– Ты же не собираешься намазывать масло и джем на все? – спросил адвокат Джулиани.

– А почему нет? – ответил Алессандро, заметив, что люди, проходившие мимо открытой двери в кабинет, останавливались, чтобы посмотреть на него. Благодаря официанту он уже стал легендой.

– Позволь спросить, – нарушил молчание адвокат Джулиани.

– Что именно?

– Эта Лиа…

– Да?

– Ты с ней знаком?

– Разумеется, я ее знаю.

– Ты хорошо ее знаешь?

– И да и нет.

– Что это значит – и да и нет?

– А чего ты так заволновался?

– Ты… уже… она… Она вроде бы сумасбродная, но, возможно, у нее есть сестра. Кто-то намекал, что она аморальна.

– Возможно, этот человек влюбился в нее, а она в него – нет, – уверенно отрезал Алессандро. Корнетти закончились.

– Я предупреждаю тебя строго…

– Ты предупреждаешь меня строго? Что за странный порядок слов?

– Ты не знаешь, куда может завести такое поведение. Это будет катастрофа.

– Какое поведение? Я ничего не говорил.

– Я о том, чтобы вставить это в бутон.

– Вставить в бутон что?

– То, что порождает маленьких человечков! – вскричал отец.

– Я не собираюсь порождать маленьких человечков, – ответил Алессандро.

Адвокат Джулиани наклонился вперед, опираясь обеими руками на стол.

– Только не делай глупостей.

– Не буду, – ответил Алессандро, пятясь к двери.

– Веди себя благоразумно.

– Разве я когда-нибудь вел себя иначе?

Лицом адвокат Джулиани напоминал человека, который только что поджег фитиль, ведущий к пороховой бочке.

– Папа, – Алессандро закрыл глаза. – Она плавает в море голой. Возит с собой револьвер. От ее духов у меня голова идет кругом. Иногда я подхожу к садовой калитке и нюхаю ручку, потому что их аромат остается, если она к ней прикасалась.

Адвокат Джулиани не сводил с него глаз.

– Держи себя в руках, – отчеканил он.

– А тебе это удавалось?

– Не всегда. Поэтому я знаю, что говорю.

Алессандро принял Орфео, король амбарных мышей, командир скребущихся кур, и подвел к столу рядом со своим. Из окна открывался роскошный вид на Рим.

– Сегодня уж слишком солнечно, – отметил Орфео. – Приятно быть под крышей и в тени.

Алессандро всмотрелся в густую соблазнительную синеву, закрыл глаза и увидел огромную пенистую волну, сверкающую на солнце, а на гребне ее летели он и Лиа Беллати, оба в чем мать родила, неподвластные гравитации, с мокрыми поблескивающими телами, окруженные пеной.

– Подумай обо всех этих бедолагах, которые сейчас на жаре, – продолжал Орфео, – с тяжелой ношей на спине, потеющие, как мулы. – Старик Орфео начал работать писцом вскоре после того, как XIX столетие перевалило за середину, но у него еще не поседел ни один волос. Возможно, он красил всегда блестящие волосы угольным дегтем или какой-то иной черной субстанцией. Его рост и фигура вызывали на улице тысячи споров, когда люди проходили мимо него и пытались понять, карлик он или нет, горбун или нет. Если на то пошло, невысокий и сгорбленный, он не был ни карликом, ни горбуном, но его могли принять и за того, и за другого в зависимости от степени его волнения и градуса негодования. Лицо Орфео вполне могло подойти и гораздо более высокому человеку, да только его сдавили прессом для выжимки оливок. Все было на месте, но на очень маленьких расстояниях. – Гораздо лучше быть джентльменом, работать не на солнце. – Этим он надеялся расположить к себе сына начальника.

Алессандро кисло улыбнулся, сидение под крышей его не радовало, но Орфео принял выражение его лица за злость или раздражение. Не следовало давать ему понять, что у него и сына адвоката Джулиани один статус – джентльмена. Будь мальчик на год моложе, тогда, возможно, но теперь Алессандро наверняка пересек невидимую черту – с того самого момента, как перестал есть со слугами, хотя ему это не могло не нравиться. Орфео, впрочем, не считал, что попал в сложное положение. А если и попал, то существовала тысяча выходов из него. Он выбрал первый попавшийся и затараторил:

– Джентльмены бывают разные. Одни, как твой отец и ты, обязаны этому своим положением. Возможно, не самым высоким: Бог и ангелы, и Его благословенный святой Сын, разумеется, куда выше, но есть солнце и Сатурн. А есть спутники, которые вращаются вокруг них. Так что есть много разных уровней, ниже самого высокого, как любой спутник ниже самой планеты, а лунные горы – ниже луны. Они стоят на ее поверхности, высокие и неприступные, возможно, если ты и твой благородный отец – луны, которые плывут в радужных кольцах Сатурна, то я всего лишь дерево, но гордое дерево, растущее на лунной горе, стоящее прямо под холодным светом благословенного защитника, чей шелковый плащ – наполненная сиянием мантия, наброшенная на звезды, и, с точки зрения собаки, которая бежит по этому божественному морю пространства, это величие безмерно, она лишь старается лакать этот благословенный светящийся сок.

Один из писцов, молодой, усатый парень, поймал взгляд Алессандро. Указательный палец его левой руки был направлен на голову, тогда как правой он продолжал писать.

Орфео принялся расписывать особенности этого «благословенного светящегося сока, который капает, как кровь Христа с дерева в долине меж белоснежных вершин, формирующих круг на луне», а Алессандро достал из кармана жилетки прекрасную перьевую ручку, которой он писал все и вся: эссе по эстетике, экзаменационные работы, любовные письма замужним женщинам в Болонье, на которые те не решались ответить, счета, инструкции для конюхов, подробно разъясняющие, как, чем и когда кормить его лошадь, послания (всегда остающиеся без ответа) премьер-министру Италии. Это был самый дорогой из принадлежащих ему инструментов, включая и его пенис, хотя, надо признать, именно ручку он полагал незаменимой.

– Отец посоветовал показать ее вам. Когда я начинаю писать, где-то минут через десять теряю контроль над рукой, она начинает дрожать и болеть. Становится горячей от прилившей крови. Но в остальном все со мной вроде бы в порядке.

– Позвольте взглянуть, синьор. – Орфео взял ручку, схватил увеличительное стекло, всмотрелся в кончик пера. – Вы болван! – вскричал он. – Вы держите ручку неправильно! Левая сторона совершенно стерта, на ней не осталось золота. У хорошего писаря ручка скользит по странице. А ты, мой мальчик, ею царапаешь. Это не дело. Твоей ручке требуется новое перо. Убери ее обратно в карман. Идем со мной. Я дам тебе новую.

Алессандро покорно последовал за Орфео к низкому комоду, который стоял у окна, выходящего на север. Орфео выдвинул невероятно длинный и широкий ящик, который при этом даже не скрипнул. В нем лежали десятки, даже сотни авторучек.

– Это богатство, это сокровище, – прокомментировал Орфео, – принадлежит твоему отцу. Но он доверил его мне. Я дам тебе лучшую. Большинство как черное дерево. Но не эта. Смотри.

Он достал из ящика идеально гладкую, матово-черную ручку. Тяжелое острие блестело даже в северном свете.

– Твой отец позволил мне заказать ее в Англии. Корпус керамический… это «Уэджвуд». Ее нельзя ронять. Она идеальная, пишет гладко и ровно, прохладна на ощупь, а острие такое массивное, но при этом и гибкое, как кнут. Сейчас я наберу в нее чернил для тебя. Специальных чернил, пузырек стоит в два раза больше литра обычных. – Он наполнил ручку и вытер острие чистым льняным полотенцем, висевшем на крючке.

– Теперь за работу, – продолжал он, когда они заняли свои места. – Вот третья часть португальского контракта. Твоя копия для архива. Это не представительская копия, поэтому можешь особо не стараться, но она должна быть чистой. Приступай. Через два часа придут певцы, и работа пойдет веселее.

– Какие еще певцы? – спросил Алессандро.

– Певцы приходят за час до полудня, – ответил усатый писец, не отрываясь от работы. – Они поют, пока мы не уходим домой на ланч.

– Хорошо поют?

– Как ангелы, – ответил Орфео, глядя в потолок. – Две женщины и мужчина, голос которого эхом отражается от стен.