– Завтрак. Вы будете завтракать позже.

Это было сказано достаточно повелительным тоном, но я кивнул из вежливости, чтобы поддержать дружеский контакт. Судя по тому, что было на подносе, он в нем нуждался: жеваное яйцо-пашот, прозрачный кусочек тоста, три мелкие черносливины, тоник и стакан. Жалкое зрелище. Он начал с чернослива. Покончив с ним, налил себе тоника и, сделав глоток, спросил:

– Принесли?

– Револьвер? Естественно.

– Дайте посмотреть.

– Вы уже видели его у нас в офисе. – Я пересел поближе к нему. – Хорошо бы нам обсудить подробности. Ваш револьвер хранился в этом столе?

Он кивнул и откусил кусочек тоста.

– В левом ящике, в глубине.

– Заряженный?

– Я ведь вам уже говорил.

– Говорили. Вы сказали, что приобрели его два года назад в Монтане, на ранчо, а приехав домой, не удосужились зарегистрировать и все это время он лежал в ящике. Еще неделю назад он был на месте, а в прошлую пятницу вы обнаружили пропажу. К полиции вы не хотели обращаться по двум причинам: во-первых, из-за отсутствия лицензии, а во-вторых, потому, что подозреваете тех пятерых людей, имена которых вы нам назвали…

– Я не сказал «подозреваю», я сказал «может быть».

– Прошлый раз вы несколько иначе говорили об этом. Впрочем, неважно. Вы назвали пять имен. Кстати, человек, которого вы назвали Выскочкой, это Адриан Гетц?

– Да.

– Значит, все пятеро здесь, и мы можем начать. Насколько я понимаю, я должен положить револьвер в тот же ящик, где лежал ваш, а вы соберете всех здесь. Какая роль отведена мне?

Он проглотил кусок яйца и заел его тостом. Вольф расправился бы с этим в пять секунд, а еще точнее – он попросту выкинул бы все в окно.

– Я вот о чем думал, – произнес Ковен. – Я скажу, что запланировал новую серию с Дэном, в которой он открывает сыскное бюро. В связи с этим я обратился к Неро Вольфу за консультацией, а он прислал вас. Мы некоторое время пообсуждаем этот вопрос, и я попрошу вас показать, как производится обыск, чтобы дать нам некоторое представление об этом. Естественно, вы не должны начинать со стола. Сначала осмотрите полки. А когда вы подойдете к столу, я отойду в сторону, так, чтобы видеть всех пятерых. Тут вы открываете ящик, достаете револьвер, и они видят…

– Я полагал, что это сделаете вы.

– Да. Но потом я подумал, что лучше это сделать вам – тогда они все будут смотреть на револьвер и на вас, а я спокойно смогу изучить их лица. Я буду следить за ними. И когда вор, если таковой будет присутствовать, увидит револьвер в ваших руках, то лицо выдаст его, и я это замечу. Вот так.

Признаюсь, это звучало довольно убедительно. Может, ему и вправду удастся так чего-нибудь добиться, размышлял я, пока он допивал свой тоник. С тостом и яйцом было покончено.

– Очень хорошо, за исключением одного. Вы считаете, что лицо виновного будет выражать удивление. А что, если лица всех пятерых будут его выражать? Я достаю револьвер из вашего стола – что могут подумать люди, не знающие, что у вас таковой имеется?

– Но они знают.

– Все?

– Конечно. Разве я вам не говорил? Как бы там ни было, но они все знают о револьвере. Вообще в этом доме все всё знают. Давно надо было избавиться от него. Так что все очень просто, Гудвин, – мне надо узнать, куда делся этот чертов револьвер, кто его взял, а дальше я разберусь сам. Я уже говорил это Вольфу.

– Я знаю. – Я обошел стол и выдвинул левый ящик. – Здесь?

– Да.

– В последнем отделении?

– Да.

Я достал из кобуры свои «Марли», вынул из него патроны, ссыпал их в карман, положил револьвер в ящик и вернулся на место.

– О'кей. Зовите их. Я думаю, мы справимся без предварительных репетиций.

Он посмотрел на меня, потом открыл ящик и снова глянул на револьвер. Задвинув ящик, он откинулся на спинку стула и принялся жевать своими стертыми желтыми зубами верхнюю губу.

– Мне надо собраться с духом, – почти просительно произнес он. – Я чувствую себя человеком только со второй половины дня.

– Какого черта! – прорычал я. – Вы просите меня приехать в полдень и назначаете встречу на половину первого…

– Я знаю, знаю. – Он продолжал жевать свою губу. – Мне надо одеться. И не пытайтесь подгонять меня, понятно? – сорвался он вдруг на крик.

Я был сыт по горло, но уже потраченное время и доллар за такси заставили меня смириться.

– Я знаю, художники – люди темпераментные. Но я хотел бы напомнить вам расценки мистера Вольфа. Он устанавливает цену в зависимости от дела, но если время, потраченное на это дело, превышает разумные, с его точки зрения, сроки, то за каждый лишний час набавляется сотня долларов. Если вы намерены задержать меня до вечера, вам это обойдется недешево. Может, я сейчас уйду, а вернусь попозже?

Ему это не понравилось, и он начал объяснять, что, если я буду в доме, ему будет легче собраться с духом и займет это не больше часа. Он встал и направился к двери.

– А вы знаете, сколько я зарабатываю в час? Сколько стоит час моего рабочего времени? Больше тысячи долларов. Больше тысячи в час! Пойду оденусь. – И он вышел, закрыв за собой дверь.

На часах было час семнадцать, и мой желудок убедительно подтверждал это. Я подождал минут десять и позвонил Вольфу. Он, естественно, посоветовал мне пойти куда-нибудь позавтракать, что я и собрался сделать. Но, повесив трубку, почему-то остался сидеть на месте. Я был убежден, что, как только я уйду, Ковен тут же соберется с духом, провернет всю эту затею, ничего не выяснит и придется начинать все сначала. Я попытался объяснить это своему желудку и, невзирая на звуки протеста, настоял на своем – в конце концов, кто здесь был хозяин?! В час сорок две дверь открылась и в комнату вошла миссис Ковен.

Я встал. Муж уже передал ей, что я задерживаюсь у них, так как встреча откладывается. Мне ничего не оставалось делать, как подтвердить это. Тогда она предложила мне перекусить, и я согласился, что это была неплохая мысль.

– Может, вы спуститесь и поедите вместе с нами? Мы не готовим дома, так что только сандвичи, если это вас устроит.

– Мне бы не хотелось выглядеть невежливым, но вы едите в комнате с обезьяной?

– Нет, – ответила она вполне серьезно. – Это невозможно. Внизу, в мастерской. – Она взяла меня под руку: – Идемте.

И я последовал за ней.

Четверо остальных подозреваемых сидели в большой комнате на первом этаже вокруг деревянного стола, уставленного сандвичами. В комнате царил полный кавардак: столы с флюоресцентными лампами, открытые полки, забитые бумагой, банки всевозможных размеров, стулья, расставленные в беспорядке, еще полки с книгами и папками и тысяча других предметов. В довершение этого хаоса на полную мощность были включены два радиоприемника.

Мы с Марсель Ковен присоединились к собравшимся, и я тут же воспрянул духом. На столе стояли корзинка с французскими булками и ржаными хлебцами, бумажные тарелки с нарезанной ветчиной, копченой индейкой, осетриной, беконом, огромный кусок масла, горчица и другие специи, бутылки молока, дымящийся кофейник и кувшин со свежей икрой. Увидев, как Пит Жордан намазывает икру на хрустящую хлебную корку, я понял, что он имел в виду, когда говорил о своем неумении голодать.

– Ешьте! – прокричала Пат Лоуэлл мне в ухо.

– А почему бы не уменьшить звук или вообще не выключить их? – проорал я в ответ, одновременно доставая себе хлеб и бекон.

Она глотнула кофе из бумажного стаканчика и покачала головой:

– Один – Байрама, а другой – Пита! Они слушают разные программы во время работы! Громкость, естественно, возрастает!

В комнате стоял чертовский шум, но бекон был отличный. Впрочем, индейка и осетрина тоже были выше всяких похвал. Поскольку дуэт радиоприемников исключал возможность какой-либо беседы, я рассматривал сотрапезников. Наибольшее внимание привлекал Адриан Гетц, которого Ковен называл Выскочкой. Он аккуратно отламывал кусок хлеба, клал на него кусок осетрины, водружал на нее ложку икры и отправлял все это в рот. Потом делал три глотка кофе и начинал все сызнова. Он был поглощен едой, когда мы с миссис Ковен только входили, и продолжал этим заниматься, когда я уже отвалился от стола.