Гаврила Спиридонович резко поднял голову и посмотрел мне в глаза. В них он прочел мою неуемную готовность мчаться сломя голову по первому приказу шефа хоть к горизонту, хоть за его линию, сметая на своем пути все преграды (и ведь не ошибся!), и обнаружил истый верноподданнический блеск (вот здесь можно было и поспорить).

– Кто позвонил? – вежливо отведя взор, поинтересовался шеф.

– Иван Иванович, – просто ответил я.

– А кто это – Иван Иванович?

– Понятия не имею. Он так представился: Иванов Иван Иванович.

– Ясно, – констатировал шеф. – Стало быть, очередной аноним. Они всегда так представляются.

– Возможно, что и аноним, – согласился я с выводом шефа. – Но мне почему-то показалось, что он не врет.

– Интуиция, стало быть?

– Ага.

– И почему показалось?

– Не знаю. Почему-то…

– Ясно. И что ты от меня хочешь?

– Степу и машину со Степанычем, – быстро проговорил я. – Хочу все же сгонять на этот Лесопильщиков пустырь. Если трупа там нет, снимем со Степой передачу об этом пустыре. О нем много разных слухов ходит… Там ведь раньше кладбище заброшенное было. Призраки, и все такое.

– Хорошо, сгоняй, – немного подумав, ответил шеф, не решаясь смотреть мне в глаза.

– Спасибо, – лучезарно улыбнулся я.

На том и порешили…

О Лесопильщиковом пустыре и правда ходило много слухов. Находился этот пустырь между двумя железнодорожными путями, по которым перегоняли в отстойники пустые составы. Пути сходились клином в один железнодорожный путь, и получался треугольник, с двух сторон ограниченный этими самыми путями, а с третьей стороны упирающийся в какие-то наполовину заброшенные мастерские, огороженные кирпичным забором.

Со стороны Сокольнического мелькомбината проехать на пустырь не представлялось возможным, поэтому наш водитель Степаныч повернул с улицы Небрунова обратно на улицу Русакова, затем пересек Лесопильщиков переулок и въехал в узкую улочку, застроенную двухэтажными каменными и деревянными домами, кажется, брошенными или вот-вот собирающимися таковыми стать.

Проехав до конца улочки, мы уперлись в бетонный израненный забор с торчащей во все стороны арматурой. Вдоль него шла узкая дорога, и мы поехали по ней в надежде найти где-нибудь ворота. Ворот не было, зато метров через двести вдруг обнаружилось, что две бетонные секции в заборе напрочь отсутствовали, давая возможность проехать на пустырь. Степаныч повернул налево, въехал на пустырь и метров через сто встал, поскольку дальше шел бурьян высотой по грудь, а что было под ним – неизвестно.

– Все, приехали, – безрадостно объявил он и заглушил мотор. Мы со Степой вылезли, ступив на землю пустыря и озираясь по сторонам с некоторой опаской…

Пустырем он стал не так уж и давно. В конце шестидесятых прошлого столетия, когда еще не было ветки от Казанского вокзала в Николаевский отстойник, здесь стояли двухэтажные деревянные бараки, порой попадавшиеся нам на глаза, когда мы ехали сюда от Лесопильщикова переулка. Был здесь пивной павильон, где собирался рабочий люд после трудовой смены на Мелькомбинате № 1 имени наркома торговли и организатора продразверстки Александра Дмитриевича Цюрупы.

Еще раньше, задолго до революции, здесь находилась механическая паровая пилорама и дровяные склады и жили торговцы лесом. Отсюда и такое название ближайшего переулка – Лесопильщиков.

В 1915 году здесь зверски убили местную дурочку Феклушу, девушку шестнадцати лет, безобидную и ущербную умом, никому и никогда не причинившую зла. Напротив, она всем приветливо улыбалась, а мужчинам дарила симпатичные веночки на голову, сплетенные ею из ромашек. Убили ее страшно: ей выкололи глаза, отрезали груди, перед этим изнасиловав, в том числе и в извращенной форме. Труп Феклуши нашли в овражке на Сокольническом поле недалеко от вальцевой мельницы ржаного помола Товарищества «Антон Эрлангер и К°», с которой (мельницы) и началась история Мелькомбината № 1. Убийц не нашли, и несчастная мать Феклуши по имени Матрена прокляла и это место, и его жителей.

С тех пор место это стало нечистивым. Несколько пожаров, случившихся в том же пятнадцатом году, дотла спалили дровяные склады. Через год взорвалась паровая машина пилорамы. Затем безвестно пропал лесоторговец Фома Астров, что владел пилорамой на паях с гильдейным купцом-лесоторговцем Иваном Стахеевым, человеком богатым, слывшим «мильонщиком».

В июле 1917‑го у Стахеева скоропостижно скончалась жена Агния, два месяца спустя холера прибрала всех его шестерых дочерей, после чего он лишился ума и был отправлен в Скорбный дом на Матросской Тишине, где полвека назад провел почти половину жизни известный по всей России прорицатель и блаженный Иван Корейша. Все лесопильное дело перешло в руки сына Ивана Стахеева, Козьмы Ивановича. Но когда зимой восемнадцатого года его пришли арестовывать большевики за связь с белогвардейским подпольем, при обыске не нашли ни единого серебряного рублика, не говоря уж о золоте. Так родилась городская легенда о кладе, спрятанном якобы в одном из подвалов дома Ивана Стахеева. А летом того же года дом со всеми хозяйственными постройками сгорел.

Местные жители не раз пытались отыскать «клад Стахеева». Перекопали почти всю его усадьбу, вдоль и поперек облазили подвалы, что находились под усадебными постройками и до которых в те времена еще можно было добраться, – ничего, пусто.

В конце пятидесятых трое местных пацанов, наслушавшись дедовских рассказов о «кладе», умудрились раскопать вход в один из стахеевских подвалов. Двоих пацанов завалило, и они задохнулись, не добравшись до выхода какой-то метр, а третьему мальчишке повезло – как-то удалось выбраться. Когда он, с дикими глазами, вернулся домой, в его кулаке, перепачканном глиной, был зажат серебряный рубль царской чеканки. Однако добиться у него, что с ними случилось, не удалось. Мальчишка лишился рассудка и потерял дар речи, а волосы на макушке подернулись сединой. При каждом упоминании о произошедшем он начинал неистово и по-звериному выть, высовывал язык, ерошил волосы и, приставив к вискам кулаки, вытягивал вперед указательные пальцы, изображая рога. Поместили его в конце концов в тот же Дом скорби на Матросской Тишине, в которой лет десять назад тихо помер бывший гильдейный купец Иван Стахеев.

Похожая история произошла уже в конце семидесятых. Двое мужиков, знакомые с местной легендой и живущие неподалеку, всерьез занялись поисками стахеевского клада. Лесопильщиков пустырь в те времена представлял собою площадь с двумя-тремя полуразвалившимися домами-бараками, в которых доживали свой век несколько доисторических старух, еще девчонками бегавших смотреть на торжества в Москве по случаю празднования трехсотлетия Дома Романовых. Строиться здесь больше никто не собирался, поскольку близкое соседство с железнодорожными ветками счастья в жизни отнюдь не прибавляло.

Государство тоже не собиралось приводить пустырь в божеский вид, потому что место для жилья сделалось крайне непригодным. Правда, в семьдесят пятом году здесь началось было строительство какого-то ангара, и даже потянули к нему коммуникации, но когда ангар возвели под крышу, он взял, да и рассыпался как карточный домик, а опоры линий электропередач буквально осели в землю, оставив на поверхности лишь полуметровые концы. Более того, невесть куда пропал сторож Гавриил Михеев, которому было вменено охранять объект от посягательств со стороны жителей улиц Русакова, Небрунова и Лесопильщикова переулка. Последний раз его видели идущим по насыпи по направлению к Казанскому вокзалу и распевающим псалмы. А когда кто-либо из прохожих попадался навстречу, он задиристо высовывал язык, зло ерошил волосы и указательными пальцами изображал у висков рога.

Примерно в то же время на Лесопильщиковом пустыре исчез девятилетний мальчик Петюня, пришедший сюда в поисках сбежавшей козы, поскольку пустырь зарос по пояс травой и животине было чем тут полакомиться. Милиция Петюню искала два дня, весь пустырь прочесали до квадратного сантиметра, но ни Петюни, ни его бездыханного тела так и не нашли. Говорили, что всему виной проклятье Матрены, которое по-прежнему действует на это место, именно вследствие проклятия и превратившееся в пустырь. Тогда же впервые прозвучало, правда, не вслух, а шепотом, загадочное и не очень понятное в те времена слово «аномалия».