Литмир - Электронная Библиотека
A
A

– Молодцом, Митюшин! И адмирал тебя заметил.

– Слушаю, вашескобродие! – вымолвил матрос вместо обычного ответа – «рады стараться».

– Старайся, Унтер-офицером будешь!

По-видимому, это обещание не обрадовало Отчаянного. Он промолчал, и когда старший офицер пошел далее, выступая длинными шагами и поворачивая по сторонам голову, Митюшин усмехнулся и мысленно произнес:

«Нашел „цапель“ унтерцера! Какова еще будет разделка за боцмана! Верно, вечером, когда боцман пойдет к старшему офицеру за приказаниями, оплетет он матроса и тогда „цапель“ потребует», – подумал Митюшин.

Но пришел вечер, матросы отужинали, а Митюшина старший офицер не требовал.

V

Неизвестность тревожила Митюшина. Ему хотелось с кем-нибудь поделиться сомнениями и услышать слово одобрения.

И он в тот же вечер рассказал о своем столкновении с боцманом рулевому Чижову. Он был аккуратный, исправный и обходительный человек. Себя он не «оказывал», как говорил Митюшин, так как Чижов больше отмалчивался при щекотливых словах Отчаянного на баке или уходил. Но, казалось, понимал его и как-то с глазу на глаз одобрил его слова насчет «закона», хотя и умел в то же время ладить с боцманом Ждановым.

Рассказ Митюшина не вызвал сочувствия в Чижове.

Он покачал белобрысой головой, словно бы сокрушенно, и, оглянувшись вокруг лукавыми раскосыми глазами, тихо проговорил:

– Твое дело дрянь, Митюшин… Крышка!

– Будто? – недоверчиво спросил Митюшин.

– Очень даже просто. Напрасно ты оконфузил боцмана. И безо всякого права. Ведь с тобой он обращался по-благородному?

– Положим…

– В физиономию не заезжал? Боцманских слов не загибал?

– Смел бы?

– Он только почтения требовал… Так чего было с им хорохориться?.. И довел до злобы… Зачем ты связался с боцманом и отчекрыжил, какой он такой… По какому твоему форцу? Зачем беду накликал? – сентенциозно, не одобряя поступка Митюшина, прибавил Чижов.

– Зачем? – переспросил Отчаянный.

В его насмешливом голосе звучала грустная нотка разочарования в человеке, на которого надеялся.

– То-то зря… Форц хотел показать боцману…. себя потешить? Ну и потешился, а какой прок? Боцмана не обанкрутил, а себя зря обвиноватил. Небось, боцман с рассудком… Он во всей форме «обуродует» тебя по начальству… Ответь-ка насчет бунта!.. Вроде быдто бунт и окажет…

– И отвечу! – возбужденно промолвил Отчаянный.

– Ответишь? Отдадут тебя под суд и в штрафные – это как бог!

– Пусть! – раздраженно, возмущаясь Чижовым, ответил Митюшин.

– Пусть не пусть, а из-за фанаберии отдуешься… Насчет закона горячиться… Права, мол, имеешь? Тебе покажут права… И тебя же люди дураком назовут… Не суйся, мол, в чужую глотку… Мог бы за башковатость и старание в унтерцеры выйти… Ладил бы с начальством и жил бы по-хорошему, с опаской. А теперь за твое мечтание – крышка… Старший офицер строгий, не простит, – потому неповиновение. За это не прощают, не думай. И как пойдет опрос, дознаются, что ты насчет закона да про всякое начальство баламутил из-за своего языка… Не стеснялся своего звания… Вовсе, как дурак, втемяшился… А жил бы да жил, Митюшин, как прочие люди, если бы боцмана не оконфузил…

Отчаянный молчал, словно бы не находил слов, и, казалось, был подавлен.

И Чижов, подумавший, что Отчаянный струсил, прибавил:

– Одна есть загвоздка. Избавился бы от беды…

– Какая?

– Повинись перед боцманом. Тоже и ему не лестно, как в суде его обскажут… Пожалуй, простит… А тебе что?

Отчаянный серьезно ответил:

– Ай да ловко уважил! Спасибо, приятель!

– За что?.. Куда ты гнешь?

– Вполне открылся, какой ты есть, с потрохами!

– Видно, не нравится, что обо всем полагаю с рассудком?

– Даже с большим рассудком – обессудил меня дураком…

– Не лезь на рожон. Не полагай о себе… Помни, что» матрос.

– А поклонись я боцману и выйди в унтерцеры да беззаконно чисти твою лукавую рожу, так поумнею? Обскажи-ка! – с презрительной насмешкой промолвил маленький матрос.

– Ты все зубы скалишь!

– А как же с тобой?

– В штрафные, что ли, лестно?

– Беспременно желаю. Оттого и зубы скалю!

– Перестанешь! – злобно сказал Чижов.

– И скоро?

– Хоть завтра пройдет твоя отчаянность!

– По какой-такой причине?

– Отшлифуют на первый раз за боцмана. Небось, прошлое лето выпороли одного матроса и перевели в штрафные… Очень просто!

Митюшин ужаснулся при мысли, что его завтра же могут позорно наказать, и возмутился, что свой же брат, матрос, точно злорадствует позору ближнего и беззаконию.

Но в темноте вечера, у борта на баке, где два матроса беседовали, Чижов не видел бледного взволнованного лица и сверкающих черных глаз Отчаянного.

– Пусть шлифуют! А ты смотри! – вызывающе кинул он, скрывая свой ужас.

Чижов удивился:

– И с чего это ты такой отчаянный? Не могу я в толк взять…

– Ветром надуло…

– Где?

– На фабрике.

– Так. А на царской службе тоже, значит, надуло? – иронизировал Чижов, оскорбленный тоном Отчаянного.

– Верно, что так…

– Чудно что-то…

– Видно, не слыхал, что люди тоскуют по правде? – вдруг воскликнул Митюшин.

Чижов недоверчиво усмехнулся.

– То-то не понять! Душа в тебе свиная, а рассудок подлый… Еще рад, что матроса отпорют без всякого закона! Думаешь, только больно, – а не то, что позорно и обидно… И что присоветовал!.. Совесть-то в деревне оставил… А я полагал, что ты хоть и трус, а все-таки с понятием втихомолку! – негодующе прибавил Митюшин, возвышая голос.

– Ты что же ругаешься? Это по каким правам?

– Вали к своему боцману… Виляй свиным своим хвостом и обсказывай. Может, и ты ему про меня кляузничал… Так заодно…

– Усмирят тебя, дьявола отчаянного!

И Чижов, полный ненависти к нему, отошел.

Раздали койки. Митюшин долго не засыпал, думая грустные думы.

С полуночи он вышел на вахту и мерно шагал по палубе, ни с кем не заговаривая; он снова думал, одинокий, тоскующий, как вдруг к нему подошел матросик-первогодок.

Митюшин остановился.

– Что тебе? – спросил он.

Матросик застенчиво и душевно проговорил, понижая голос до шепота:

– А тебя, Митюшин, господь вызволит из беды за твою смелость. Я хоть и прост, а понял, отчего ты тоскуешь. Из-за правды тоскуешь. Из-за нее проучил боцмана! Жалеешь матроса, беспокойная ты душа!

– Спасибо на ласковом слове, Черепков! – горячо и взволнованно проговорил Митюшин.

И смятенная его душа просветлела.

Отчаянный вдруг почувствовал, что он не одинок.

VI

Утром, когда на «Грозящем» шла обычная «убирка», боцман Жданов был еще неприступнее и ходил по кораблю, словно надутый и обозленный индюк.

Сегодня боцман наводил большой страх на матросов. Более, чем обыкновенно, он сквернословил, придираясь из-за всякого пустяка, и несколько матросов прибил с хладнокровной жестокостью, не спеша и молча.

Отчаянный волновался.

Одному матросу, у которого из зубов сочилась кровь, он возбужденно и громко сказал:

– Что ты позволяешь этому зверю боцману тиранствовать над собой? Он не смеет драться!

Матрос молчал. Притихли и другие матросы, стоявшие вблизи. Притихли и любопытно ждали, что будет. Боцман стоял в двух шагах и слышал каждое слово Отчаянного.

Но Жданов только бросил на Митюшина беспощадный злой взгляд и пошел далее, великолепный, строгий и высокомерный.

«Сегодня будет разделка!» – решил Митюшин.

Действительно, за четверть часа до подъема флага вестовой старшего офицера вприпрыжку подошел к Митюшину.

– Старший офицер требует в каюту! – проговорил невеселым тоном вестовой.

И, понижая голос, участливо скороговоркой прибавил:

– Освирепел… страсть! Сей минут боцман был у «цапеля» и на тебя, Митюшин, кляузничал… Я заходил в каюту и слышал, как боцман против тебя настраивал. Так ты знай!

3
{"b":"25712","o":1}