10. Вопрос. Но пусть сие будет так, однако я знаю одно: если бы Адам не преступил [заповеди], я не испытывал бы приражения зла?
Ответ. И это сказал ты неправильно: не испытывать приражения зла есть [принадлежность] естества непреложного, а не человеческого, ибо если мы и одного естества с Адамом, то надлежит и ему быть подобну нам и нам подобными ему. Итак, да уверит тебя сам сей первый человек, что он не был ни непреложен, ни в частности[325] злонравен, но произвольно преложен[326] и нарушил заповедь не понуждением естества, но согласием воли. Следовательно, как он доступен был сатанинскому приражению, имея власть послушать или не послушать его, так и мы.
11. Вопрос. Только теперь уступаю тебе, потому что ты не отрицаешь сатанинского приражения.
Ответ[327]. Я и прежде никогда не отрицал сего, ибо знаю, что и Иов был искушаем от диавола, [помню] и слова Писания: «Несть наша брань противу крови и плоти, но к началом, и ко властем, и к миродержителем тмы века сего, к духовом злобы»[328]; и еще: «Противитеся диаволу, и бежит от вас»[329]; и еще: «Супостат ваш диавол, яко лев рыкая, ходит, иский кого поглотити»[330]. Но поелику вы полагаете, что лукавые помыслы не ваши, но кого-либо иного, иногда говоря, что это грех Адамов, иногда — что это сам сатана, иногда же — приражение сатанинское, посему мы говорим, что Адамов грех — одно, сатана — другое, приражение сатанинское — иное, а иное — лукавые наши помыслы, хотя производящие их причины и заключаются в приражении. Ибо сатана есть то самое существо — диавол (ἡ τοῦ διαβόλου ὑπόστασις), которое покушалось искушать и Господа; грех Адамов есть преступление заповеди первым человеком; приражение сатанинское есть в одном только помысле представляющееся явление лукавого дела, которое и самому тому, чтобы приблизиться к уму нашему, находит [удобство] лишь по нашему маловерию. Ибо когда по получении нами заповеди ни о чем не иметь попечения, но всяцем хранением блюсти свое сердце[331] и искать внутрь нас сущего Царствия Небесного, ум отступит от сердца и от вышесказанного взыскания, тотчас дает место диавольскому приражению и бывает доступен лукавому совету. Но даже и тогда диавол не имеет власти приводить в движение наши помыслы, иначе бы он не пощадил нас, наводя понудительно всякую злую мысль и не попуская помышлять ничего благого; но он имеет только власть внушать превратное учение в помысле только первой мысли, чтобы искушать наше внутреннее расположение, куда оно клонится: к его ли совету или к заповеди Божией, поелику они друг другу противятся. А посему мы в том, что любим, тотчас возбуждаем наши помыслы к оному [вражию] указанию и пристрастно беседуем в мысли с показавшимся предметом; а в том, чего отвращаемся, не можем медлить, но ненавидим и самое то приражение. Если же, и будучи ненавидимо, оно пребывает — случается и сие, — то это зависит не от нового нашего расположения, но укрепляется на нас от прежнего восприятия, а потому [такое приражение] стоит на месте неподвижно и как одномысленное[332] бывает возбраняемо сердечным негодованием перейти во многомыслие и страсть; ибо одноличное явление, ненавидимое внимающими себе, не имеет естественной [силы] насильно извлекать ум в страсть многомыслия, только с помощию одного сердечного сладострастия. А потому, если мы совершенно отступим от сладострастия, то даже и явление в одном помысле (μονολόγιστος) прежде принятых впечатлений не может более вредить нам или осуждать совесть нашу за то, что мы не обезопасили себя касательно будущего. Ибо когда ум познает безуспешное свое противление прежде принятым впечатлениям и исповедует Богу прежнюю свою вину, тотчас упраздняется и самое сие искушение.
И ум снова имеет власть внимать сердцу и всяцем хранением блюсти оное молитвою, покушаясь войти во внутреннейшие и безопасные клети сердца, где уже нет ветров лукавых помыслов, бурно реющих и низвергающих душу и тело в стремнины сладострастия и в поток смолы; нет широкого и пространного пути, устланного словами и образами мирской премудрости, который обольщает последующих ей, хотя бы они и были весьма мудры; ибо чистые внутреннейшие клети души и дом Христов приемлют внутрь себя ум наш, обнаженный и не приносящий ничего от века сего, будет ли то оправдываемо разумом или нет, разве только три сия, поименованные апостолом: веру, надежду и любовь[333]. Итак, кто любит истину и желает трудиться сердечно, тот, по сказанному выше, может не увлекаться и прежде принятыми впечатлениями, но внимать своему сердцу, преуспевать [в достижении] внутреннейшего и приближаться к Богу, только да не небрежет о трудах молитвы и жительстве [по Богу]; ибо не может не трудиться сердцем тот, кто внимательно воздерживает себя всякий день не только внешне, но и внутренне от мысленных парений и плотских сластей. Таким образом, бывающее в одном помысле приражение мы признаем понудительным, потому что, и будучи ненавидимо, оно еще пребывает. Но беседу с приходящими помыслами [называем] произвольною. Это оказалось и на тех, которые не согрешили по подобию преступления Адамова; приражению возбранить они не могли, но беседу с ним и пристрастие вовсе отвергли.
12. Вопрос. Следовательно, мы по необходимости приняли преступление Адамово, которое есть грех наш, состоящий в помыслах?
Ответ. Это не есть преступление Адамово, но обличение сладострастия каждого. Но и преступление мы не получили преемственно, ибо, если бы мы преступали закон по причине преемствования, то необходимо надлежало бы всем нам быть преступниками и не быть обвиняемыми от Бога, как преступающим оный по необходимости естественного преемствования. Ныне же сие бывает не так, ибо не все мы преступаем заповедь и не все соблюдаем ее; следовательно, очевидно, что это преступление происходит не от необходимости, но от сладострастия.
13. Вопрос. Поелику, как ты говоришь, Господь пришел ради сего преступления, то отчего Он не истребил его в крещении, но еще и ныне каждый имеет власть преступать или не преступать [заповеди]?
Ответ. Преступление, будучи произвольное, как указано выше, никем не преемствуется поневоле, но происшедшая от сего смерть, будучи понудительною, преемствуется нами и есть отчуждение от Бога, ибо после того, как умер первый человек, т. е. отчуждился от Бога, и мы не могли жить в Боге. Посему и пришел Господь, чтобы оживотворить нас банею пакибытия и примирить с Богом, что Он и сделал. Итак, мы получили преемственно не преступление, поелику и сам Адам не по необходимости впал в оное, но по собственной воле; смерть же мы наследствовали поневоле, поелику и его постигла поневоле смерть, которая царствовала и над не согрешившими по подобию преступления Адамова[334].
14. Вопрос. Согласимся, что Адам произвольно впал в преступление и что посему мы, будучи одного с ним естества, произвольно отпадаем [от Бога]. Ужели и приражение не действовало на него невольно?
Ответ. Действительно, приражение было невольное, но приражение [помысла] не есть ни грех, ни правда, но обличение самовластной нашей воли. Потому-то и попущено ему приражаться к нам, дабы преклоняющихся к заповеди удостоить, как верных, венцов, а преклоняющихся к сласти, как неверных, показать достойными осуждения. Но и сие надлежит знать нам, что не тотчас после каждого нашего изменения [поступка] дается по оному суд, оказались ли мы искусными или достойными отвержения, но когда во все наше пребывание в сей жизни будем испытаны приражениями, побеждая и будучи побеждаемы, падая и восставая, блуждая и будучи наставляемы на добрый путь, тогда только в день исхода, по сочтении всего, соразмерно сему будем судимы или похваляемы. Итак, не приражение есть грех. Вовсе нет! Ибо хотя оно и без нашего согласия нам показывает вещи в одном [лишь] помысле, но мы получили от Господа власть духовного делания и в нашем самовластии состоит при первой мысли испытывать и вредное, и полезное и отвергать или принимать помыслы, которые умножаются не по нужде, но от душевного расположения. Но предположим по-твоему, что и сии возникают невольно и преемственно: почему же божественное Писание осуждает нас за лукавые помыслы? Или как можем мы не допустить те помыслы, которые тревожат нас, происходя невольно и преемственно? Если же ты возразишь мне, что мы, по свидетельству Писания, можем не допускать их благодатию Христовою, которую получили от крещения, то пойми, что и посему мы оказываемся виновными, как имеющие от Бога власть и силу удерживать их от первого приражения и не удерживающие. Если же кто обвиняет в своем зле кого-либо другого, то не только согрешает без страха, но и хулит Бога, попустившего людям быть боримыми безвинно.
