– Но почему ты не позвонила? – решила она задать только этот безопасный, «невозгораемый» вопрос. – Мы бы встретили.

– Я сама не знала, во сколько доберусь. И потом, автобусы же ходят.

– Ты считаешь, это достаточно – ответить, что автобусы ходят? – повысил голос отец.

– Да тихо ты! Иди вон со Степкой обратно, оставь ты ее в покое! – шикнула мать. За прошедшие месяцы дочь похудела еще больше, большие синие глаза резали как ножом. Что случилось? Что с тобой сделали? Ты влюбилась, доченька? В кого-то не того, да? Почему он не влюбился в тебя в ответ, ведь ты же чудесная девочка, это видно с первого взгляда.

– Неужели мне не нужно было к вам приезжать? – подавляя отчаяние, спросила Арина, глядя на отца. И тут плотину прорвало, она расплакалась, соревнуясь в силе потока с заливающим двор дождем.

– Ну, ты доволен?! – шипела мать, наливая дочери в стакан компоту.

– А что я? Ты сама говорила – задурила она, – растерянно буркнул отец. – Еще и разговоры эти…

– Да заткнись ты, Петька! Степка, шли бы вы отсюда! – И мать в сердцах хлестанула отца по руке полотенцем.

Чуть позже Арина успокоилась, одновременно с тем, как утих наконец этот нескончаемый дождь. Она все еще всхлипывала, отпивая горячий ромашковый чай из большой керамической кружки. Мать с отцом не покупали черного чая, предпочитая использовать в хозяйстве по возможности то, что можно вырастить, скосить или зарезать, тому, что можно купить в магазине. Ромашки в полях полно, мята разрослась, как сорняк, за сараем со свиньями. Сплошное здоровье. Пей – не хочу.

– Надолго ты, дочка? – аккуратно спросила мать, подкладывая дочери макароны. Пусть хоть поест, холера. Черт бы побрал эту моду на худобу, не дай бог, ведь тоже на диете сидит. Впрочем, Арина уплетала макароны с домашним сыром за обе щеки. И в самолетах, и позже, когда она пробиралась по Москве, ждала электрички на Курском вокзале, она и подумать не могла о том, чтобы что-то съесть. Ком стоял в горле, и все усилия уходили на то, чтобы не думать (или хотя бы делать вид, что не думаешь) о Максиме. А тут вдруг аппетит прорезался. Верно говорят – дома и стены помогают.

– Я не знаю, – честно призналась Арина. – Мне нужно время, чтобы подумать.

– Может быть, баньку тебе затопить? – спросила мама, проведя по ее волосам. – Хочешь?

– Баньку топить ей не буду! – раздался грозный голос из-за двери. – Я спать пойду!

– Спи ты, черт пьяный.

– Не хочу я ничего, – устало вздохнула Арина. – Завтра давай огурцы солить, мам?

– Ты скажи, что с тобой произошло, а, дочь? Тут говорят, ты чуть ли не в каком-то порнофильме снималась? Что в Интернетах твои голые фотографии лежат. Это правда?

– Что? – Арина остолбенела. – С чего вы взяли?

– Нелька приезжала. Говорят. Она показывала со своего этого… планшета, что ли?

– Ничего такого она не могла показать. Ни в чем я не снималась, – вспыхнула Арина. – Только и была, что одна фотосессия.

– Про Белоснежку? – нахмурилась мать. Арина побледнела. Вот он, итог ее неразумной и абсурдной страсти.

Все знают про Белоснежку.

И как теперь жить дальше, если даже в родной деревне ее чуть ли не порнозвездой считают. Причем даже те, кто небось и фотографий не видел. Особенно те, кто ничего не видел. Воображение подскажет куда более интересные варианты, чем высокохудожественная реальность, в какую вляпалась Арина Крылова по глупости да по незнанию.

Фотограф. То, что Максим – фотограф, Арина, конечно, знала. Впервые она узнала о нем на его персональной выставке в Москве, на которой они, собственно, и познакомились. Он принял тогда Арину за одну из своих многочисленных поклонниц, готовых на все. Она не была его поклонницей, ей отнюдь не понравились его жестокие, злые фотографии, объединенные общим названием «Ненависть».

Но он понравился ей так, что дыхание учащалось от одной мысли о его насмешливом красивом лице.

Отлично, просто отлично. Но фотографироваться она не собиралась. Она и не видела этих фотографий. Черт его знает, кто их видел. Может быть, весь мир уже в курсе, какой формы у нее левая грудь – единственная часть ее тела, которую оголили, несмотря на ее отчаянное сопротивление. И когда платье на ней разорвали, она испугалась до обморока.

Максим именно этого и ждал. Он фотографировал ее испуг, ее панику и то, как она дергается от слепящего света осветительных приборов. Ему нужны были и ее смех, и жгучий стыд, и ее обнаженная грудь, которую он запретил ей прикрывать руками.

– Да уж, Белоснежка, – вздохнула Арина. – Но это не фильм. Только несколько кадров, и к тому же я была там одетой. Какая-то глупость.

– И все-таки я не понимаю, как ты могла согласиться на такое! – воскликнула мать. Вскочив из-за стола, она принялась недовольно собирать посуду. Отвела глаза. Арина тоже сидела как каменная. Что тут скажешь? Опозорила себя? Бог с ним. Опозорила семью?

Знала бы ты, мама, что еще я делала для него. На что я еще согласилась, чтобы пробыть рядом с Максимом Коршуновым хотя бы немного. Дура!

– Давай я помою посуду, – подхватилась Арина. Она выхватила намыленную губку из рук матери и принялась яростно тереть тарелку за тарелкой. Вот бы так же стереть все воспоминания о Максиме.

– Ох, Аринка. Что же это такое, а? – Мама всплеснула руками и уселась рядом на табурет. Что бы там ни наговорила эта шалава Нелька, Арина у нее всегда была хорошей девочкой. Заботливая, добрая, нежная. Такая, что смотришь на нее – и страшно становится за то, как сложится ее будущее. Хрупкая, как какая-то прямо фарфоровая статуэтка, а синие глазищи блестят от невыплаканных слез. Нежная, за каждого порося переживает как за родного. В кого только уродилась такая?

– Все наладится, – произнесла Арина с неожиданной твердостью, словно пыталась убедить саму себя в этом.

– Ты учиться-то дальше собираешься? Или, может, ну его? Возвращайся, я тебя на ферму устрою.

– Учиться я буду, мам, – покачала головой дочь. Мать вздохнула, ибо все это время она винила во всем сумасшествие большого города, соблазны всякие. Но она понимала: если уж Арина вбила себе в голову что-то, ее не переубедить. Хрупкая, но упрямая.

– Ладно, давай-ка тогда спать, что ли? – растерянно пробормотала она. – А то у меня огурцов-то много, за завтра и не управимся. – Арина замерла с тарелкой в руке, обернулась и посмотрела на мать. Та только покачала головой и еле заметно улыбнулась.

Значит, мир?

Арина дотерла тарелки и расставила их на полке в старом шкафчике. Мать тяжело поднялась с табурета, обхватила дочь красными руками и прижала к себе. Затем неловко чмокнула в щеку. И уж совсем неожиданно…

– Выпить не хочешь?

– Что? – вытаращилась на нее Арина, не веря своим ушам.

– Да чего уж там, а? Все одно ты уж выросла. Теперь-то можно.

– Ну… давай, – махнула рукой Арина, не представляя, как еще реагировать на такое предложение.

– Как Клавка говорит, давай по маленькой, пока эти охламоны все не дососали. У меня клюквенная наливка осталась, кажись. – Мать засуетилась, и пред изумленными Ариниными глазами стол был накрыт заново. Бутылочка с домашней настойкой и пара чистых граненых «стакашек», зеленый лучок, зеленые огурчики. Домашняя ветчинка.

– А как у тети Клавы дела? – спросила Арина, стараясь вести себя естественно. Надо же, они с матерью сидят за столом на равных. Два взрослых человека. Странно.

– А как у Клавки дела, коли Степка никак не закодируется. И сам пьет, и Пашку спаивает! – всплеснула руками мать. Клавка – это жена дяди Степы и по совместительству мамина лучшая подруга с тех самых пор, как ту угораздило выскочить за маминого брата. Вот теперь они и перемывали кости мужьям. Пашка, отец Арины, любил выпить не меньше дяди-Степиного, однако мать придерживалась теории, что именно Степка его спаивает. Надо ли говорить, что тетка Клава придерживалась строго противоположной теории.

– Так что, Аринка, все из-за мужиков, да? Все беды! – спросила мама, разлив «по маленькой».