В комнату вошла соседка по квартире Марья Тимофеевна, одинокая старушка-пенсионерка. Она присматривала за холостяцким хозяйством молодого соседа, убирала его комнату, стирала ему, готовила обед. Старушка давно привязалась к Николаю, относилась к нему как к родному сыну. Сейчас она хлопотала у больного, днем сама вызвала врача, сходила в аптеку за лекарством.

    - Тебе, может, сынок, чайку? - спросила она.

    - Спасибо, Тимофеевна. Мне сейчас не до чая. Понимаешь, внутри все кипит.

    - Может, воспаление легких схватил? Я тебе малинки сушеной заварю.

    - С работы меня, Тимофеевна, прогнали.

    - Как это прогнали?

    - А так. Уволили

    - Больного уволили? Нет у нас таких законов. Врач-то тебе советовал усиленное питание.

    - У меня просьба к тебе: сходи завтра в комиссионный магазин, пригласи сюда человека. Надо сбыть кое-что из вещей.

    - У тебя, сынок, этих вещей не так уж густо. Обойдемся как-нибудь и без комиссионного. Не пропадем. Сейчас заварю тебе малинки, а потом липового цвета. Выхожу тебя. Скоро прыгать будешь.

    Николай взял ее суховатую руку, прижал к щеке,

    - Хорошая ты у меня, Тимофеевна, - растроганно прошептал он.

    - Жениться тебе, сынок, пора. Жена - друг и в радости и в горе. Хорошо, что я твоя соседка…

    Вечером зашел Василий. Увидев товарища в постели, он встревожился.

    - Что с тобой? - спросил он, садясь у его изголовья.

    - Приболел.

    - Врач был?

    - Был. Ну, как у тебя дома?

    - Спасибо. Все хорошо. Ну, что там, в Москве? Николай вяло, безнадежно махнул рукой, глубоко перевел дыхание. Василий понял все и не стал больше расспрашивать Он не хотел сообщать Николаю неприятную новость, что директор приказом уволил его с работы. Но Николай сам начал с этого.

    - Слыхал, что меня, как заштатного, попросили с завода? - на губах Николая мелькнула горькая улыбка.

    - Говорил я с Ломакиным. Он возмущается. Все возмущаются.

    - Эх, счастье их, что я едва ноги приволок домой. Ну, ничего, поднимусь, я с ними поговорю.

    - Ты сейчас не думай об этом. У тебя, конечно, и денег нет? - Василий вынул из кармана несколько сторублевок.

    Николай взял его за руку.

    - Не надо. Деньги у меня есть. Много ли холостяку нужно?

    - У нас сегодня зарплата. Ты не смеешь отказываться от товарищеской помощи. - Василий сунул деньги под подушку. - Что ты теперь думаешь делать?

    - Драться, драться и драться, - возбужденно ответил Николай - Надо немного окрепнуть. Наше дело еще не проиграно. Напишу в Совет Министров, в ЦК.- Он и сам сейчас верил, что дело не проиграно. Быстрее бы выздороветь, а там, если потребуется, он снова поедет в Москву. Во всяком случае, Зимина и Пышкина выведет на чистую воду.

    Василий встал и прошелся по комнате. Ему хотелось сказать Николаю: «Плюнь ты на проект и на Зимина. Береги свое здоровье». Над столом на стене он увидел знакомую веточку с пятью еловыми шишками. Это все, что у Николая осталось от Даши. Потом его взгляд задержался на цветной миниатюре, что стояла на столе возле простенького чернильного прибора. Портрет был исполнен искусной кистью. Из черного полированного овала улыбалось знакомое лицо молоденькой девушки. Белокурые волнистые волосы, ярко-голубые глаза, губы, очертание носа были очень знакомы. Василий вдруг вспомнил, что у Нади был такой же ее снимок, сделанный еще до замужества.

    Догадка, что Николай и сейчас любит его жену, больно защемила сердце.

ТУЧИ СГУЩАЮТСЯ

    Николай старался никому не показывать, как тяжело, болезненно переносил он свои неудачи. Пугало не то, что он потерял работу, ее он всегда найдет. Противна была та искусственно созданная атмосфера, в которой он жил последнее время. Но самое ужасное было то, что его отгородили стеной от производства, от людей, с которыми он сжился, к которым привык. Кроме завода, у него ничего не было.

    Не сиделось Николаю в пустой холостяцкой квартире, давали чувствовать себя скука, одиночество, порой овладевали мрачные раздумья. Утром, наскоро позавтракав, он по привычке торопился на завод, заходил в комнату парткома, просил Ломакина, чтобы тот дал ему какое-нибудь дело - оформить протокол собрания, сходить с поручением в райком, помочь выпустить цеховую газету.

    - Райком просил выделить коммуниста для проверки партийной работы на машиностроительном заводе. Решил послать тебя. Присмотрись, как там они работают, походи по цехам.

    - Это поручение по моему характеру.

    - А как у тебя с деньгами? - спрашивал Ломакин.

    - Ничего, Павел Захарович…

    - В случае затруднений, говори. Заглянул бы вечером домой, потолковали бы за чашкой чая.

    - Когда-нибудь загляну.

    - Ты уж потерпи, - предупредил Ломакин, загадочно улыбаясь.

    - А что?

    - Главное, Горбачев, выдержка. Мы бы давно заставили Пышкина восстановить тебя на работе. Мы гут, понимаешь, задумали сделать кое-что. - Желая переменить тему разговора, Ломакин сказал: - Слышал? Пастухов написал в министерство заявление, чтобы его перевели на другой завод.

    Николай догадывался, что на заводе назревают какие-то события, об этом не раз намекал Ломакин. Николай и сам не сидел сложа руки. Не раз он побывал в райкоме и горкоме партии, ездил в обком, а там лично секретарю по промышленности вручил докладную записку, в которой подробно изложил историю станка УТС-258, рассказал о своем станке. Заместителю министра Зимину он послал письмо, в котором обличал преступные махинации его сына. Об этом же он написал в Центральный Комитет партии.

    Когда секретарь заводуправления подала Геннадию Трофимовичу телеграмму на правительственном бланке, он почувствовал в сердце неприятное томление. Торопливо распечатал телеграмму и прочел: «Прекратить подготовку серийного выпуска модели УТС-258. Замминистра Зимин».

    - Кажется, только сейчас начинается настоящая история с этими проклятыми станками, - проворчал Геннадий Трофимович, задумчиво глядя на бланк телеграммы. Встал, заложил за спину руки, прошелся па кабинету. «Это, конечно, приложил старания Горбачев. И на чертей я связался с этим станком! Ведь знал, что дрянь. Теперь все будете в стороне, а мне отдувайся за всех. Ох, нехорошо получилось, нехорошо»,- думал Геннадий Трофимович.

    А тут еще увольнение Горбачева…

    Геннадий Трофимович не предполагал, что увольнение Горбачева вызовет на заводе такую реакцию. Рабочие и почти весь инженерно-технический персонал были возмущены решением директора. На собрании сборочного цеха рабочие и инженеры выразили свое несогласие по поводу увольнения Горбачева. Кто мог знать, что этот человек пользуется на заводе таким авторитетом. И Геннадий Трофимович признался себе, что, увольняя Горбачева, допустил грубую ошибку.

    Неудачи всегда идут одна за другой. Вслед за министерской телеграммой из Москвы приехал человек, которого интересовала история станка УТС-258. Он проверил всю документацию, в плановом отделе запросил справку о затратах на производство станка. На завод вдруг зачастил секретарь горкома Кузьмин. Потом последовало указание министерства: создать специальную комиссию по этому делу. В нее вошли: работник министерства, Кузьмин, Тараненко, Брусков, главный механик и Ломакин.

    Все это страшно нервировало Пышкина. Случилось как раз то, чего он больше всего боялся. Теперь начнут копаться, выискивать промахи, склонять на каждом собрании. Но может кончиться и хуже, могут снять с работы. Он позвонил в главк Зимину.

    - Послушай, дорогой Виктор Максимович, объясни хоть ты, что это за мышиная возня вокруг вашего станка? Насоздавали тут разных комиссий, не продохнешь.

    - А ты пошли их ко всем чертям, - послышался в трубке уверенный голос.

    - Это указание твоего папаши. Он прислал к нам своего человека. Теперь в это дело вмешались партийные органы…