За обедом Марья Ивановна отдавала честь подаваемым блюдам и запивала еду, по парижской привычке, красным вином. Она снова прочла маленькую нотацию Невзгодину, предупреждая его, как врач, что он быстро сгорит, как свечка, если радикально не изменит образа жизни.

— Я вам серьезно это говорю, Невзгодин. Нельзя распускать себя.

И она предписывала ему подробности строгого режима: раннее вставание, холодные души, моцион, шесть часов занятий умственным трудом… И, главное, поменьше эксцессов… вы понимаете? Она затруднилась только предписать одно из условий режима: спокойный брак, вследствие решительной непригодности Невзгодина к тихой семейной жизни, но все-таки дала несколько предостережений относительно вредного влияния на организм сильных любовных увлечений…

— Впрочем, по счастью, на них вы не способны! — заключила Марья Ивановна свою лекцию.

Невзгодин слушал, потягивая тепловатый кло-де-вужо, и был несколько тронут такой заботливостью Марьи Ивановны. Все, что она говорила, — и так авторитетно, — было, несомненно, умно, справедливо, но давно ему известно и… скучно… И Невзгодин невольно припомнил ту пору супружества, когда, спасаясь от научных нравоучений жены, сбегал от нее на целые дни.

Обрадовавшись, что лекция окончена, Невзгодин охотно обещал исправиться и стал расспрашивать о парижских знакомых, о том, как Марья Ивановна думает устроиться…

Марья Ивановна сообщила о парижских знакомых и потом стала рассказывать о своих планах и надеждах.

По окончании экзаменов весною она уедет на месяц-другой в Крым отдохнуть и к осени вернется в Москву и займется практикой. Она изберет специальностью женские болезни и надеется, что практика у нее будет благодаря родству и знакомству среди богатого купечества. Она тогда устроит себе уютную квартиру, сделает хорошую обстановку и будет вполне довольна своей судьбой.

— Я ведь не гоняюсь за чем-то особенным, как вы, Невзгодин. Мой идеал — разумное, покойное, буржуазное счастие. И я завоюю его! — уверенно прибавила Марья Ивановна.

— Но для полноты режима благополучия вы забыли одно…

— Что?

— Мужа… но, разумеется, не такого, каким оказался ваш покорный слуга.

— Пока еще не собираюсь искать его…

— Но после экзаменов, когда устроитесь?

— С удовольствием выйду замуж, если найду основательного, спокойного человека, с которым можно жить без ссор, без волнений, которые так портят жизнь, мешая занятиям и раздражая нервы. Только трудно найти такого подходящего человека, который на супружество смотрел бы так же трезво, как я.

Невзгодин хорошо знал, как смотрит на супружество Марья Ивановна. Он знал, что ей нужен «основательный человек», главным образом, «для режима», чтобы Марья Ивановна была всегда в уравновешенном состоянии. Недаром же она как-то высказывала, что для счастья здоровой, нормальной женщины гораздо пригоднее здоровый и даже глупый муж, чем хотя бы гениальный, но нервный и беспокойный.

И он заметил:

— Но зачем же в таком случае связывать себя непременно браком, Марья Ивановна?

— Я тоже предпочла бы не выходить замуж и не жить со своим избранником вместе.

— Так в чем же дело?

— А в том, что это повредило бы моей репутации и практике.

«Все та же добросовестно-откровенная женщина!» — подумал Невзгодин.

Когда половой разлил холодное шампанское по бокалам, Марья Ивановна, к удивлению Невзгодина, не сделала никакого замечания насчет «непроизводительного расхода», вероятно, потому, что очень любила это вино.

— За ваше благополучие, Марья Ивановна! От души вам желаю найти основательного мужа и благодарю вас за то, что своим присутствием вы доказали, что не поминаете меня лихом! — проговорил Невзгодин, поднимая бокал.

— А вам, Невзгодин, желаю побольше благоразумия… Помните, что здоровье легко растерять, так не губите его!.. А насчет лиха я уж говорила… За вами его нет!

Они чокнулись. Марья Ивановна выпила сразу целый бокал. Невзгодин налил ей другой. Она не протестовала.

Слегка заалевшая, с блестевшими глазами от выпитого вина, она сделалась проще, оживленнее и интереснее, не напуская на себя чопорности и серьезности и не стараясь говорить только умные вещи. Ее докторская степенность умалилась, и в ней заговорила женщина.

Она теперь даже не прочь была пококетничать с «беспутным человеком», испытывая чувство обиды и досады за то, что он, по-видимому, совершенно равнодушен к ней, как к женщине, а ведь прежде она только и нравилась ему, как любовница. Потому только он и женился на ней. Она это отлично понимала. Недаром же они днем постоянно ссорились, ни в чем не сходясь друг с другом, и безмолвно мирились только вечером в горячих поцелуях. И как он тогда был нежен!

«Теперь, наоборот, он не спорит, не лезет со своими мнениями, но зато и основательно позабыл об ее ласках, — неблагодарное животное».

Такие мысли совсем неожиданно пришли в слегка возбужденную голову Марьи Ивановны, и она не могла не признаться самой себе, что была бы довольна, если б снова понравилась Невзгодину.

К чему же она разыскала его и приходила к нему? Не для того только, разумеется, чтобы поговорить о виде. Об этом можно было бы и написать. Неужели он не догадывается, а еще умный человек.

«Легкомысленный», — заключила про себя Марья Ивановна и тихо вздохнула.

А «легкомысленный человек» решительно «не догадывался» ни о чем, хотя и не считал себя дураком.

Но еще с тех пор, как бутылка красного вина стала пуста, он вдруг нашел, что Марья Ивановна гораздо интереснее теперь, чем показалась ему давеча в полутемной комнате. «Такое же красивое животное, как и была!» — думал он, посматривая, по-видимому, добродушно-веселым взглядом на жену. И в его не совсем свежую голову тоже совсем неожиданно врывались воспоминания из той поры супружества, которое он называл «скотоподобным счастьем» и которое теперь казалось ему потерянным раем. В голове немножко шумело, в виски стучало, он незаметно скашивал глаза на лиф, на шею, на руки и…

— Не разрешите ли, Марья Ивановна, еще бутылку шампанского? — спросил он с невинным видом человека, нисколько не виновного в греховных мыслях.

— Нет, не надо… не надо, Невзгодин. И то у меня чуть-чуть кружится голова. Вы заразили меня своим безумием! — тихо смеясь, промолвила Марья Ивановна.

— А это безумие разве так вредно?

— Конечно, вредно! — значительно кинула докторша.

И, помолчав, сказала:

— Потребуйте счет, Невзгодин. Пора нам и расстаться.

— Что вы? — испуганно воскликнул Невзгодин. — Неужели вы в самом деле хотите уходить? Не уходите… Посидите… прошу вас! — почти умоляюще шептал Невзгодин.

— Зачем?

И Марья Ивановна посмотрела на Невзгодина ласково-удивленным взглядом. Глядел на нее и Невзгодин жадными, внезапно поглупевшими глазами. Взгляды их встретились, улыбающиеся, томные, и не отрывались друг от друга. И оба внезапно примолкли.

Невзгодин накинул салфетку на протянутую на столе руку жены и крепко сжимал ее горячие мягкие пальцы, припоминая в то же время ту сцену из «Войны и мира», когда Курагин в ложе смотрит на оголенные плечи Элен и оба, без слов, понимают друг друга.

Прошла секунда-другая. Оба отвели глаза и вздохнули.

И словно бы осененный внезапной мыслью, Невзгодин вдруг шепнул:

— Знаете ли что, Марья Ивановна!.. Поедемте кататься на тройке… Вечер дивный!

— Будем безумствовать до конца. Едем! — ответила тихо Марья Ивановна.

— Но вы без шубы… Вам не будет холодно?

— Ничего, я холода не боюсь. Если прозябну, заедемте к вам… А то заезжать в кабаки дорого. Можно?

— Еще бы!..

— Кстати, я посмотрю, хорошо ли у вас прибрана комната.

Невзгодин нетерпеливо потребовал счет и на радостях дал половым три рубля.

Через пять минут Невзгодин с женой ехали за город. В Петровском парке Невзгодин все повторял, что Марья Ивановна обворожительна. Они целовались на морозе и скоро вернулись в «Севилью». Поднимаясь по лестнице, Марья Ивановна предусмотрительно опустила вуаль. Но никто их не видал. И швейцар и коридорный сладко спали.