- Надя…

    - Я никогда не поверю, что такие стихи можно писать от нечего делать, - заявила она.

    Отпираться дальше я не мог.

    - Простите мою неумную затею. Я не в силах был скрывать… Вы все понимали, вы все видели… К тому, что написано в стихах, я не могу больше ничего прибавить… Вы обиделись на меня?

    - Что вы?

    Я робко взял ее руку и пожал. Надя не пыталась высвободить ее. Это придало мне уверенности, и я сказал, что давно люблю ее Она ответила, что и я давно нравлюсь ей, а весной в парке, когда я оставил ее с Николаем, она окончательно поняла, что любит меня.

    Все как сон. Несколько минут назад я был убежден, что с отправкой стихов я похоронил последний проблеск надежды.

    До полуночи мы ходили по скверику, сидели на скамейке. Потом я проводил ее домой. На лестничной площадке мы условились о встрече. Я робко привлек ее к себе и поцеловал. Поцелуй получился неловким, и мне стало совестно. Первый раз я целовал губы девушки.

    В общежитие я шел пешком, ощущая на губах сладость первого поцелуя.

    Вспомнил о Николае. Каково-то ему будет, бедняге? Что я скажу ему? Скрывать от него, что она любит меня, - нечестно. В душе пробудилось угрызение совести. Выходит так, что свое счастье я строю на несчастье друга. Но разве моя вина, что Надя свой выбор остановила на мне? Мне жаль его, стыдно перед ним, будто я у него похитил самое дорогое.

    Добрался до общежития уже на рассвете, когда над Москвой занималась заря. Рассчитывал застать Николая в постели, и очень удивился, увидев его сидящим за столом. Казалось, он спал, зажав кулаками виски и уперев локти о стол. Волосы всклокочены, лицо хмурое, страдальчески сжаты губы. Я молча смотрел на него, стоя у порога. Он открыл глаза, в них тоска. И даже не глянул на меня, сидел в той же позе.

    - Что-нибудь случилось? - спросил я. Он поднял голову и начал нервно шлепать ладонью по столу. Неужели он догадывается, где я был? Ну и что ж, пусть догадывается. Не вижу ничего дурного в том, что полюбил девушку и она тоже полюбила меня.

    - Почему ты не спишь? Что-нибудь случилось?

    - Я и так проспал царство небесное, - ответил Николай. Встал и начал ходить по комнате, сунув руки в карманы.

    - О чем это ты?

    - Все о том же, - буркнул он. В его голосе звучали злобные нотки.

    Я развел руками.

    - Я тоже не понимаю, откуда у тебя столько притворства, лицемерия, - проговорил Николай, вызывающе глядя на меня в упор.

    Меня возмутил его тон, грубые слова. За что он оскорбляет меня?

    - Я попрошу объяснить мне, что все это значит.

    - Ты нечестно, подло поступил по отношению к товарищу.

    - Можно ли все-таки объяснить это?

    - К чему разыгрывать невинность?! Я все знаю. Он видел меня с Надей на улице, когда я провожал ее домой.

    - Тем лучше, если ты все знаешь. Не вина моя, а счастье, что Надя полюбила меня, - сказал я.

    - Да, конечно, - Николай усмехнулся. - Кто же обвинит тебя, что ты у товарища отбил девушку?! За такие подвиги только похвалят. Вот, мол, молодчина, не растерялся.

    Лучше бы он ударил меня.

    - Я не отбивал ее у тебя и не обманывал никого. - Трудно мне было говорить, стыдно перед ним, будто я действительно совершил подлость.

    - Да, ты действовал очень честно. Разыгрывал перед нею рыцаря, тайком от меня писал ей стихи…

    - В чем же моя вина, если Надя полюбила меня, а не тебя?

    Николай вздрогнул, как ужаленный, обжег меня злым взглядом.

    - Я вел себя, как простофиля, а ты пользовался моей доверчивостью и действовал исподтишка, - сказал он.

    Мы стояли друг перед другом, глядя один на другого, и, наверное, были смешны в этих позах. Гнев мой сменился чувством неловкости и стыда. Лицо Николая медленно менялось, в глазах погасла злоба.

    - В наш век дико драться из-за женщины. Прости, что нагрубил тебе. Войди в мое положение… - сказал он.

    - Не обижаюсь на тебя. Не спорю, может быть, я поступил по отношению к тебе подло, но сложилось все так…

    - Ладно. Хватит об этом. Прошу только об одном. Если у тебя осталось ко мне хоть немного уважения, никогда при мне не говори о ней, - попросил Николай.

    Я был бесконечно рад, что он простил меня, вернее, смирился со своим положением. За окном рассветало. Николай прошелся по комнате.

    - Ну, почему так получается: одному счастье само валится в руки, от другого оно бежит, как от прокаженного? - с болью выговорил он.

    Я молчал. Он снова прошелся по комнате.

    - Одного опасаюсь: ты не сможешь оценить по-настоящему любовь этой девушки, потому что не знаешь цену счастья, которое выпало на твою долю.- Помолчав, Николай добавил уже теплее, задушевнее: - Если бы ты создал ей счастье, я тоже был бы счастлив. Но если исковеркаешь ей жизнь, не прощу тебе…

    15 июня

    Я восхищаюсь благородством Николая. Только удивляет меня то, что он легко смирился со своим положением. Если бы мы поменялись ролями, я не смог бы простить, ненавидел его всю жизнь.

    Наши отношения сдержанны. По-прежнему мы вместе готовимся к экзаменам, ходим в столовую, только избегаем смотреть друг другу в глаза. Я чувствую свою вину перед ним, а он, наверное, не может подавить в себе чувство обиды, душевную боль. Такие раны в душе заживают нескоро. И заживут ли они? Мне хочется, чтобы с Николаем мы на всю жизнь остались настоящими товарищами. Но возможно ли это? Один счастлив, другой страдает по вине своего товарища.

    У меня не выходят из головы слова Николая: «Если исковеркаешь ей жизнь, не прощу тебе». Почему он сказал мне это? Я ведь люблю ее больше всего на свете. Если я потеряю ее, не стану жить.

    18 июня

    Сегодня был у декана на консультации. Он сказал мне, что у дирекции есть намерение оставить меня после окончания института в аспирантуре. Мысль для меня заманчивая. Стать научным работником, преподавателем института, где учился, - это не каждому дается. Посоветовался с Николаем.

    - Аспирантура - большая честь для тебя, - сказал он. - Но ты не знаешь жизни. Тебе необходимо поработать на большом производстве. Аспирантура от тебя никуда не уйдет.

    Я согласился с его доводами. Надя тоже за то, чтобы я после института пошел на производство.

    Скоро каникулы, и меня пугает разлука с Надей. Временами становится даже неловко от полноты своего счастья, если знаешь, что ты обидел товарища. У меня все время такое ощущение, будто я случайно, стал обладателем чужого сокровища…

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ДОМА

    В тихом домике Ивана Даниловича Торопова стало вдруг суетно, как обычно бывает перед большим праздником. Ефросинья Петровна с утра до ночи не покладая рук стирала, гладила, тщательно протирала мебель. Иван Данилович, придя с работы домой, принимался помогать жене, колол дрова, носил воду, крутил мясорубку, привел в порядок двор и сарай. Как все мужчины, он не любил, когда в доме шла побелка или стирка белья, когда комнаты теряли свой привычный вид, нарушался порядок; столы стояли без скатертей, окна без занавесок.

    - Хватит тебе лоск наводить. Отдохнула бы. С ног скоро свалишься, - не раз говорил Иван Данилович непоседливой жене.

    - Молчал бы ты, - отмахивалась она. - Разве вы, мужики, понимаете толк в нашем деле?

    - Толк, толк, - ворчал Иван Данилович. - Не нравится молодым, пускай по-своему делают.

    Кладовушка Ефросиньи Петровны была заставлена всевозможными яствами домашнего приготовления, но хозяйке все казалось мало. Как же! Из Москвы едет сын с молодой женой и товарищем. Надо угодить всем: и невестке, которую она никогда не видела, и сыну, и его товарищу.

    Иван Данилович за день на работе уставал меньше, чем от домашних хлопот по случаю ожидаемого приезда молодых. А ей-то как, Ефросинье! Сядут гости и домочадцы за стол, будут есть и не подумают, сколько хозяйка вложила в них труда и искусства. Подсчитать бы, сколько она день-деньской топчется возле печи, бегает по магазинам и рынкам, сколько расходует сил и энергии и как устает от всех этих хлопот!