моей композиции.