Совершенно счастливая, Эва дождалась, когда оттаяла настолько, что могла шевелить пальцами рук, и занялась праздничным угощением.

– Рыба по-гречески… Карп? Есть. Мертвый и даже потрошеный. У него полно костей. Тося, ты любишь карпа? Так я и думала. А ты, Растяпа? А, ты все любишь. Подожди, я тебе только кости выберу из рыбы, а то подавишься. Итак, вместо карпа у нас будут сардинки в масле.

На стол, накрытый белоснежной скатертью, накрахмаленной до хруста, отправилась баночка сардин. И еще одна баночка – шпроты в томате, для разнообразия: Эва могла позволить себе сразу два этих шикарных блюда.

– Так, теперь пироги. С капустой и грибами. Это же можно рассматривать как разные блюда, правда ведь, Пепси? Какой-то обман! Эй, а что это у тебя в пасти? Откуда ты взяла облатку? Ведь она лежала у ангелочка в сумочке! О черт, а где ангелочек?! Растяпа! Отдай ангела!

Вот так шли Эвины приготовления к первому самостоятельному сочельнику. Она по-настоящему развлекалась и получала удовольствие. Из радиобудильника, который она подарила сама себе несколько раньше положенного срока, неслись мелодии колядок и рождественских гимнов, собаки пытались стянуть со стола все, что только попадалось им на пути, кошка притворялась, что ее вся эта суета нисколько не занимает, и все это – включая снег, который, кстати, снова посыпал с неба, как будто его было недостаточно, – все это было как в сказке.

Вот только Эва с каждой минутой становилась все печальнее.

– Ты прав, Витольд, – шепнула она около четырех часов дня, когда на землю стали спускаться сумерки. – Этот праздник нельзя встречать в одиночестве…

Глотая слезы, она отвернулась от окна, где высматривала первые звезды, и побрела в кухню, чтобы зажечь свечи. Стол выглядел великолепно. Эва в своем праздничном платье – гранатовом с белым воротником – тоже была очень симпатичная.

– Я тебя люблю, мамуля. И тебя, бабуля, – она переломила облатку. – Спасибо тебе, Анджейка, за все. А тебе, Каролина, – за прекрасную книгу, которой ты со мной поделилась, – она с трудом протолкнула в горло маленький кусочек облатки и сглотнула. – Я очень жду тебя, Кроха моя драгоценная, и обещаю тебе, что буду любить всей душой – как никого и никогда в жизни. Пепси, Растяпа… – Она присела перед собаками, они, обрадованные, кинулись облизывать ей лицо, но послушно выполнили команду «сидеть». – Спасибо вам, что вы у меня есть…

– И пришли в Вифлеем пастухи… – вдруг раздалось от двери. Да так громко, что у Эвы кусочек облатки выпал из руки (чем не преминули воспользоваться собаки). – Они играли младенцу на лире…

– Анджей, это ты?! Мама? Бабуля?! Что вы тут… Каролинка? Витольд?! Изка?! Уууу… – И Эва снова залилась слезами, на этот раз – радостными.

Ее посадили у окна, потому что у нее все валилось из рук. Мужчины составляли столы и носили стулья, женщины занялись ужином на семь персон, радиобудильник уступил место стереосистеме с колонками – и через минуту домик наполнился звуками самых прекрасных польских рождественских песен.

Никогда в жизни Эва не чувствовала себя более счастливой.

– Ой! А это что здесь такое?! – неожиданно закричала Иза из другой комнаты, где у Эвы располагалась импровизированная прачечная и сушилка в одном лице.

«Пожар!» – это было первое, что пришло в голову Эве.

Но потом, уже по пути к комнате, она успокоила себя: «Да никакой это не пожар, глупая ты… просто Иза наткнулась на мои шмотки… О черт!» – и она аж застыла на пороге.

– К-к-к-как вы это сюда втащили? Когда? Откуда?! – она на ослабевших ногах обошла вокруг огромной коробки, перевязанной красной лентой. Внутри коробки была…

– Оооооох! – застонала Эва и уже не первый раз за этот вечер дала волю слезам. – Откуда же вы узнали?! Оооох, как же я вас люблю!

Драгоценная, вымечтанная стиральная машина с сушкой!

– Это самый лучший праздник в моей жизни! Спасибо! – она собралась было снова расплакаться, но тут вдруг вспомнила: – А у меня тоже для всех есть подарки!

Под елкой действительно нашлись подарки для всех: для Каролины – рукопись «Ягодки» в красивом переплете, девушка со слезами на глазах крепко обняла Эву, не сводя восторженного взгляда с книги; для Анджея – электронная сигарета, но не какая-нибудь там обычная, а в форме ручки и с инициалами владельца, произведение искусства, выполненное в единственном экземпляре: ядовито-розовая, с подписями всех его работников – «Эвка! Ну как я теперь курить буду?!»; для Изы – не какой-нибудь банальный набор косметики или колготки, а писанная от руки кулинарная книга 1837 года – «И откуда ты узнала, что я обожаю букинистические издания?! Господи, какое чудо! Она же наверняка стоит целое состояние!»

А для Витольда…

Над подарком для него Эва работала дольше всего, хотя в большей степени делала его для себя, чем для него: по вечерам из обрывков шерсти, пряжи, спичек, покрашенных в цвет потемневшего от старости дерева, и бог весть чего еще она на листе фанеры изобразила… свой сад – согласно проекту Витольда.

– Прости, это, конечно, мой сад… но я думала о тебе, когда делала это, – произнесла Эва смущенно, вручая ему подарок.

– Он… красивый, – Витольду пришлось откашляться, потому что внезапно у него почему-то свело гортань. – Каждый раз при взгляде на него я буду думать о тебе.

Они поцеловались и обнялись, и Эва могла теперь подарить самый важный подарок самым важным людям.

– Мамуля, бабуля… – она встала не совсем уверенно перед двумя самыми любимыми существами на свете, держа в руках небольшую белую коробочку. – Вот, пожалуйста. Надеюсь, это будет не слишком большим потрясением для вас.

Пани Анна взяла коробочку, с любопытством тряхнула ее, приложив к уху.

– Вы уж распакуйте, – понимающе улыбнулся Анджей.

Внутри на белом атласе лежала маленькая бусинка.

Женщина с удивлением подняла на дочь глаза и… вдруг все поняла.

Эва положила ладонь на живот и кивнула, подтверждая, что ее догадка верна.

– Доченька… доча… – прошептала мать, заключая свое любимое дитятко в объятия. – Ой, Эвушка, как я рада! Ты так всегда мечтала о ребеночке, как я счастлива, девочка моя… Эвуня… мне надо присесть…

Пани Анна, одной рукой обнимая Эву, а другой бабушку Зосю, села в кресло и разрыдалась, ежесекундно прося простить ее за эти слезы.

– А… А… – наконец слегка успокоившись, не смела она задать вопрос, но ее красноречивый взгляд в сторону Витольда говорил сам за себя.

Эва в замешательстве покачала головой.

– Я не знаю, кто отец! – выпалила она отчаянно. – У меня… у меня было какое-то «помрачение рассудка»!

На секунду стало очень тихо.

– Достаточно того, что мы знаем, кто мать, – сказал Анджей серьезно. – А теперь давайте уже сядем за стол? Я зверски голоден…

Праздник продолжался до поздней ночи.

Эва узнала, что этот сюрприз они планировали несколько недель. Что идея неожиданно нагрянуть к ней в гости пришла в голову, разумеется, Анджею и что ее, Эвины, именины стали для этого отличным поводом – не говоря уже о сочельнике. Признание, что она хотела бы получить в подарок на Рождество, вытянула из нее Изка. Каролина подбросила мысль пригласить участвовать в сюрпризе маму и бабушку Эвы, а Витольд… Витольд вписался в эту компанию сам, когда позвонил Анджею с вопросом, пригреет ли Эва, как положено в эту святую ночь, одинокого несчастного вдовца.

И вот так самый одинокий праздник превратился для нее в самый счастливый.

Я уже знаю, милая моя Кроха, как тебя будут звать.

Потому что мы устроили выборы.

Мама с бабушкой предлагали Хеленку и Виктора, Каролина – Камилку и Лукаша, Изка… ну это же Изка! – Лилианну и Любомира. Витольд – не знаю почему – в выборах не участвовал, Анджей настаивал на чем-нибудь старопольском – Богуславе и Яне, например. А я…

Я тебе желаю прежде всего любви. Поэтому, если ты будешь девочкой, я назову тебя Юлечкой. То есть Юлией. В честь Джульетты Шекспира.