– И где же он находился? – спросила она.

– В Линце.

– И что там делал?

– Не знаю. Может, гостил у своего кузена – графа или у одной из многочисленных любовниц. Пожалуйста, убери ботинки с подушек.

Матильда сняла ботинки, бросила их на пол и закинула ноги в чулках на подушки.

– Когда проходила Пятнадцатилетняя война? – Фрау Шиллинг нахмурилась, концентрируясь на исторических конфликтах и игнорируя конфликт у себя под носом.

– О, это же Долгая война, когда турки взяли Венгрию… – начала Минна.

– Извините, фройляйн Бернайс. Это не урок, сегодня у нас одни даты.

– Да, сегодня у нас одни даты, – сказала Матильда, передразнивая насморочный прононс гувернантки.

Минна невозмутимо встала, подняла ноги Матильды, точно это были две чугунные гири, и уронила их на пол. Племянница вспыхнула от ярости, рванув колючий высокий воротник, который вцепился ей в шею, будто клешня. Затем Минна пустилась в подробное изложение событий вторжения турков в XV столетии, в описание ужасной варварской войны, решающему эпизоду истории средневековой Австрии, который в итоге привел к длительному царствованию Габсбургов и созданию Австрийской империи в тысяча восемьсот четвертом году.

Матильда сидела насупившись, но молчала, уголки рта опустились, сложившись в гримасу угрюмого отторжения. Сразу после того как Минна описала битву при Кёнигграце, приведшую к освобождению герцогств Шлезвиг и Гольштейн, племянница вскочила, сбросила атласную подушку на пол и вышла, хлопнув дверью.

– Я думаю, это все на сегодня, фрау Шиллинг, – произнесла Минна.

– Ребенок упрямый, никого не уважает и никогда ничему не научится.

– Наверное, это просто переходный период, – ответила Минна, вдруг ощутив себя матерью-защитницей, несмотря на вызывающее поведение дитяти. – В этом возрасте все такие.

Она решила поговорить с Мартой о Матильде, хотя полагала, что посредственность фрау Шиллинг с ее методом обучения так же оскорбительна, как и ее бесчувственное, высокомерное поведение. Кто не знает, что девочкам в этом возрасте нужно тепло и внимание, несмотря на то, что они бывают неуправляемы и капризны?

День шел своим чередом: поручения по хозяйству и забота о детях. Вторую половину дня Софи провела с логопедом, мальчики должны были заниматься, хотя ежеминутно отвлекались в зависимости от настроения или желаний. Сегодня, похоже, самым несобранным был Оливер. Мозги его были забиты мрачными легендами времен варварства, предполагалось, что он зубрит основы обществоведения, а он мог вдруг пуститься в бесконечный поток описаний кровавой резни, в результате чего Минна еле сдерживалась, чтобы не расхохотаться.

Затем Мартин. Когда она принесла ему печенье, то заметила, что в дополнение к простуде средний палец на левой руке его был согнут так, что следовало обеспокоиться. Но когда тетя попыталась рассмотреть палец внимательнее, племянник спрятал руку за спину и убежал.

Марта сообщила, что скоро должна идти к врачу – снова дали о себе знать желудочные колики, разлилась желчь, и вообще она чувствует себя неважно. Самое время, поскольку Минна слышала приглушенное шебуршение за плинтусом в кухне, но скорее умерла бы, чем сказала сестре, что в доме, вероятно, завелась крыса. Марта объявила бы на кухне бессрочный карантин, и им недели две пришлось бы выслушивать жуткие истории о «черной смерти» – чуме. Минна просто поставит пару ловушек, и этого будет достаточно. Но все-таки это был не ее дом.

Впервые поселившись на Берггасе, 19, она полагала, что это ненадолго. И даже сейчас, обычно к вечеру, прекращала беготню по дому и обдумывала свое будущее, кружа над бесплодными возможностями, будто гриф над падалью.

Минна могла бы плюнуть на гордость, сесть в поезд и уехать в Гамбург, чтобы жить с матерью. Боже упаси! В лучшем случае их отношения можно было бы описать, как холодные, и зависеть от нее было немыслимо. Или она могла бы опять пойти в гувернантки или компаньонки. Но это снова бессмысленный труд раба с ужасным расписанием на всю неделю и половиной дня выходных в воскресенье после двенадцати. Хотя таким образом она сумеет содержать себя.

На этом месте рассуждений виски начинали пульсировать, и, опасаясь, что начнется мигрень, Минна безмолвно исчезала в кухне и заваривала чай, наблюдая, как кружатся чаинки на дне чашки.

Куда еще податься? Был брат Эли, который эмигрировал в Нью-Йорк. Можно попросить его одолжить ей денег до Нью-Йорка, но начать все сначала в другой стране без мужа и друзей страшно.

А Марта полагала, что Минна должна устроить свою судьбу с пожилым холостяком или вдовцом, выбранным семьей. С тем самым, с которым она познакомилась прошлой зимой. Хорошо одетый, в сюртуке, с сигарой, украшенной золотым ободком. Или с другим – грузным торговцем галантереей, с восковой бледностью и венозными руками. Он был лет на двадцать старше, медлителен и упрям, зато богат. В любом случае брак по расчету, размышляла Минна, браком считаться не может. Она знала женщин, вышедших замуж по выбору семьи за «весьма респектабельного», выбранного наудачу человека.

Кто-то, конечно, возразит, что ничего нет плохого в том, чтобы жить в удобном, хорошо обставленном доме, с каретой и двумя лошадьми, с часто обновляемой одеждой и человеком, который за все это платит. Минна вспомнила подругу детства Элзи – хрупкую, пугливую, бессловесную девушку, купившую пистолет утром после брака по расчету. Она зарядила его, спрятала под накидкой и поехала на вокзал, где просидела весь день, обдумывая самоубийство. Вскоре все-таки вернулась домой и спрятала заряженный пистолет в тумбочку у постели. Элзи призналась Минне: она предупредила мужа, чтобы тот больше никогда не появлялся в спальне. И он не появлялся.

Вот если бы Минне стать более непритязательной с годами и менее деятельной, она бы не оказалась в таком положении. Но сейчас надо постараться не падать духом и какое-то время пожить здесь, чтобы разделить с сестрой ее тяжкую ношу.

В три часа дня Минна уселась на ступеньках в коридоре. День ее измучил, ноги гудели. Она отчаянно хотела уйти из дома. Каждый звук снаружи манил – четырехчетвертное стаккато копыт лошадей, влекущих кареты, звонки трамваев, приглушенные разговоры пешеходов. В конце концов она подошла к фрау Жозефине и предложила ей повести здоровых детей в зоопарк. Плату там не брали, к тому же императорский зверинец расширился, появился загон для бизонов. Дневная служанка может присмотреть за Мартином и Анной.

Когда все устроилось, Минна решила пройтись. Она напудрилась и слегка нарумянилась, коснувшись пуховкой шеи и горла, капнула пару капель розовой воды на руки, застегнула доверху серый плащ и закрепила шпильками украшенную перьями шляпу. Она собиралась пройти к Пратеру[10] и заглянуть в городскую библиотеку, поскольку ей не терпелось взять несколько приличных книг, но когда она шла через вестибюль, то услышала голос Фрейда:

– Это ты, Минна?

– Да, Зигмунд. Я ухожу. Тебе что-нибудь надо?

– Нет, но я тоже подышал бы воздухом. Можно с тобой?

– Конечно, – ответила она, слегка поколебавшись.

Фрейд подхватил пальто, шляпу и последовал за ней на улицу, вдыхая всей грудью, будто свежий воздух был пропитан ароматическими веществами. Минна призналась себе, что ощутила неловкость, когда он обычным жестом взял ее под руку, будто они супруги и вышли прогуляться. Она отстранилась под предлогом, что нужно поправить шляпку, и опять подумала, что не понимает, почему ей неудобно находиться рядом с Зигмундом.

Однако день сиял великолепием, и Минна наслаждалась им от души. Она не сказала Зигмунду, куда собиралась пойти, а он не спрашивал. Зигмунд стремительно вел ее через лабиринты заполненных людьми узких улиц, ведущих к Рингштрассе, минуя кварталы высоких жилых домов, магазины с приоткрытыми дверьми и кафе, где владельцы вытирали столы и ставили стулья. Повозки и кареты наводнили проспекты, готическая башня собора Святого Стефана, сердца столицы, была окутана романтическим свечением.