Я вздыхаю и раздумываю, что бы сказать, чтоб прервать эту странную тишину. Но Беккер меня опережает. Он проходит мимо меня и распахивает дверь под большой наружной лестницей. За ней открывается огромный зал, и у меня захватывает дух.

– Еще раз добро пожаловать, – говорит Беккер. – Это касается всех вас.

Повсюду в большом помещении большие белые свечи и свечки поменьше: на подоконниках, на длинном старинном столе из блестящего черного дерева, уставленного посудой и серебряными приборами, на мраморном полу, в нишах в противоположном конце зала. От мерцающего света по стенам пляшут волшебные тени. Только присмотревшись, я замечаю – несмотря на помпезность, зал в таком же изрядно потрепанном состоянии, что и лестницы. От стен местами отвалилась штукатурка, и просвечивают красные кирпичи, в других местах на штукатурке видна еще влажная роспись.

Что все это означает? А этот замок – просто красивая картинка? Почему важный отборочный лагерь находится в таком месте?

Я оборачиваюсь к остальным. У них тоже, очевидно, пропал дар речи.

– А где здесь туалет? – спрашиваю я и слышу, что мой голос звучит в этом зале совершенно незнакомо. Но я чувствую, как все вздыхают с облегчением, оттого что тягостное молчание прервалось.

Николетта вышла вперед и озарила меня широкой голливудской улыбкой, которая шла к ее правильным чертам лица. Джинсы и топ, в которые женщина была одета сегодня утром, она сменила на летнее платье в цветочек и балетки. И я только сейчас сообразила, что Николетта попала сюда раньше меня. Либо она шла следом за мной по равнине и где-то обогнала, либо существует более короткий путь сюда, наверх. Я как раз хотела спросить ее об этом, но она сделала мне знак следовать за ней. Белокурая девочка тоже присоединилась к нам. Откуда же я ее знаю? Меня не покидает чувство, что мы с ней наверняка где-то встречались. Девочка протягивает мне руку.

– Меня зовут София Рыцарь. Ты прилично опоздала! – Она подмигивает мне. – Но не обращай особого внимания на это, я пришла предпоследней и едва ли быстрее тебя. Кроме того, только в честь тебя устроили фейерверк!

Я все еще не могу понять, когда в замке появились все эти люди. Неужели они все прибыли сюда только сегодня? Так, наверное, можно объяснить мое странное чувство на горе.

Мы идем за Николеттой. Когда я впервые прочла об этом лагере, то невольно представила какой-то палаточный городок или что-то вроде молодежной туристической базы. А вместо этого мы очутились в застенках. Интересно, сколько времени здесь никто не жил?

Пока мы шагаем по коридору, Николетта просит нас не ходить в северное крыло замка, потому что оно в худшем состоянии, чем южное. Якобы существует угроза жизни.

Итак, мы оказываемся на кухне, которая больше, чем вся наша квартира. Чего стоит только одна зеленая изразцовая печь: такого размера, что кажется, будто может обогреть весь замок. Краем глаза замечаю фотографии, которые висят на стене или приколоты на старом кухонном буфете. Николетта прибавляет шагу и открывает деревянную дверь, покрытую грязно-желтым облупившимся лаком. Я вижу каменную лестницу, которая ведет в подвал. На стенах болтаются голые лампочки, очевидно временно прикрученные шурупами, они даже не все светят.

Внизу пахнет сыростью. Кажется, что стены из монолитного камня, словно ход высекли прямо в скале против воли горы. Главный коридор такой широкий, что мы с Софией можем идти рядом; лампочки немного освещают путь, но боковые туннели тонут в кромешной тьме. Одни проходы закрыты решетчатыми дверями, другие забиты досками до половины, словно загончики для скота.

От Николетты мы узнаем, что электрическое освещение надежно только в главном коридоре, в боковые ходы, как и в северное крыло, лучше не ходить.

Наконец мы оказываемся в ванной комнате, строго разделенной на мужскую и женскую части. Ванная комната! Если быть точной, то это ванна в сырой комнате для женщин. Влага тут же оседает на моей мокрой от пота коже, словно смердящая половая тряпка. Вот это место действительно похоже на молодежную туристическую базу, которая долгое время не эксплуатировалась. Скучный серый кафель покрывает пол и стены примерно до уровня плеч. Выше плитки стены выкрашены в отвратительный цвет зубного налета. Краска местами покрылась пузырями и облущилась. Ряд рукомойников тянется через всю комнату. В их шершавую поверхность въелись пятна ржавчины. Через каждые пятьдесят сантиметров – потускневшие металлические краны. Я поворачиваю кран, чтобы помыть руки с мылом, которое лежит в грязной лужице на краю ванны, и течет лишь тоненькая струйка холодной воды.

– Это хуже той дыры, в которой мы жили во время последней нашей школьной поездки! – стонет София.

Николетта не обращает на нее внимания и указывает в левый угол комнаты.

– Там душевые кабинки.

И исчезает за углом.

– А туалеты здесь, сзади! – весело кричит она, словно расхваливает на ярмарке самый новый и лучший товар.

Мы бежим вслед за ней осматривать туалеты, потом возвращаемся в главную комнату, находим две покосившиеся душевые кабинки, дверцы которых изнутри закрываются на задвижки. Николетта открывает одну из них, и неожиданно перед нами предстает полностью обнаженный красивый мужчина. С его вьющихся черных волос капает вода. Он стоит на хрупком деревянном настиле кабинки, с довольным видом смотрит на нас и без тени стеснения вытирается полотенцем.

Улыбка Николетты тут же исчезает. Меня все это немного пугает. Красивые губы женщины превращаются в узкую линию. В одно мгновение она становится похожа на человека, который способен швырять камни с вершины утеса, чтобы кого-нибудь убить.

– Себастиан, что ты здесь делаешь? Ну-ка, выметайся!

Мужчина нарочито медленно натягивает клетчатые боксерские шорты и красную футболку. Он мускулист, я замечаю небольшое волнистое тату прямо под накачанными кубиками пресса. Он ищет возможность встретиться взглядом и улыбается непроницаемо темными глазами, словно хорошо со мной знаком или знает обо мне нечто, что его веселит.

– А ты наверняка Эмма! – говорит он. – Именно так я тебя и представлял. – Он подмигивает Николетте, а та почти незаметно качает головой.

Я не знаю, что и ответить, все фразы кажутся шаблонными. То, что мы застали его в душе голым, его нелепое приветствие, и к тому же его ангельски красивое лицо… Все выглядит странной театральной постановкой, в которой я играю роль, которую не выучила. При этом знаю, какую роль хочу играть я, и она требует постоянной бдительности, иначе я никогда не узнаю, кто убил мою мать.

– Мы долго тебя ждали, – произносит Себастиан.

Краем глаза замечаю, что теперь Николетта и София обмениваются взглядами и пытаются ему что-то сообщить знаками. Но что? Совершенно очевидно, что София уже знает Себастиана, и еще более очевидно, что меня сейчас ему показывали.

Мне это не нравится, и я решаюсь до основания разрушить пьеску, перетянуть режиссуру на себя и занять выгодную позицию. Нужно сделать нечто, на что они не рассчитывают, и посмотреть, что произойдет.

Внезапно я бросаю эту троицу и выбегаю из ванной в коридор. Меня окутывает непроглядная тьма.

Пакетик с фотоальбомом стал после смерти мамы словно избавлением от отчаянного мрака, но сначала я этого не поняла. Я снова и снова смотрела на снимок на последней странице альбома, читала подпись внизу и ничего не чувствовала. Я понимала, что должна возмущаться, волноваться, но меня словно отрезало от самой себя.

Я гладила пальцами детское лицо на фото и пыталась понять. «Убийцы моей матери»? «Убийцы» – слово во множественном числе? Что за чепуха, мама по дороге домой потеряла управление, и ее машина упала в озеро. Полиция не нашла доказательств, что происшествие было подстроено. Они также не смогли установить, что с машиной производили какие-то манипуляции.

Убийцы?.. Что за безумие! Почему тогда не агенты ЦРУ, которые инсценировали несчастный случай и создали для мамы легенду – человек с новой фамилией, – так как она стала свидетельницей кровавых террористических заговоров? Или пришельцы, которые ее похитили?