Маркушка вошел в ялик и притих, довольный, что нашел себе приют на ялике, под боком «дяденьки».

– Отец на баксионе?

– На баксионе.

– Ты обедал?

– Нет. Тятька дал грошей… Куплю чего-нибудь.

– Поешь!

С этими словами Бугай достал из ящика под сиденьем булку, копченую рыбу и небольшой кусок мяса.

– Все съешь, а кавун на закуску… То-то и скусно будет.

Пока Маркушка ел, яличник раздумчиво посматривал на мальчика, и когда тот прикончил обед и принялся за арбуз, Бугай сказал:

– А пока что у меня живи… День будешь вроде рулевого на ялике, а на ночь в мою хибарку… Хочешь, Маркушка?

Маркушка ответил, что очень даже хочет и тятьку просил, чтобы к «дяденьке».

– А отец что?

– Позволил. Пока, говорит, ежели вы дозволите. А там, мол, видно. Но только тятька в Симферополь хочет услать… к тетке…

– И поезжай!

– За что, дяденька?

– За то!

– Мне бы остаться, дяденька… И тятьку просил остаться… Хучь бы и бондировка… Я бы к тятьке на баксион забегал… Только бондировки не будет… Менщик ловок… Не допустит. Теперь он чекрыжит их, шельмов… Расстрел их, дьяволов, идет!

– То-то еще неизвестно. Ешь себе кавун, Маркушка… И как бог даст!

Бугай снова стал очень серьезен. Он нахмурил брови и стал прислушиваться.

– Слышишь, Маркушка?

– Что-то не слыхать, дяденька!

– Значит, конец стражению! – прошептал строго Бугай.

С судов на рейде пробили шесть склянок.

– Едем! – сказал Бугай.

Он отвязал конец, прикрепленный к рыму на пристани, отпихнул шлюпку, сел на среднюю банку, взял весла и приказал Маркушке сесть на сиденье в корме, на руль.

– Умеешь править? – строго спросил яличник.

– Пробовал, дяденька! – ответил Маркушка и самолюбиво вспыхнул.

– Не зевай… Рулем не болтай. На дома держи… Вон туда… Видишь? – сказал, указывая корявым указательным пальцем на белеющееся пятно построек на противоположном берегу.

– Вижу, дяденька! – несколько робея, промолвил Маркушка.

Бугай поплевал на свои широкие, мозолистые ладони и стал грести двумя веслами.

Он греб как мастер своего дела, ровно, с небольшими промежутками, сильно загребывая лопастями воду.

И шлюпка ходко шла, легко и свободно разрезывая синеющую гладь бухты играющей рябью.

Проникнутый, казалось, ответственностью своей важной обязанности, Маркушка, необыкновенно серьезный и возбужденный, с загоревшимися глазами, устремленными вперед, вцепившись рукой в румпель, правил, стараясь не вилять рулем и видимо довольный, что нос шлюпки не отклонялся ни вправо, ни влево.

Рулевой и гребец молчали.

По временам Бугай вглядывал назад, чтоб проверить направление ялика, и удовлетворенно посматривал на серьезного маленького рулевого.

И на середине бухты проговорил с легкой одышкой:

– Молодца, Маркушка! Ловко правишь!

Маркушка зарделся.

В эту минуту он чувствовал себя бесконечно счастливым.

– Встречные шлюпки оставляй влево…

– Есть! Влево! – ответил Маркушка, перенявший обычный матросский лаконизм служебных ответов от отца и других матросов.

И, когда встретил вблизи ялик, Маркушка осторожно переложил руль, и ялик, полный пассажирами, прошел в расстоянии сажени.

– Бугайка! – крикнул яличник. – Солдаты подходят… Раненые!.. Сказывают, француз одолел!

Бугай нахмурился и налег на весла.

Когда шлюпка пристала, несколько яликов, полные солдат, отваливали.

При виде того, что увидал на Северной стороне Маркушка, сердце его замерло.

И он с ужасом воскликнул:

– Дяденька!!

– Видишь: раненные французом! – сердито сказал Бугай.

– А он придет?

Старый яличник не ответил и проворчал:

– И что смотрит начальство! По-ря-дки!

Большое пространство берега перед пристанью было запружено солдатами в подобранных и расстегнутых шинелях. Они были без ружей, запыленные, усталые, с тревожными и страдальческими лицами. Словно испуганные овцы, жались они друг к другу небольшими кучками. Большая часть сидела или лежала на земле. Тут же скучились телеги и повозки, переполненные людьми. Никакого начальства, казалось, не было.

Среди людей раздавались раздирающие крики о помощи, вопли и стоны. Слышались призывы смерти.

Никакой медицинской помощи не было. Военных баркасов для переправы раненых в госпиталь еще не было.

Покорная толпа ожидала… То и дело подходили новые кучки и, истомленные, опускались на землю.

Маленький, заросший волосами военный доктор, сопровождавший первый транспорт тяжелораненых, то и дело перебегал от телеги к телеге и старался успокоить раненых обещаниями, что скоро доставят их в госпиталь. Он встречал молящие, страдающие взгляды и глаза, уже навеки застывшие.

Врач бессильно метался, зная, что помочь невозможно.

И, вспомнив что-то, он подошел к шлюпке Бугая, в которую уже бросилось человек двадцать раненых, и, обратившись к молодому бледному офицеру с повязкой на голове, из-под которой сочилась кровь, проговорил:

– Сейчас поезжайте в госпиталь, Иван Иваныч… Бог даст, рана благополучная… Пулю вынут скоро.

И, словно бы желая облегчить свое раздражение, прибавил:

– Вы видели, Иван Иваныч… Видели, что здесь делается? Час приехали, и нет шлюпок. Ведь это что же? Как я перевезу тяжелораненых… Куда я их дену? Уж десятки умерло… А сколько еще подъедут. Это черт знает какие порядки… Даже корпии не хватило…

Прибежал откуда-то пожилой моряк, смотрел на бухту и ругался:

– Хоть бы вовремя предупредили… Давно бы были пароходы и баркасы, а то… Разве я виноват? Доктор! Вы понимаете, каков штаб у Меншикова!.. Не знал ли он, что будут раненые?!

– Это ужасно… Ведь люди! – возмущался доктор.

Тогда моряк вошел в середину толпы и крикнул:

– За баркасами послано, братцы! Потерпи. Сейчас вас перевезут!..

Но доселе безропотно ожидавшие, казалось, взволновались словами моряка.

Из толпы в разных концах раздались слова:

– Бросили здесь, как собак!

– С раннего утра не ели.

– Хоть бы перевязали… Истекай кровью!

– В город доставьте… Не давайте умирать!

– Он нагрянет…

– Всех нас и заберут!

Раненые зашевелились. Многие стали подниматься.

Тогда моряк во всю мощь своего голоса крикнул:

– Сиди, братцы! Не слушай дураков! Он не придет. Наша армия не пустит.

С этими словами он быстро вернулся к пристани и крикнул Бугаю:

– Стоп отваливать!

С ближайшей телеги донесся голос:

– Менщик пустил… Пропали мы!

– Врешь! – закричал на раненого моряк.

Он достал из кармана листок бумаги и написал карандашом на ней несколько слов.

– Ты, рулевой мальчишка! – сказал моряк Маркушке.

– Есть, вашескобродие.

– Знаешь квартиру Павла Степаныча Нахимова?

– Как не знать.

– Сбегай немедленно к нему и передай записку.

– Есть!

В ту же минуту сбоку, вокруг толпы, подъехал к пристани на крымском славном иноходце молодой запыленный офицер в адъютантской форме.

Он соскочил с седла, бросил поводья сопровождавшему его казаку и крикнул на отвалившую только шлюпку Бугая:

– Вернись… Возьми…

Бугай затабанил, и шлюпка была у пристани.

– Еду с письмом от главнокомандующего к Корнилову! – взволнованно проговорил адъютант, пожимая руку знакомого моряка.

– Ну что?.. Какие вести?

– Плохие…

– Отступили?..

– В беспорядке!.. Срам… Кирьяков с дивизией перепутал…

– А куда армия?..

– Отступаем на Инкерман… Ночуем там…

– А союзники?

Офицер пожал плечами.

– Идут за нами… Может, и в Севастополь!.. – ответил чуть слышно офицер.

И, пожав руку моряка, вошел в шлюпку, и она отвалила.

Наконец показалась большая флотилия больших гребных судов, плывших на Северную сторону для перевозки раненых в город.

Старый яличник наваливался на весла, угрюмый, не проронивший ни слова и прислушивавшийся к подавленному тону разговоров своих пассажиров.