Он медленно повернул голову. В свертках оказались младенцы. Близнецы. Он стоял и смотрел, смутно догадываясь, что от него ожидают какой-то реакции, но будучи не в состоянии что-нибудь сказать или сделать.

– Ох, Чарли, да проснись же ты, ради бога!

Сестра взяла его за руки и в дикой пляске завертела по комнате.

Как ни странно, головокружение от танца пошло ему на пользу, внеся хоть какую-то упорядоченность в сумбур его мыслей. Наконец Изабелла остановилась, приложила ладони к его щекам и сказала:

– Роланд умер, Чарли. Остались только мы – ты и я. Понимаешь?

Он кивнул.

– Хорошо. А теперь скажи мне, где папа?

Когда он сказал, у нее началась истерика. На крики явилась Миссиз, которая отвела Изабеллу в ее комнату, уложила в постель и, дождавшись, когда она утихнет, спросила:

– Дети – как их зовут?

– Марч, – сказала Изабелла.

Но Миссиз интересовала не фамилия – ее она знала и так. Весть о замужестве Изабеллы дошла до нее несколько месяцев назад, как и весть о рождении детей (ей не было нужды подсчитывать месяцы на пальцах, однако она это сделала, задумчиво поджав губы). Пару недель назад она узнала о смерти Роланда от воспаления легких. Она также знала, что старые мистер и миссис Марч, подавленные смертью их единственного сына и возмущенные безразличием, с каким восприняла эту трагедию их невестка, стали чуждаться Изабеллы и ее детей, предпочитая тихо горевать вдвоем.

– Я спрашиваю об именах, данных при крещении.

– Аделина и Эммелина, – сонно произнесла Изабелла.

– А как ты их различаешь?

Но юная вдова уже погрузилась в сон. И пока она спала в своей старой постели, эскапада с замужеством начисто изгладилась из ее памяти. Утром она пробудилась с ощущением, что никакой свадьбы не было, а дети представились ей не собственной плотью и кровью – материнский инстинкт ей был абсолютно неведом, – а чем-то вроде духов или призраков, поселившихся в этом доме.

Младенцы были на кухне и еще спали. Над их гладкими бледными личиками склонились, беседуя шепотом, Миссиз и садовник.

– Кто из них кто? – спросил садовник.

– Не знаю.

Стоя по бокам старой детской кроватки, они разглядывали двойняшек. Четыре полукружия ресниц, два одинаковых ротика, два покрытых пухом маленьких черепа. Но вот у одной из девочек вздрогнули веки, а затем приоткрылся глаз. Садовник и Миссиз затаили дыхание. Но глаз тут же закрылся, и дитя снова погрузилось в сон.

– Вот эта будет Аделиной, – сказала Миссиз.

Она достала из шкафчика полосатое кухонное полотенце, отрезала от него две полоски и повязала их на запястья девочкам – красную полоску беспокойной близняшке, и белую той, что безмятежно спала.

Экономка и садовник еще долго стояли и смотрели, каждый положив руку на свой край кроватки. Наконец Миссиз повернула к садовнику умиленное, посветлевшее лицо и произнесла:

– Двое детей, кто бы мог подумать, Копун? В нашем-то возрасте!

Он перевел взгляд с младенцев на женщину и заметил слезы, затуманившие ее круглые карие глаза.

Грубая длань садовника простерлась над кроваткой. Экономка поспешно смахнула с лица выражение глупого восторга и с улыбкой вложила в его ладонь свою маленькую руку. Эта рука была влажной от слез.

А под аркой их рукопожатия, под неверным прицелом двух пар стариковских глаз мирно посапывали сестры-близнецы.

Было уже очень поздно, когда я покончила с записью этой истории. За окном стояла тьма, весь дом был погружен в сон. Всю вторую половину дня и часть ночи я провела за письменным столом, пока моя память фразу за фразой восстанавливала рассказ мисс Винтер, а мой карандаш выводил строку за строкой под эту диктовку. Страницы в их средней части были заполнены убористым почерком: потоком слов мисс Винтер. Временами моя рука смещалась влево, чтобы сделать на полях пометку, когда ее интонация или жест казались мне существенным дополнением к сказанному.

И вот я отодвинула от себя последний листок, отложила карандаш и помассировала затекшие пальцы. В течение нескольких часов голос мисс Винтер создавал воображаемый мир, воскрешая для меня мертвецов, и я напряженно следила за этим «кукольным спектаклем», не отвлекаясь на посторонние вещи. И только в самом конце, когда ее голос уже перестал звучать у меня в голове, но ее облик еще не рассеялся перед моим внутренним взором, я вдруг вспомнила одну деталь: серого кота, словно по волшебству появившегося у нее на коленях. Он сидел недвижно, поглаживаемый рукой хозяйки, и не сводил с меня круглых желтых глаз. Если он и видел окружавших меня привидений, если он и был способен проникнуть взором в мои тайны, то его это не слишком беспокоило; он лишь изредка жмурился и затем вновь устремлял взгляд в мою сторону.

– Как его зовут? – помнится, спросила я.

– Призрак, – обронила она рассеянно.

Я улеглась в постель, погасила ночник и закрыла глаза. У меня еще побаливал палец, натруженный карандашом, а также ныло правое плечо из-за того, что я долго просидела за столом, не меняя позы. Хотя комната погрузилась в темноту, а глаза мои были закрыты, я продолжала видеть перед собой страницу с широкими полями и бегущие по ней строки моего почерка. Внимание мое сосредоточилось на поле справа: девственно-чистое, без единой пометки, оно сверкало ослепительной, режущей глаза белизной. Эта часть страницы предназначалась для моих комментариев и вопросов.

И вот в темноте мои пальцы сомкнулись на призрачном карандаше и начали записывать вопросы, навязчиво проникавшие в мое дремотное сознание. Интересно, какие еще надписи имелись на теле Чарли, кроме имени его сестры? Как долго могут сохраняться изображения, вырезанные на живой кости? Зарастают они со временем или остаются до самой смерти? В гробу, под землей, когда плоть его истлеет и сойдет с кости, откроется ли могильной тьме имя Изабеллы? Роланд Марч, покойный супруг, так быстро и легко забытый… Изабелла и Чарли. Чарли и Изабелла. Кто был отцом близнецов? А за всеми этими мыслями – шрам на ладони мисс Винтер. Буква «Q» – знак вопроса[10], врезанный в человеческую плоть.

По мере того как я во сне записывала свои вопросы, поля страницы все расширялись, начали пульсировать вспышками света и наконец поглотили меня – с изумлением и страхом я ощутила себя зернышком бумаги, частицей материала, из которого состояла эта история. И вот так, невесомая, я всю ночь блуждала внутри истории мисс Винтер, формируя ее ландшафт, очерчивая ее контуры, балансируя на ее гранях и пытаясь разглядеть тайны, лежащие за ее пределами.

Проснулась я рано. Слишком рано. Монотонный фрагмент давешней мелодии навязчиво скребся у меня в мозгу. Оставался еще целый час до того, как Джудит должна была принести завтрак. Я приготовила чашку какао, торопливо проглотила обжигающий напиток и вышла на свежий воздух.

Сад мисс Винтер оказался своего рода головоломкой. Начнем с того, что он был огромен. Живая изгородь из тиса, поначалу принятая мной за его внешнюю границу, в действительности лишь разделяла два участка сада. И таких внутренних перегородок здесь было великое множество. Мне попадались живые изгороди из кустов боярышника, бирючины или темно-пунцового бука; каменные стенки, увитые плющом, ломоносом или голыми стеблями роз; аккуратные дощатые заборчики и плетни из ивовых прутьев.

По садовым дорожкам я переходила с участка на участок и никак не могла уяснить принцип здешней планировки. В живых изгородях, казавшихся сплошными, если смотреть на них прямо, при взгляде под другим углом иногда открывался диагональный проход. По обсаженным кустами пересекающимся аллеям гулять было легко и приятно, но выбраться из этого лабиринта мне удалось только чудом. Фонтаны и статуи, которые я полагала оставленными далеко позади, вдруг снова возникали прямо передо мной. Значительную часть времени я провела не в движении, а стоя столбом и растерянно оглядываясь вокруг. Природа загадочна по своей сути, но в данном случае она как будто целенаправленно старалась сбить меня с толку.