– Люди говорят, он чудище с планеты Сатурн. Он темный, коренастый, нос у него крючком, а одет в длинное черное пальто. Нижняя губа у него такая здоровенная, что плюхает ему по груди. Ручищи длинные – чтобы просовывать в двери и забирать малышей. Давным-давно он натворил кое-что очень скверное…

– Что?

– Такое ужасное, что я тебе не скажу. Да и вообще забыла. Потому как чем бы оно там ни было, der Kinder-fresser оказался проклят вечно бродить по земле, а настоящего дома у него нет. Он так сотни лет уже ходит. Ночью ворует детей, которые не спят. И – ам-ням-ням — днем их глотает. Сёрп-сёрп — сосет их кровушку. Хрусть-хрусть-ам-ам — перемалывает им все косточки. – Тут Грет умолкает. – Тихо! Слышала?

– Что?

– Пубум-пум-пум, будто мешок тащат по земле.

– Н-нет.

– А ты послушай хорошенько, еще слышно чок-чок — это он, пока бродил, одну ногу износил, и приходится ему ходить деревянной ногой. – Грет присаживается на корточки и шепчет: – Вот что он на самом деле ищет – добрую новую ногу себе. – Она поглаживает меня по бедру. – Пока ни одна не подошла, но он все ищет.

Я взвизгиваю и съеживаюсь в самый маленький комочек, в какой могу, но Грет меня схватила, тащит ногами вперед на свет и отправляет к лестнице резким шлепком по заду.

Папа говорит, что нашел кому за мной днем приглядывать. Я очень крепко прижимаю к себе Лотти и молчу.

– Она пообещала научить тебя рукоделию. Шитью. Вязанию. – Он делает вид, что улыбается. – Мило, правда?

Теперь он не заставляет меня вынуть палец изо рта. Ломает рогалик на маленькие кусочки и до появления дамы выпивает четыре чашки кофе. Это очень старая ведьма, брови-гусеницы – та самая, что сидела в кухне в углу, когда я обожгла пальцы сливовым сиропом. Черный кот не с нею, но она сама вся в черном и принесла свою волшебную палку – опирается на нее, чтобы все думали, будто это клюка. Я пялюсь в пол.

– Поздоровайся с фрау Швиттер. – Папа подталкивает меня. – Криста, где твое воспитание? – Он виновато откашливается. – Боюсь, моя дочь сейчас отказывается разговаривать с кем бы то ни было.

Ведьма смеется.

– Я вырастила семерых детей и двенадцать внуков и чего только не повидала, герр доктор. – Она умолкает, но я чувствую, что она смотрит на меня. – Криста, тебя заколдовали, что ли?

Бросаю быстрый взгляд – и вижу, что глаза у нее маленькие и очень ярко-синие, они сияют среди морщин, как будто вообще не с этого лица. Зубы у нее странные: по одному длинному с каждой стороны, а между ними – немного. Как только папа уходит, она постукивает по мне своей палкой.

– Ну-ка. Скажи мне, Криста, как зовут твою куклу?

– Лотти.

– Ага, по крайней мере теперь ясно, что кошка тебе язык не откусила. – Она достает клубок серой шерсти, отматывает длинную нитку. – Давай займемся делом. Сегодня я покажу тебе, как вязать.

– Не хочу.

– Сделаешь славный зимний шарф для Лотти. – Ведьма Швиттер хлопает по сиденью рядом с собой. – Иди сюда, сядь.

– Нет. – Делаю три шага назад, но она уже начинает разматывать шерсть, против часовой стрелки, и глаз с моего лица не сводит – должно быть, заклинание притяжения, потому что ноги мои идут к ней, не спросив меня.

– Так-то лучше. Сядь прямо. Смотри внимательно. Вот как это делается. Сначала делаем петлю, так… – Она вдруг тюкает меня по руке своим коготком. – Ты что, слишком бестолковая, чтобы это освоить, Криста? У тебя и впрямь с головой не все в порядке?

– Нет.

– Тогда смотри и учись.

Я мучаюсь с костяными спицами и с уродливой, серой, как дождь, шерстью, спускаю петли, тяну то слишком сильно, и пряжа рвется, то недостаточно, и вязанье делается похожим на драную паутину. Трижды я швыряю это все на пол, и трижды ведьма заставляет меня подобрать путаницу и продолжать. Наконец она разрешает мне отложить вязание.

– Завтра еще поработаем.

– Нет.

– И почему же это, скажи мне?

– Не хочу. Это противно. Я не хочу ни вязать, ни шить. Своими руками что-то делают только бедняки. Папа отведет меня в магазин, и я там куплю Лотти шарф красивого цвета.

– Вот оно что?

– Да. – Я внимательно смотрю на ведьму: у нее рука – на клюке. – Папа сказал, что я и не должна делать, как вы скажете. Вам полагается присматривать, чтобы со мной ничего не стряслось.

Ведьма квохчет. Поднимает свою палку и постукивает мне по плечу – я вздрагиваю.

– Тем не менее, Криста, всем девочкам нужно учиться трудолюбию. Завтра продолжишь то, что сегодня начала.

– Нет. – Я тру плечо и сильно щиплю его, чтоб непременно остался след. – Я расскажу папе, как сильно вы меня стукнули, и он вас прогонит, как Эльке.

– Lügen haben kurze Beine, дитя мое. – Она опять смеется. – Да, как гласит старая поговорка, у лжи короткие ноги, она обычно возвращается и тебя преследует. Теперь почитай тихонько свою книжку. Мне надо дать глазам отдохнуть пять минут.

Мы с Лотти садимся в углу и слушаем, как у старой ведьмы отдыхают глаза: хры-хры… Она храпит, пока в одиннадцать Урсель не приносит мне молоко и пирог. Я еще не голодная, потому что мы ходили на разведку и скверная Шарлотта украла в спальне шоколад. Мы его очень не торопясь съели, а затем снова пересказали Ханселя и Гретель. На сей раз мать не может заставить детей пойти в лес и потому убегает сама.

Когда ведьма просыпается, она заставляет меня упражняться в письме, а сама болтает со своими подругами. Мне все равно. Когда вырасту, я стану знаменитым писателем, как Кэрролл Льюис или Элли Франкен

Баум, но девочки в моих книгах будут путешественницами, станут водить самолеты и сражаться в битвах, а не играть в норах с белыми кроликами или плясать по кирпичным дорожкам с дурацким пугалом и человеком из металла. После обеда ведьма дает мне маленький квадратик льна с напечатанным рисунком и разноцветные шелковые нитки.

– Давай, Криста. – Она вдевает нитку в иголку и показывает мне, как гладкими маленькими стежками вышивать лепесточки. – Вышивать красивое – хороший способ времяпрепровождения для юных дам.

– Не хочу. – Стискиваю кулаки.

– Надо.

– Нет. – Рука ее стискивает палку, но сейчас-то я наготове. Убираюсь в другой угол комнаты. – Вы меня не заставите.

Урсель, зайдя собрать тарелки, цокает языком.

– Теперь вы понимаете, что Эльке приходилось терпеть. Это не просто непослушание. Никакого уважения. Никакого умения вести себя в обществе. Не представляю, о чем думает ее папаша. – Она понижает голос до шепота: – Если она не исправится, не удивлюсь, коли это созданье кончит с черным Winkel²⁴. — Обе смотрят на меня.

– Не при таком отце, – бормочет фрау Швиттер.

– Это верно, – соглашается Урсель, сгребая мой размазанный пирог, – но он-то не вечный. Придется ей рано или поздно вырасти. А если нет…

– За деньги, что он мне платит, – шепчет старая ведьма, покосившись на меня, словно бы удостоверяясь, что я не слушаю, – она может проказничать сколько влезет. Чем хуже она себя ведет, тем больше я могу просить плату, и потому, что до меня, то в ближайшие недели пусть хоть с самим дьяволом пляшет, если желает. – Пожимает плечами. – Ее будущее меня не касается.

Я достаю свой альбом и до самого прихода папы рисую безобразных старых ведьм, которые падают с метел и разбиваются вдребезги. У всех у них Winkel — здоровенные черные лычки, как у солдат, но прямо на лицах. Я на рисунках тоже есть – улыбаюсь и очень хорошо себя веду им назло. Когда фрау Швиттер хочет посмотреть, чем я занимаюсь, я кладу черный карандаш на бок и закрашиваю все наглухо, делаю ночь, оставляю место лишь для одной большой желтой звезды. Пою ей «Мигай, мигай», и ей очень нравится: