А Светлана Панышко смотрит в окошко жадно, пристально. Она по-лебяжьи выгибает шею, стараясь охватить взглядом всю эту лесную чащобу, все эти просеки и вырубки, все эти вышки…
Она вдруг — впервые — почувствовала себя хозяйкой всего, что окрест.
Там, внизу, на лесных тропинках, когда вокруг громоздится тайга, когда от скважины до скважины идти да идти, очень трудно проникнуться хозяйским, уверенным чувством. Заробеет душа. А здесь, на высоте, душа смелее.
И это новое чувство уже не покидало Светлану, когда — на шаг впереди Уляшева и Брызгалова — подходила она к девяносто девятой скважине.
Здесь их встретил Антонюк. По простоте душевной вообразив, что джегорские гости явились на Унь-Ягу, чтобы поглядеть на славные новаторские дела его бригады, Роман Григорьевич стал рассказывать увлеченно:
— Нет, какова скважина! Сущая прорва! Вчера мы в нее закачали триста кубов воды. Думали — захлебнется, выплеснет через край. А ничего — все приняла. И ещё просит! — он засмеялся.
Степан Ильич слушал мастера с явным интересом. Переспросил:
— Триста кубов?
— Да, триста. В одну только скважину — триста. А послезавтра начнем еще закачивать семьдесят третью и восемьдесят шестую. По всему фронту двинем!
Скучно было Николаю Филипповичу Брызгалову слушать все эти посторонние разговоры. Приехали по делу — нужно делом и заняться. И вообще, к лицу ли начальнику Джегорского разведрайона товарищу Уляшеву выказывать интерес ко всякой кустарщине? «Художественная самодеятельность масс…» — сострил в душе Николай Филиппович.
Неподалеку от девяносто девятой они наткнулись на трубопровод. Двухдюймовые трубы, покрытые густым слоем ржавчины, покоились на свежих сосновых чурках. Трубопровод убегал дальше в лес, и там, в густой чащобе, ослепительно сверкнула вспышка электросварки
Человек в защитной маске низко наклонился над кипящим швом. Не отнимая маски от лица, взглянул он на подошедших людей, погасил электрод. И только тогда сдвинул забрало на затылок. Под забралом оказалась улыбающаяся физиономия Артура Габидуллина.
— Здравствуйте, Светлана Ивановна! — поздоровался он. С ней первой: свое начальство. Потом кивнул Брызгалову: прежнее начальство. А на Уляшева едва обратил внимание: чужое начальство.
— Зачем же вы свариваете трубы? — нисколько не обиделся Уляшев. — Проще было бы свинчивать или — на муфтах…
— Фью-у! — присвистнул парень. — Как же их свинтишь? Вся резьба стерта…
— Новых труб нам не дали, — объяснила Светлана. — Используем старые, отбракованные. Нужда научит.
Уляшев промолчал. Как человек, познавший в жизни многое, в том числе и нужду, он отлично знал, что сочувственный вздох богатого соседа всегда звучит лицемерно. А помочь… помочь нельзя. Самому нужно.
Через пять минут они вышли на берег Пэсь-ю.
Здесь, у только что отстроенной деревянной будки, сходились стальные нити трубопроводов. Сюда тянулись электрические линии. Они, как артерии, сошлись у сердца. И это сердце, скрытое от глаз, пульсировало напряженно, гулко. Ощутимо подрагивала земля…
«Насосы… Мои!» — ахнул Брызгалов.
Понял и Уляшев. Вопросительно взглянул на Светлану.
— Да, — подтвердила она. — Мы только что приспособили центробежные насосы для закачки воды в пласт. Теперь, очевидно, придется их демонтировать.
Она произнесла это спокойно, не проявив ни сожаления, ни досады. Что скрывалось за этим спокойствием? Покорность судьбе? Усталость? Безразличие?
Кто знает… Она часто казалась бестрепетно бесстрастной — эта двадцатисемилетняя девушка, сероглазая, полная, медлительная в движениях.
Уляшев, согнувшись, протискался в низкую и тесную дверцу насосной. Пробыл там недолго. А вынырнув снова на белый свет, спросил:
— Это чья идея?
Светлана оглянулась. Глеб Горелов в стороне возился с бронированным кабелем. То ли на самом деле был очень занят, то ли скромничал — от славы прятался.
— Глеб Владимирович! — окликнула его Светлана.
— Э-э, да это вон кто!.. — несказанно обрадовался вдруг начальник Джегорского разведрайона. — Оказывается вон кто. Родня, оказывается.
Протянул подошедшему Глебу руку.
— Здорово, зятек! Сестрин муж… — объяснил окружающим. — Однако давно не виделись.
«Значит, Уляшев — брат Анны Гореловой… Ну да, конечно: те же глаза, те же тонкие губы. Вот почему показалось таким знакомым его лицо. Как же я раньше не догадалась?..»
Глеб Горелов стоял перед Уляшевым, вымученно улыбаясь, переминаясь с ноги на ногу, то и дело отирая рукавом пот с шеи. А Степану Ильичу явно доставляло удовольствие это горделивое смущение изобретателя, к тому же — близкого родственника: он любил талантливых и умеющих смущаться людей.
— Давненько не бывал у вас. Сколько раз собирался завернуть по дороге — и все не получалось. А за шестьдесят километров письма писать — смешно вроде… Ну, как живете? Как Аня?
— Ничего… — выдавил Глеб. — Здорова. Сейчас в отпуске…
Он все еще подозревал, что мирный этот разговор — тонкий подвох. Он не мог поверить, что до Уляшева до сих пор не дошли слухи о его разрыве с женой.
Неужели она ничего не сообщила брату? Неужели не насплетничал, хотя бы по дороге в Унь-Ягу, Брызгалов: вот он сейчас стоит напротив и, задрав подбородок, с отсутствующим видом разглядывает верхушки деревьев.
Или просто Степан Ильич притворяется на людях, будто ничего не знает? Соблюдает приличия? Не похоже это на него. Не похоже.
— Ну, Николай Филиппович, — сказал Уляшев, — не пора ли нам домой, восвояси?
Брызгалов оторвался от созерцания верхушек, будто очнулся:
— А как же… насосы?
— Какие насосы? — не понял Уляшев.
— Вот эти. Демонтировать…
— Демонтировать? — переспросил Степан Ильич.
И повернулся к Светлане.
Он смотрел на нее с веселым восхищением и в то же время грустным укором:
— Ох, и хитрый вы человек, Светлана Ивановна! Хитрая вы женщина…
— Не очень, — покачала головой Светлана.
13
Принесли телеграмму, адресованную на имя заведующего промыслом Брызгалова:
«СВЯЗИ ВЫХОДОМ ЗАМУЖ ПРОШУ ПРОДЛИТЬ ОТПУСК СВОЙ СЧЕТ СОЛОВЬЕВА».
Светлана записала в книгу приказов: «Продлить за свой счет…»
А через два дня дома ее ждал конверт. На конверте был изображен Кавказ: пальмы с ветвями, расчесанными на пробор, море цвета синьки для белья и какой-то санаторий с колоннами, балконами и ниспадающими к морю ступеньками.
«Дорогая Светланочка! — говорилось в Танькином письме. — Можешь меня поздравить. Я вышла замуж. Только вчера расписались. А праздновали в одном ресторане, очень было весело. Светланочка, если бы ты знала, какая я счастливая! Я прямо с ума схожу от этого счастья. Прямо целый день готова танцевать. И мне одно жалко, что ты очень далеко и я не могу с тобой поделиться.
Только ты не подумай, что я вышла замуж за того Шалико с усиками, про которого я тебе писала. Он оказался нахал и женатый. И между нами все давным-давно все кончилось, даже раньше, чем началось. Я его просто высмеяла на весь дом отдыха, и он от стыда уехал раньше срока.
А потом я познакомилась с Васей (фамилия у него Козликов, и я теперь — Козликова). Он тоже из нашего дома отдыха. Приехал из города Липецка. Он меня старше на один год. Блондин, только сейчас голова у него обритая, для загара. Но он сказал, что блондин. Знаешь, Светланочка, он до того веселый, что весь дом отдыха его обожает, а затейник наш — просто ноль без палочки перед ним, даже злится из-за этого на Васю.
Он меня тоже очень любит и уже немного ревнует, но я стараюсь не давать ему для этого никакого повода. Прямо отсюда мы поедем к нему в Липецк, где живут его мама и сестренка. Ведь я их еще не знаю, и они меня еще не знают. А письмо мы уже послали. Оттуда, из Липецка, я одна поеду к нам в Унь-Ягу, чтобы рассчитаться и забрать вещи. И опять вернусь к Васе. Мне очень жалко будет с тобой, Светланочка, расставаться. И даже Унь-Ягу жалко. Но ведь из-за этого нельзя отказываться от своего счастья.
Светланочка, ты, может быть, подумаешь, что я очень легкомысленная, потому что так быстро вышла замуж. Я тоже, конечно, понимаю, что надо было хотя бы месяц с ним просто так походить. Но, понимаешь, у него до конца путевки оставалась одна неделя, а у меня тоже отпуск заканчивается. И вот он уехал бы к себе в Липецк, а я к себе в Унь-Ягу, и мы могли бы больше никогда не встретиться. Но мы очень друг друга полюбили и решили, что нельзя терять свое счастье. Поэтому нам нельзя было откладывать.
Я не знаю, застанет ли тебя это письмо, потому что ты ведь тоже собиралась уезжать в отпуск. Но я на всякий случай пишу, чтобы ты знала, когда вернешься. Ведь у меня больше никого нет, кроме тебя и Васи.
Я очень желаю тебе, Светланочка, тоже в ближайшее время выйти замуж и быть такой же счастливой, как я.
Целую тебя —
твоя вечная Танька».
