«Мороз же! – было первое, что мелькнуло у меня в голове. – Это мне тепло – одетому, а ему...»

А потом, не думая уже, подошел ближе и встал под крыльцом.

– Эй...

Он покачнулся, вцепившись рукой в резной столбик, поддерживающий навес, и испуганно-удивленно посмотрел на меня. Молоденький, совсем еще мальчик, он был такой тоненький и... беззащитный. Неудивительно, что я не заметил его поначалу.

– Кто здесь? Кто вы?..

Я понял, что тень от навеса падает мне на лицо, и поднялся выше.

– Я...

Мальчик мотнул головой, откидывая в сторону черный шелк волос, и вздохнул облегченно.

– А, Ангел, это ты...

Я досадливо поморщился. Прилипло все ж таки прозвище, эх...

– Андрей я.

И тут я вспомнил, кто передо мной. Амир Азиев, прибывший не так давно из другого полка в подчинение Сандро Сурашвили. Я сам относил князю его бумаги, а вот самого еще не видел.

– Ты чего тут стоишь? Холодно же.

– Я... – он зябко повел плечами, словно сейчас понял, что на улице мороз. – Я... ничего. Просто так.

Как же, просто так. Просто так по вечерам на стылом крыльце в одной рубашке не плачут.

– Ну-ка, – я скинул подбитую мехом шинель и набросил ему на плечи. – Бери, тебе говорят. Бери! Замерзнешь же, заболеешь еще...

Он опустил руки, утонув в шинели, и, словно на маленькое сопротивленье мне ушли все его силы, прислонился лбом к столбику, устало прикрыв глаза.

«А он красивый, – неожиданно подумалось мне. – Тоненький, словно тростиночка, кожа белая, чистая, глаза огромные, не то черные, не то синие, тут не разберешь, брови соболями, кудри шелковые... За такого у нас тут все передерутся. Хотя... Сандро не даст. Себе заберет и вся недолга».

Словно в ответ Амир тихо вздохнул. Меня осенило, и вопрос, прежде чем я подумал, слетел с моих губ:

– Это... Сандро?

Он судорожно кивнул, понял, что сделал, и принялся торопливо оправдываться:

– Это не так... Не то, что ты... Сандро не хотел... наверное. Просто так вышло, что... Я ничего, правда, ничего. Только... там очень болит, – тихо сказал он стылому крыльцу под ногами.

– Амир...

Я осторожно коснулся его руки и охнул, когда он неожиданно сильно стиснул мои пальцы.

– Андрэ, а это... это всегда так?

У меня внутри все похолодело так, что зима показалась погожим летним днем.

– Ты... первый раз?

Он застенчиво кивнул.

– Меня к вам недавно перевели. Там говорили, что я на офицеров смотрю и смущаю... Ругались.

– Ты... смотрел?

– Ага.

Он впервые улыбнулся. Улыбка у него была замечательная. Такая трогательная, открытая... и ямочки на щеках...

– А они на меня. Меня потому сюда и перевели. Говорили, что на границе из меня дурь выбьют.

И выбили... Я вздохнул, искренне сожалея о том, что случилось. Но что мог я, не сумевший защитить даже себя?

Амир наконец посмотрел на меня прямо. И в его глазах был вопрос – тот, на который я постарался не ответить ранее:

– Это всегда так?

А что я мог ответить?

– Я понимаю, он выпил много, – скорее себе, чем мне сказал он. – Мне и Ибрагим говорил уходить к себе, а я остался. Я сам виноват.

– Да нет! Нет, ты не так понял, ты не виноват ни в чем!

В порыве я вновь схватил его за руки, но тут дверь скрипнула, и на крыльцо выглянул Ибрагим – черный, заросший, опасный... Правая рука Сандро Сурашвили, по-собачьи преданный «хозяину».

– Эй! Эй, малый... малыдой гаспадын. Сюда идытэ, домой, – сильно коверкая слова, заговорил он. – Идытэ же. Холодно.

Амир нехотя посмотрел на него через плечо. Идти он явно не хотел.

– Идытэ, – наполовину увещевал, наполовину приказывал Ибрагим. – Спыт он, Савсэм спыт. Утром гаварыт будэт.

Ибрагим увел потерянного мальчика, а я всем существом почувствовал полную свою никчемность. Я – адъютант генерала – был, в сущности, персоной более бесправной, чем последний денщик. Что я мог сделать для Амира? Да ничего. Разве что броситься в ноги князю. И то я не был уверен, что это поможет. Более того, не сделает ли еще хуже.

Так я и не сделал ничего.

А Амир потом часто забегал ко мне. Поболтать, новость свежую принести. От него я и знал, что все поначалу считали меня за гордеца, оттого что я ни с кем не знаюсь, а теперь думают, что это князь от ревности мне ни с кем знакомств водить не велит, и перечить ему не хотят.

О том, что случилось меж нами на крыльце, мы более не заговаривали. Зачем? И так тошно.

***

Время шло, но ничего не менялось, и не было для меня большего облегчения, чем известие, что князь уезжает на день либо на два. Он, видя на моем лице радость при каждом подобном известии, хмурился, потому я не считал нужным ее скрывать, пользуясь хоть малой возможностью ему досадить.

При более длительных отлучках, к моему великому сожалению, князя был обязан сопровождать адъютант. И это повлекло за собой дополнительные унижения, словно судьбе было мало издевательств надо мной.

Первый раз, когда подобное случилось, я был только рад. «Князю придется сдержать свой пыл, – наивно думал я, – ведь иначе я буду не в состоянии ехать...»

Это было в первую неделю моего приезда в гарнизон, и я был полностью уверен, что тот способ, коим князь удовлетворял свою похоть, был единственно возможным...

– Выезжаем после обеда, – расхаживая по комнате, отрывисто говорил князь. – Два дня туда, два обратно и день-другой там. Больше задерживаться нет смысла.

Мой ответ явно не требовался, посему я молча отвернулся к окну. Утреннее солнышко играло на нетронутом пока снегу плаца, безоблачное морозное небо улыбалось всем божьим тварям... За окном было так хорошо и радостно, что я позволил частичке этой радости поселиться в моем сердце. Почти неделя без его домогательств – это ли не счастье? О таком подарке я и мечтать не осмеливался. Однако лицо мое оставалось спокойным: мог ли я допустить в черты радость, ведь князь подумал бы, что это оттого, что мы едем вместе.

Но он решил обратное. Шагнув ко мне, он уже привычным жестом поднял мое лицо за подбородок и, нахмурившись, принялся меня разглядывать.

– Что невесел? – разжав пальцы, спросил он. – Али ехать не желаешь? Нет, братец, поедешь как миленький, хватить бездельничать да от работы отлынивать.

Мне бы промолчать, да от такой несправедливости слова сами сорвались с моего языка:

– Я работаю!

Я тут же замолчал, устыдившись сказанного, но князь уже сорвал меня со стула.

– Верно, работаешь... Да не шибко! – толкнув меня в угол, насмешливо заявил он. – Сейчас исправим.

Я вжался в угол, подняв перед собой руки, словно мог защититься.

– Князь! Нам... нам же ехать!

– И что с того? – хмыкнул он, сноровисто расстегивая штаны. – Кроме узкой попки у тебя немало иных «достоинств». Так что переживем.

Видя искренне недоумение на моем лице, он нетерпеливо схватил меня за руку и прижал ладонью к своим пылающий чреслам.

– Ну же, давай! – привалился он ко мне. – Поработай для разнообразия ручками. Ни в жизнь не поверю, что ты хоть раз да не делал такого... себе...

Голос его прервался, когда краска бросилась мне в лицо, а рука непроизвольно сжалась на его вздыбленном орудии. Князь угадал верно, и я, сгорая от мучительного стыда, отвернувшись, принялся водить рукой вверх и вниз, мечтая только об одном – умереть, сей же час.

Но князь не дал мне отстраниться. Навалившись сильнее, он принялся целовать меня, мусоля шею и щеки, терзая губы... Дышал он все глубже, с каждым разом сильнее подаваясь навстречу моей руке, потом вдруг отстранился, вырвавшись:

– Все... все так, довольно...

Он перевел дыхание, а потом положил руки мне на плечи и с силой надавил, заставляя встать на колени. Пошатнувшись, я шлепнулся вниз, уже ничего не понимая, но смутно ожидая дальнейших издевательств. Князь вновь приблизился, так что его орудие теперь было в вершке от моего лица.