— Да, но управлять фабрикой будет Мордтман! А уж он-то, наверно, отлично разбирается в этих практических вопросах.

— Может быть, да, а может быть, и нет. Во всяком случае, фирма его отца не очень-то уважаемая фирма. А что касается английского дома, о котором говорится в проспекте, то сей английский дом, сколько мне известно, не состоит пайщиком будущего предприятия.

— Но ведь в Англии Мордтман сам управлял крупным предприятием, которое давало прибыль…

— Ты что, Венке, недавно беседовала с Микалом Мордтманом?

— Да, сегодня утром он был у меня с визитом. И он рассказал мне о своих затруднениях. Наши местные торгаши не хотят подписываться на акции, прежде чем не подпишешься ты!

Профессор Левдал, усмехнувшись, сказал:

— A-а, теперь мне понятен твой разговор. Господин Мордтман весьма ловко рассчитал свои шаги.

— Фу, Карстен, — произнесла фру Венке, — не все же люди так расчетливы, как ты сам. Мордтман говорил со мной простодушно. Ему и в голову не пришло просить меня, чтоб я вмешалась в его дела. Да я и сама тогда совсем об этом не думала.

Профессор снова усмехнулся:

— Ну, этот Мордтман — истинный…

— Ты хочешь сказать: «истинный бергенец»? — не без горечи спросила фру Венке.

— Да, я хотел сказать что-нибудь вроде этого, — ответил муж. — А впрочем, Венке, если ты хочешь принять участие в предприятиях Мордтмана, то, ради бога, — я возьму столько акций, сколько ты пожелаешь. Ведь, в сущности, деньги твои.

— Карстен! Ты отлично знаешь, что я не занимаюсь денежными делами. И уж во всяком случае я не желаю, чтобы ты ради меня покупал какие-нибудь акции!

Такого рода разговоры нередко приводили фру Венке в раздражение, и это обычно заставляло мужа быть мягким, сдержанным. Поэтому он добродушным тоном сказал:

— А по-моему, дорогая Венке, ты должна иметь хотя бы несколько акций Мордтмана. Во-первых, тебе хочется их иметь, а во-вторых, мы этим удержим дорогого гостя в нашем городе.

Абрахам сидел за столом и украдкой посматривал на родителей. Он ничего не понял из их разговора, но вместе с тем ясно увидел то, что нередко видел и прежде, — мать сердится и раздражена, а отец приветлив и даже благодушен.

После обеда Абрахаму предстояло обычное занятие — готовить уроки с маленьким Мариусом. Однако охоты к этому у Абрахама не было. Стояли первые дни мая, и школьникам надлежало тщательно проштудировать все предметы для того, чтобы подготовиться к ужасным экзаменам, которые решали судьбу маленького Мариуса.

Тот и в самом деле усердно сидел над книгами, но Абрахам с каждым днем терял это усердие. Быть может, потому, что теперь все ярче и ярче светило солнце, в небе не было ни облачка, а на кустах крыжовника уже появилась молодая зелень.

Сегодня у Абрахама было сумасшедшее настроение. Вместо занятий греческим и математикой он предпочел шутить и дурачиться, что привело в ужас маленького Мариуса. Мариус то смеялся, то принимался упрашивать Абрахама, чтобы тот перестал шутить. Наконец Абрахам сбросил книги со стола и неожиданно сказал:

— Мариус, пойдем покатаемся на лодке! Захватим удочки! Поудим рыбу…

Конечно, у маленького Мариуса не хватило мужества противостоять предложению. И этот прелестный тихий весенний вечер ребята провели в лодке, усердно занимаясь ловлей мальков.

По этой причине следующий день прошел для Мариуса весьма неблагоприятно. Уже одно сознание, что он готовил уроки не столь старательно, как обычно, смущало Мариуса и придавало его ответам излишнюю неуверенность.

К тому же на урок латинского языка пришел сам ректор, чтобы послушать ответы отличных учеников.

Для преподавателя Олбома такое посещение имело особое значение. Он решил показать ректору, как успешно продвинулись в своих знаниях его лучшие ученики. Сообразуясь с этим, Олбом вызвал сначала Брока, а затем Мариуса.

Абрахам сидел как на иголках. Он знал Мариуса как свои пять пальцев и видел, что сегодня большая голова Мариуса легко может запутаться от малейшего пустяка, от малейшей трудности. Уже на предыдущем уроке греческого языка Мариус отвечал чрезвычайно плохо, и Абрахам через парту громко подсказывал ему чуть ли не каждое слово. Но там господин Ёж со своим либеральным отношением к подсказке не помешал этому делу.

Во время перемены маленький Мариус сказал Абрахаму с явной укоризной:

— Ах, Абрахам, ты вчера зря заманил меня ловить рыбу. Ты сам теперь видишь — я решительно ничего не знаю. А между тем я уверен, что меня сегодня вызовут по всем предметам. Дело, конечно, кончится очередной шестеркой, а тогда меня не допустят к экзаменам.

Абрахам только сейчас осознал всю трудность положения Мариуса. Об этом Абрахам раньше никогда всерьез не задумывался. Но теперь, когда маленький Мариус, делая множество ошибок, читал оду Горация, Абрахам живо ощутил, что его лучший друг и в самом деле может не перейти в четвертый латинский класс. А это означает, что маленький Мариус останется на второй год, останется в новом классе и с новыми школьными друзьями.

Маленький Мариус, отвечая Олбому, то и дело ошибался. Но адъюнкт Олбом не осмеливался раздражаться в присутствии ректора. Благостным тоном он говорил Мариусу:

— Нет, нет, дорогой Готтвалл, ты говоришь не то! Ты говоришь: Fallo, fefelli… это так… Но далее как будет, дорогой мой мальчик?

У Мариуса не было в голове ни одной цельной мысли, и он беспомощно заикался:

— Fa… fe… fe…

Строгий взгляд ректора сдерживал Олбома, но все же адъюнкт свирепо сказал:

— Ну?! Говори!.. Что за удвоение ты ищешь в супине? Ты же отлично знаешь эти глаголы! Их не больше трех-четырех. Вспомни: pello, pepuli, pulsum… А тут? Тут?

— Pulsum… — пробормотал Мариус, судорожно накручивая на свои пальцы голубой платок.

Голос Олбома дрожал от ярости, когда он крикнул:

— Вздор, Готтвалл! Ты просто издеваешься надо мной!.. Да, да, господин ректор, ко всему этому надо относиться совершенно спокойно… Ты знаешь эти глаголы как свои пять пальцев, но только не хочешь мне отвечать!.. Ну, спокойнее, мой мальчик! — Голос учителя дрожал от бешенства. — Итак, начнем: amo, amavi, а теперь супин: ama…

Маленький Мариус молчал, уронив свой носовой платок.

Адъюнкт Олбом, позабыв о ректоре, снова крикнул:

— Ну, это уже слишком! Отвечай, отвечай, упрямый болван! Отвечай хотя бы, как будет по-латыни круглый стол? Ну — круглый стол! Да будешь ли ты, наконец, отвечать?!

Мариус молчал. И тут Олбом с яростью кинулся к школьнику, словно намереваясь ударить его, несмотря на присутствие ректора. Собирался ли он и и самом деле ударить Мариуса или же просто хотел устрашить его — осталось неизвестным, так как в этот момент Мариус упал. Он упал на пол между столом и скамейкой, прежде чем адъюнкт Олбом достиг парты.

Перегнувшись через стол, Олбом с недоумением смотрел на лежащего на полу Мариуса. Торопливо подойдя к Олбому, ректор спросил:

— Что с ним? Он упал?

Адъюнкт не успел ответить, так как в это мгновенье в классе раздался чей-то взволнованный голос: «Как вам не стыдно?!»

Все обернулись на этот окрик. Абрахам Левдал с исказившимся лицом стоял, бледный как полотно. Губы его снова повторили: «Как вам не стыдно!» И тут Абрахам, замахнувшись кулаком на Олбома, отчетливо произнес:

— Вы… вы дьявол!

Этой сценой ректор был устрашен более, чем когда-либо в жизни. За всю свою долгую педагогическую деятельность ему еще не приходилось видеть что-либо подобное. Адъюнкт Олбом стоял окаменевший, позабыв о маленьком Мариусе, который не двигаясь лежал на полу.

Наконец ректор пробормотал, посматривая на Абрахама:

— Ты… ты, кажется, сошел с ума, Абрахам… Абрахам Левдал!

Но тут Мортен Толстозадый решительным шагом подошел к упавшему Мариусу и приподнял его. Глаза Мариуса были закрыты, и смертельная бледность не сходила с его лица.

— Принесите воды! — скомандовал Мортен, не опуская Мариуса.