Селим проснулся рано, потревоженный плескающимися домочадцами. В гаремликах Стамбула никогда не спали допоздна, и с тех пор, как он поселился в женской части дома, ему приходилось терпеть невыносимый шум. Лейла исчезла, и ему это не понравилось. Нужно было сообщить ей важную новость, а она была намного более расположенной к нему по утрам. Настроение было скверное.
Служанка принесла завтрак: аккуратно выложенные на подносе хлеб, варенье, яйца в скорлупе и сладкий творог, рецепт которого его мать принесла из императорского сераля. Он заметил, что в нескольких шагах замер Али Ага. Само почтение, руки за спиной.
– Что случилось? – удивленно спросил Селим.
– Бей Эфенди, сегодня приезжает Орхан.
Селим с досадой откинулся на подушки.
– А, понятно… В такой опасный момент – и все-таки приезжает.
Перед тем как шурин отправился учиться на факультет археологии в Берлин, между ними возникли разногласия из-за странных и навязчивых идей молодого человека.
Они никогда не понимали друг друга. Селим считал Орхана сорвиголовой, тогда как последний расценивал супруга сестры как консерватора, зацикленного на величии империи, аромат которой давно улетучился.
– Можно было бы меня предупредить!
– Лейла-ханым только что получила телеграмму.
Раздраженный, Селим взял сигарету. Евнух протянул огонь.
– Почему он возвращается?
– Этого я не знаю, Бей Эфенди.
– Однако Берлин должен был ему понравиться. Он, вероятно, доволен, что провозгласили республику. Этот парень всегда был в душе социал-демократом.
Али Ага промолчал. Ему не пристало комментировать слова хозяина, к тому же пребывающего в дурном расположении духа. Али никогда не признавался ему, что испытывает к Орхану дружескую симпатию. После внезапной утраты родителей мальчик нуждался в поддержке. Орхан обнаружил страсть Али к рыбалке, и ему пришло в голову отправиться вместе с евнухом на ловлю. И они, закатив штаны до колен, бродили босиком по воде. Тогда между ними возникло взаимопонимание.
– Этот дом превращается в вольер, – прорычал Селим. – Не хватало здесь еще Орхана с дружками, которые не заставят себя долго ждать и появятся, узнав о возвращении берлинского студента. Но он должен будет вести себя сдержанно, ты меня слышишь? Иначе отправится в йали.
– Об этом не может быть и речи, – заявила Лейла, входя в комнату. – Орхан имеет полное право находиться здесь, вместе с нами.
Селим раздраженно зыркнул на жену. Сегодня она была одета на западный манер – шелковая блуза, серая шерстяная юбка, скрывающая щиколотки. Усеянная жемчугом сетка удерживала волосы. Лейла собиралась на одно из собраний женской организации. Организация была благотворительная, но Селим знал – женщины обсуждали там все, что их волновало: эмансипацию, полигамию и браки по договоренности, развод, влияние Запада на мораль… Самые радикальные дамы заявляли о равенстве в образовании и доступе к профессиям, девизом таких было «Долой старые идеи!».
В прессе было полно обращений таких женщин. Халиде Эдип[23], лектор по литературе в университете, феминистка, чьи работы Лейла, увы, читала с живым интересом, даже организовывала дебаты в присутствии мужчин и женщин.
– Ты похожа на одну из этих омерзительных англичанок, которые требуют избирательного права, – бросил он, тщательно разглядывая ее с ног до головы.
– Женщины больше не могут оставаться взаперти у себя дома и дарить нежность и счастье, – насмешливо ответила она. – Успокойся, у меня нет ничего общего с суфражистками. Единственное, что меня действительно волнует и чего я хочу, – быть рядом со своими детьми.
– И не с мужем?
– Если только он внимателен.
Она с вызовом посмотрела ему в глаза. Селим понял намек. Он подумал, что его жена, когда осмеливалась высказывать свою точку зрения, была восхитительно вызывающей.
– Мне жаль, что тебя огорчает приезд моего брата, – продолжила она более спокойным тоном. – Орхан должен бы образумиться за время учебы в Берлине.
– Очень в этом сомневаюсь, – пробурчал Селим, делая знак служанке принести кофе. – Этот парень непокорен от природы.
Лейла закатила глаза. Ее расстраивали натянутые отношения между мужем и братом. И они стали одной из причин, по которой юноша покинул город. Теперь же она надеялась, что мужчины начнут с чистого листа.
– В любом случае мы с Орханом не будем часто видеться.
– Как это? – удивилась она.
– Я еду в Париж. Меня пригласил один мой французский друг. Это прекрасная возможность. Я смогу держать руку на пульсе и войти в курс дел, касающихся конференции и переговоров по мирному соглашению, до того как приедет наша делегация.
Лейла изумленно смотрела на супруга.
– Как долго ты будешь отсутствовать?
– Пока не знаю, – ответил он, пожимая плечами. – Думаю, что это будет зависеть от продвижения переговоров.
У Лейлы появилось дурное предчувствие и по телу пробежала дрожь. Когда Селим уходил на фронт, она испытала такое же волнение. Домашняя жизнь женщин со своими правилами и обязанностями была лишь отблеском городского мира мужчин. Эти два мира были двумя сторонами зеркала. Тенью и светом, равновесие которых давало силу и гармонию османскому миру.
– Мы должны подготовиться к обрезанию Ахмета, – рассердилась она. – Как это может произойти без тебя? Это немыслимо.
Ахмету понадобится поддержка Селима, чтобы пережить момент, одновременно радостный и пугающий. Церемония должна быть грандиозной. Лейла заказала белое постельное белье с голубой каймой, и Ахмет будет лежать, как принц. Для украшения покрывала она сама смастерила из ткани мышь и черепаху, символы ловкости и долголетия. В ожидании великого дня в сундуке хранилась его шелковая голубая туника с вышивкой, и подходящий к ней головной убор, и праздничная обувь… Этот знаменательный день разделят с ним пять мальчиков квартала. Она запланировала для детей спектакль, воздушные шары и сладости. Это важнейший этап для сына и честь для их семьи. И это невозможно устроить в отсутствие Селима. Гюльбахар-ханым никогда не простит такое дезертирство.
– Если нужно, мы приблизим дату, – заявил Селим, не представляя, какой дополнительный труд по организации этого события взваливает на жену.
Внезапно Лейла побледнела.
– Ты не можешь оставить меня одну с французами!
Он отвел взгляд.
– Это, конечно, не идеальная ситуация, но я не могу пропустить такую возможность. Падишах оказывает мне честь, отправляя во Францию. Ослушаться его – непростительное оскорбление.
– Селим, ты нас бросаешь! – продолжала она с отчаянно бьющимся сердцем, оскорбленная тем, что чувствует себя обделенной. – Как ты можешь оставить семью в такой момент, чтобы бежать за… я не знаю… какой погремушкой султана?
Она не понимала, откуда этот панический страх, но всегда доверяла интуиции, а отъезд Селима внушал недоброе предчувствие.
– Не будь глупой! – возразил он раздраженно. – Я сыграю важную роль! Ради будущего нашей страны. И я должен быть на высоте.
Он был горд собой. Он всегда страдал в тени своего великого отца, одного из самых уважаемых пашей Империи. Ее супруг сомневался в себе, в своих способностях, и Лейле приходилось порой льстить его самолюбию. В Порте родство не предоставляло никаких привилегий. Наследственная аристократия существовала лишь на Западе, а султаны предпочитали не давать повода представителям могущественных семей. Здесь учитывались только заслуги. Даже раб мог претендовать на самый высокий пост в государстве, если покажет, на что способен. Селим не откажется от возможности блеснуть в глазах принца, пусть супруга даже будет умолять на коленях. «Впрочем, разве мужчины когда-нибудь отказывались от чего-либо ради женщин?» – взбешенная, твердила она про себя. Женщины не имели настоящей власти над мужчинами за исключением периода беременности, потому что Пророк, да покоится Его душа с миром, поставил материнство превыше всего.
