Мне вдруг отчетливо вспомнилось улыбающееся лицо Миллера, но я справилась с собой. Сейчас не время предаваться скорби.

Джеймс сжал губы. Его глаза повлажнели.

– Это моя вина, – сказал он. – Я опоздал, как с Брэйди. Нельзя было оставлять его одного.

Я обняла Джеймса.

– Миллер был нездоров. Мы ничего не могли сделать.

Он повернулся ко мне, не размыкая моих объятий.

– А Брэйди? Я был там и не смог его спасти.

Сердце у меня заныло, но я не могла позволить себе думать о Брэйди – предстояло ехать в школу.

– Я тоже не смогла. Этого уже не изменишь. Соберись, пожалуйста. Так надо.

Джеймс коснулся моей щеки. Я потерлась лицом о его ладонь.

– Не могу, – пробормотал он.

Я посмотрела в голубые глаза, в которых плескался страх, и прижалась лбом к его лбу.

– На этот раз тебя спасу я, – прошептала я. – Спасу нас обоих.

Джеймс обнял меня, зарывшись лицом в шею. Я гладила его по спине, стараясь успокоить. Я никогда не была сильной – ведь столько всего в мире мне неподвластно, но сейчас я должна быть сильной. Больше нам надеяться не на кого.

«За вчерашний день у вас возникало чувство одиночества или уныния?»

Нет.

«Изменилось ли качество сна?»

Нет. После смерти Миллера я еще не спала.

«Были ли в вашей семье или среди знакомых случаи самоубийства?»

Вписав «нет», я долго смотрела на затемненный овал, желая, чтобы это было правдой. Чтобы я могла хоть когда-нибудь вписать чертово «нет». Часто заморгав, я тщательно стерла ответ и с холодом в душе написала «да».

После часа интенсивной психотерапии, призванной помочь нам справиться с «потерей», я нашла Джеймса у моего шкафчика и проводила на урок, надеясь, что он сойдет за нормального хотя бы пятьдесят минут. Придя на экономику, первым, кого я увидела, был тот самый хендлер, который в последнее время за мной следил.

При виде пустой парты, где раньше сидел Миллер, в груди возникло ощущение бездонной пустоты. Но в углу, не сводя с меня глаз и улыбаясь уголками губ, стоял хендлер.

Сердце у меня забилось. Я села, не глядя на него. Неужели меня сейчас заберут? Господи, не позволяй им меня забрать.

Со звонком в класс вошел мистер Рокко, неловко поглядев на парту Миллера и на хендлера. Урок начался. Я сжимала руки под партой, чтобы сохранить самообладание. Это пытка – стараться воспринимать материал, сидеть как ни в чем не бывало. Я мечтала, чтобы телефон завибрировал; это значило бы, что с Джеймсом все хорошо. Но сотовый молчал.

Над верхней губой выступили капельки пота. Я едва могла усидеть на месте – надо было узнать, как там Джеймс. Когда наконец раздался звонок, я вскочила, проворно запихнула учебник в рюкзак и быстро направилась к двери. И тут кто-то схватил меня повыше локтя.

Резко обернувшись, я оказалась лицом к лицу с хендлером и судорожно втянула воздух. Ноги подкашивались. Меня забирают. Нет. Нет. Нет! Неужели это происходит со мной.

Помощник отпустил мою руку и сочувственно улыбнулся.

– Слоун Барстоу. – Хриплый голос как наждаком прошелся по издерганным нервам. – Сочувствую вашей потере. У меня к вам несколько вопросов, если позволите.

Глаза у него большие, темные, кожа оливково-смуглая. Ему лет двадцать или даже меньше, но я не видела в нем искреннего сочувствия. Зато видела нечто другое, отчего сжалось все внутри. Ему хотелось меня увести.

– Я сегодня уже была на терапии, – сказала я, отступая на шаг.

Он засмеялся.

– Речь не о терапии. Следуйте за мной.

Он прошел вперед, и меня снова поразил медицинский запах, исходящий от хендлеров. Неужели у него с собой какие-то лекарства, которыми он может меня усыпить? Иногда это делают, когда уводят кого-то в Программу. Или он применит тайзер, который у него за поясом?

Я почувствовала, как в кармане завибрировал мобильный, но не решилась ответить. Джеймсу нельзя волноваться. Но что, если пришли и за ним? Сейчас он беседы по душам не выдержит.

После самоубийства ученика нас всякий раз отправляют к консультантам проверить, в порядке ли мы, а тех, кто не справляется с потерей, водят еще и на беседу. Но это редко поручают хендлерам. Мне было неуютно – этот тип следит за мной с того дня, как забрали Кендру, но выхода не было, и я пошла за ним в учительскую.

Там нам выделили маленькую, тускло освещенную комнату, где стояли два стула лицом друг к другу. Мне было очень неприятно оставаться наедине с этим человеком, но директор и учителя не вмешиваются в действия представителей Программы. Когда я вошла, они старательно смотрели в другую сторону.

– Садитесь, пожалуйста, – сказал хендлер, закрывая дверь и опуская жалюзи. Я очень боялась, но знала, что это нельзя показывать. Глубоко вздохнув, я опустилась на стул.

– В этом разговоре нет необходимости, – заверила я, стараясь говорить как нормальная, психически уравновешенная девушка. – Я едва знала Миллера.

Хендлер улыбнулся и сел напротив. Его колени, обтянутые белыми брюками, почти касались моих. Я едва не отодвинулась.

– Неужели? – переспросил он. – А Лейси Клэмат или, скажем, вашего брата – их вы хорошо знали?

Видимо, я побледнела, когда он упомянул Брэйди, потому что он наклонил голову, как бы извиняясь.

– Мисс Барстоу, нам стало известно, что вы находитесь в группе высокого риска. Вы только что пережили огромную утрату, и я намерен оценить ваше состояние.

Он лжет. Он хочет меня забрать. Им на нас наплевать, это только кажется, что их деятельность что-то меняет. Пальцы ног непроизвольно поджались в туфлях, когда помощник цепким взглядом прошелся по мне. Кожа покрылась мурашками.

– Начнем с Миллера. Вы были за городом, когда он совершил самоубийство путем отравления?

Было нестерпимо слышать, как об этом говорят медицинскими терминами.

– Да.

– А Лейси была вашей лучшей подругой, но вы не догадывались о ее состоянии, пока ее не отправили в Программу? Вы не пытались скрыть это от нас?

– Нет, я понятия не имела.

Я начинала понимать, куда он клонит.

– А сейчас вы что-нибудь скрываете?

– Нет. – Не изменившись в лице, я смотрела в глаза этому типу, представив, что я робот, лишенный эмоций. А заодно и жизни.

– У вас есть бойфренд, Слоун? – Хендлер улыбнулся краем рта, будто пытаясь флиртовать.

– Да.

– Джеймс Мерфи?

О боже.

– Угу.

– Как он перенес случившееся?

– Нормально. Джеймс сильный.

– А вы тоже сильная? – спросил он, наклонив голову набок.

– Да.

Хендлер кивнул.

– Это наша единственная надежда сохранить вас в добром здравии, Слоун. Вы же это знаете?

Я не ответила, соображая, что отвечал бы на эти вопросы Джеймс. Они же с первого взгляда поймут, что он болен.

– В Программе открыт прием для тех, кто приходит сам. Вдруг вы почувствуете, что не можете справиться с собой, или вам будет нужно с кем-то поговорить…

Он потрепал меня по бедру, и я подскочила. Фамильярность застала меня врасплох.

Помощник встал и обошел меня, будто хотел выйти из кабинета, но остановился за моей спиной и положил руку на плечо, крепко сжав пальцы.

– Всего хорошего, Слоун. Что-то мне подсказывает, что скоро мы с вами увидимся.

На этом он вышел, оставив меня одну в затемненной комнате.

Я почти побежала на ленч, смертельно боясь, что Джеймса не окажется в столовой, и еле удержалась на ногах от облегчения, увидев его за столом с картонным стаканом апельсинового сока.

– Слава богу, с тобой все в порядке. – Я буквально упала ему на колени и крепко обняла. Джеймс не обнял меня в ответ, но и не оттолкнул. Я зарылась лицом ему в шею.

– Да, – тихо ответил он. – Я в порядке.

Я отстранилась и пристально поглядела на него, стараясь определить, насколько сильной оказалась психотравма. Джеймс был бледен, рот у него был вялый, с опущенными уголками, будто он забыл, как улыбаться. Я провела пальцами по его щеке, и он прикрыл глаза.