- Говоришь, отец дал указание? - голос Зимина младшего вдруг утратил уверенность, стал глуше, тревожнее. - Это плохо. Все твой Горбачев пакостигг… Надо было его раньше прогнать с завода, а ты тянул, разводил либерализм. Я приму здесь все меры…
У Пышкина удивленно приподнялись брови, на лице застыла гримаса боли и обиды.
- Позволь, дорогой, при чем же тут я? Главк спустил нам заказ, требовал, нажимал… Алло?! Алло?! Вот черт!
В трубке голос погас.
- Сукин сын, напакостил, впутал меня в грязное дело, а теперь выкручивайся тут, - злился Пышкин.
Вызвал к себе секретаря заводоуправления и потребовал немедленно собрать всю документацию по станку. Просматривая бумаги, Пышкин постепенно начал успокаиваться. Все было в порядке: технический проект подписан всеми инстанциями, вот акты приемочной комиссии, вот письма главка, требовавшие принять все меры для быстрой подготовки модели к производству. Опасаться нечего. Виктор Максимович просто струсил, чувствуя за собой грешок. И чего ему-то бояться, если он всегда может спрятаться за надежную спину папаши.
И все- таки у Пышкина были сомнения. Бумаги - это формальная сторона дела, а факты - вещи упрямые, от них никуда не спрячешься. Станок-то действительно дрянь. Надо было более настойчиво протестовать, доказывать. Прав был Тараненко.
«Если вынесут на обсуждение партийного комитета, тут я могу выкрутиться, документы у меня в порядке,- думал Пышкин. - Хуже, если это вынесут на бюро горкома партии. Там могут взгреть. Главное, но дошло бы дело до обкома. Пусть уж вызывают на объяснение в главк или министерство. Там можно рассчитывать на поддержку».
Последние дни Пышкин развил кипучую деятельность: как всегда, на заводе что-то не ладилось. Нередко он и ночи проводил на заводе, и жена Таисия Львовна даже по телефону не могла разыскать его. В шутку грозила, что, если он будет забывать ее, то она примет серьезные меры.
Пышкин никогда не посвящал молодую скучающую от безделья жену в свои производственные дела, к которым она, кстати сказать, не проявляла ни малейшего интереса. Поэтому жена не знала, что сейчас у него на заводе столько неприятностей. В такое тревожное время Геннадия Трофимовича особенно тянуло домой, в семью, милее и роднее становились жена, дети. Но у него было странное предубеждение: если он в такое напряженное время отлучится надолго с завода, обязательно что-то случится. Может где-то произойти авария, литейщики начнут давать брак. Сейчас дорог каждый час. Жена не знает, сколько трудов стоят ему премиальные, слава передового производства…
После дневной смены Геннадий Трофимович снова побывал в литейном и механическом цехах. Убедившись, что все в порядке, решил поехать домой пообедать. Он уже позвонил в гараж, чтобы ему подали машину, но вспомнил, что еще с утра собирался зайти к Ломакину. В рабочее время им не удавалось поговорить по душам. Пышкину казалось, что Ломакин последнее время избегает его. Это тоже настораживало.
Партком находился через несколько дверей от кабинета директора, и тем не менее Пышкин редко заглядывал туда. Обычно он приглашал к себе секретаря партийной организации. Может быть, поэтому Ломакин был несколько удивлен появлением в парткоме директора.
Пышкин начал издалека, осведомился о здоровье супруги секретаря, о детях. Поговорили о том, о сем. Ломакин догадывался, зачем пришел к нему директор, и сам завел об этом разговор.
- Да, Геннадий Трофимович, мы с тобой дали маху со станком УТС-258. - Ломакин особенно оттенил «мы с тобой». Пышкину это понравилось.
- Почему мы маху дали? Нам этот заказ навязали, - сказал Пышкин.
- Надо было послушать разумные советы Тараненко.
- Но ведь он подписал технический проект.
- Под твоим нажимом, конечно. Пышкин сделал удивленное лицо.
- Получается, что я насильно заставил его подписывать проект. Странная постановка вопроса. Зачем же мы тогда держим конструкторское бюро?
- Директору положено отвечать за все производство в целом. В общем, здесь мы напортачили.
То, что секретарь парткома берет и на себя часть вины, радовало Пышкина. Значит, не будет слишком нажимать на «виновность» директора. Такой самоотверженности со стороны Ломакина он не ожидал. Надо внушить ему мысль, чтобы он не особенно сгущал краски перед членами комиссии.
- Ну что ж, кто не ошибается? Но я не думаю взваливать на себя чужую вину, - подчеркнул Пышкин.
- У тебя есть на кого взвалить вину, а вот мне за все отвечай, - промолвил Ломакин, поглаживая лысину. - Главк навязал нам некачественную модель станка, директор принял его к производству, а секретарю парткома отвечай. Видите ли, у директора уйма оправдательных документов…
- Ты уже в панику бросаешься. А что, крепко нам всыплют за это? - спросил Пышкин.
- По голове не погладят.
- Когда думаешь слушать на парткоме?
- Райком или горком будет нас слушать.
- Пусть слушают. Насчет станка я не боюсь, у меня документы в порядке.
Ломакин укоризненно посмотрел на директора.
- Дело не в оправдательных бумагах. Наша вина в том, что мы допустили в производство заведомо порочный станок, государству причинили большой материальный ущерб. А хорошую модель станка своевременно не поддержали. Вот в чем наша ошибка, - подчеркнул Ломакин.
- При чем же мы с тобой, дорогой, если с нашим мнением в Москве не считаются? Я поддерживал…
- Поддерживал, - усмехнулся Ломакин. - А потом уволил Горбачева.
- Но я не имел права держать его на заштатной должности. И вообще все вы из Горбачева делаете великомученика. Помнишь, я показывал тебе материалы о нем? В нашей среде есть люди, которые любят посеять склоки, вызвать искусственные трения между руководящими работниками, очернить их. Эти люди используют критику в своих целях. Не кажется ли тебе, Павел Захарович, что Горбачев как раз из таких людей?
- Нет, не кажется, Геннадий Трофимович, - ответил Ломакин. - Если Горбачев иногда критикует руководящих товарищей, это еще не говорит о том, что он дискредитирует наши руководящие органы. А У тебя, Геннадий Трофимович, другая крайность, не обижайся только за прямоту…
- Какая?
- Делать неукоснительно все то, что тебе предписывают сверху. Так у нас родился инвалид УТС-258.
Пышкин пожал плечами.
- Ну, знаешь ли… Человек я подчиненный. Ссориться с начальством - только беды себе наживать,- прорвалось у Пышкина.
- Дело не в ссоре, а в принципиальности. Иногда надо и с начальством ссориться, если видишь, что оно неправо. Жить со всеми в мире - больше беды наживешь.
- Может быть, ты и прав. Я к тебе зашел посоветоваться насчет Горбачева. Что с ним будем делать? - спросил Пышкин.
- С Горбачевым ты поступил плохо. Меня другое интересует: заявление Пастухова о переводе на другую работу.
- Пусть уходит. Мне не нужен такой главный инженер. Ни рыба ни мясо. - Пышкин презрительно скривил губы и махнул рукой.
- А не подумал ты, Геннадий Трофимович, что сам сделал его таким, обломал ему крылья? - Ломакин сурово посмотрел в глаза директора.
- Я ему крылья обломал? - Пышкин рассмеялся. - Ну, знаешь, дорогой, ужу не обломаешь крылья, потому что у него их нет с рождения.
Лицо Ломакина становилось все более мрачным.
- Мы Пастухова знали другим. Он строил завод, дал первую продукцию. О нем все были другого мнения.
Заявление секретаря парторганизации Пышкин принял как пощечину.
- Почему же министерство сочло необходимым снять его с должности директора?
- Не знаю. Это дело прошлое. Плохо то, что ты с Пастуховым не мог сработаться. Дальше держать его на заводе, мне кажется, нецелесообразно.
- Я и министерству так заявил. - Пышкин помолчал. Лицо его было насупленным, он избегал смотреть Ломакину в глаза. - Та-ак, - протянул он. - Значит, собираетесь мне вменить в вину не только главковский станок и Горбачева, но еще и Пастухова. - Пышкин горько усмехнулся. Его беспокойные руки не находили себе места.
