— Не валяй дурака, — поддержал Яниса невесть откуда взявшийся парторг, он же «городской хлюпик». — Я позвонил куда следует. Скоро прибудут люди с собаками. Морем им не уйти, разве по воде, яко по суху, пойдут на манер Христа. Дорогу им тоже не перейти. Машины уже высланы. Крысоловка захлопнулась. Пускай часок-другой по лесу покружат да подмоются, небось, полные штаны наложили, вони меньше будет, когда за шкирку возьмем.

Хлюпик, как оказалось, парень не промах и на язык остер, умеет говорить без книжных премудростей, не боится, что называется, и рот осквернить. Кое для кого это явилось неожиданностью, один лишь удмурт обронил:

— А ты, браток, растешь…

Что он имел в виду, им одним было известно.

— Как вы тут, все целы? — обратился парторг к Янису.

— Старик пошел к причалу лодки встречать, девочка жива, только кукле пулей голову оторвало. И Анните стала заикаться…

К тому времени уж народ набежал.

— К доктору отправим, — сказал парторг.

— Еще чего! Доктора от этого не лечат. Уж лучше в литовскую церковь сводить, — возразила бойкая бабенка.

— Лаумовой травой окурить ее надо, — заметила рыбачка постарше.

— Выплеснуть на нее ушат холодной воды из Кудесного ключа, как рукой снимет, — посоветовала третья.

Удмурт усмехнулся.

— Холодная вода не поможет, надо выстрелить над ухом, язык на прежнее место вернется. Клин клином вышибают. У нас так делают. А травок ваших я не знаю.

— Как бы к девчонке рожа не пристала, — сокрушалась ревнительница «литовской» церкви.

— Доктор вылечит, — повторил парторг, однако не столь уверенно, как прежде, потом спросил: — Убитых опознали?

— Один вроде на Роланда Фишерова смахивает, двое других чужие.

— Фишер… — обронил парторг, многозначительно глянув на удмурта. Тот только глазами похлопал.

Вскоре подкатила машина с солдатами и двумя овчарками. Удмурт вызвался в провожатые.

Возле машины остался водитель. Не раз ему пришлось повторить приказ командира:

— Трупы не трогать! Пусть лежат, как лежали. И вообще, всем разойтись по домам! Нечего базар устраивать.

Тут со стороны Кудесного ключа появились Волдис Бамбол с Дартой Фишер. Толпа молча расступилась перед ними.

— Роланд… — вполголоса молвил кто-то.

Дарта вздрогнула, однако не взглянула на убитого, только крепче прижалась к Волдису, и тот — у всех на виду — положил на плечо Дартулы Фишер стиснутый кулак, привлек к себе девушку и не отпускал ее, пока не вошли в дом. Там, закрыв лицо ладонями, Ула склонилась над кроваткой Анни.

Девочка протянула к ней ручонку и произнесла одно единственное слово:

— Кук-кла!

Дартула посмотрела на куклу, обвела глазами комнату, подобрала с пола клубок суровых ниток и принялась за дело.

— Вылечим, Анни, твою дочку, мигом вылечим!

— Кук-кла, — опять послышалось с кровати. Можно было подумать, Анните и в самом деле разучилась говорить.

Висвалдис некоторое время наблюдал за движением дрожащих рук Дартулы, потом отобрал у нее куклу, спокойно заметив:

— Дочь рыбака, а узел толком завязать не умеешь. — И с улыбкой добавил: — Какой рыбак тебя замуж возьмет?

Вскоре к дому Бамболов бок о бок подошли старый Бамбол и старый Фишер. И опять все молча расступились. Иоганн, увидав распростертого на земле Роланда, снял шапку, постоял, опять надел шапку, повернулся и побрел к своему дому, стоявшему посреди поселка. Никто его не остановил, никто слова не произнес, и только когда сутулая фигура Фишера скрылась из виду, между собой негромко засудачили бабы.

Иоганн Фишер, как был в плаще, прошел в комнату, снял с полки и швырнул на стол Библию, подсел к столу, раскрыл ее на последней странице.

Там он прочел:

Иоганн, слегка пошатываясь, поднялся, разыскал ручку, чернила и написал на обложке Библии, поскольку больше нигде не оставалось свободного места:

Написал и рухнул всем телом на стол, всхрапнув как-то странно. Ладейная кукла исполнила последнюю просьбу Иоганна Фишера: в родном поселке дала помереть смертью порядочного человека.

Когда годом позже порвалась льняная бечева, Висвалдис Бамбол не стал заново привязывать к фальшкилю ладейную куклу, а принес ее домой и отдал для забавы маленькой Анните. Однако Дартула убрала куклу на буфет.

— Мала еще для этого. Подрастет, будет память о деде.

Анните по-прежнему заикалась, и первую зиму в школе ей приходилось туго.

Перевод С. Цебаковского

Стюардесса начала раздавать конфетки.

Под крылом сверкнула спокойная синева моря со светло-коричневыми отмелями и маленькими, странными пятнышками, волочащими за собой белые пенные полоски. Янис улыбнулся. Сверху даже море кажется маленьким, будто аквариум, в котором крохотными водяными мушками снуют рыбацкие суда. А люди на белом песке?.. Вот эти песчинки — это и есть люди? Такие же, как он, Янис, и его сосед справа, и женщина перед ним, с младенцем на коленях? Пришлось немного сосредоточиться, чтобы понять это. В этот момент самолет лег на крыло, и взгляд Яниса уткнулся в синеву неба. Зеленоватая голубизна неба! Секунда перед необъятной бесконечностью… Может быть, даже две или три секунды, но Янису хватило их, чтобы почувствовать, что раньше море лишь обманывало его своей невыразимой ширью… Прошел еще миг, самолет выкинул из-под себя ногу с колесом вместо ступни, и бесконечности уже не было, только бетон мчится навстречу, шершавый, как наждачная бумага.

Аэропорт встретил Яниса вихрями и ревом работающих моторов. Женщина, идущая впереди, растерянно придерживала парик, но тогда короткая юбка, взлетала выше кружевных штанишек… Кто-то кому-то что-то говорил, но никто ничего не слышал из-за этого рева турбин и моторов.

Янис шел большими, неторопливыми шагами, засунув руки в карманы темно-серых брюк. Вскоре он заметил, что отстал от кучки пассажиров, которые рысцой спешили за багажной тележкой.

У ворот аэропорта крутился милиционер. Когда Янис проходил мимо, он опытным взглядом скользнул по лицу, по «робе» и стоптанным ботинкам. Взгляд был не столько придирчивым, сколько регистрирующим, и Янис сказал: — Привет столице!

Милиционер не ответил, только вскинул подбородок и пронзил взглядом небо.

В туалете Янис сунул голову под кран. Мыла не было, и он просто водой оттирал лицо, обросшие щетиной скулы, фыркал, отплевывался и думал, что за эти восемнадцать месяцев он все-таки кое-чему научился… Хотя бы тому, что короткие волосы в летнюю пору создают хорошее самочувствие. Когда он провел ладонью по голове, капельки, как со щетки, брызнули в зеркало, и он не разглядел, что лицо его стало суше и глаза спокойнее.

Улица подле аэропорта встретила Яниса зелеными деревьями и светом. Такой свет июньским утром бывает только в Риге. Рано политый асфальт парил, и пар медленно поднимался к солнцу, сглаживая тени, обдавая людей и все окружающее свежестью, которая развеется через час-другой.

Где-то неподалеку хлопнула дверца машины.

— Эй, вольный! — окликнул его кто-то. — Коли деньги есть, можем ехать. — Из приоткрытого такси на Яниса смотрел седоватый шофер в потертой кожаной куртке.

Янис достал из кармана пачку денег, заработанных за полтора года, помахал ею — и они поехали. Сначала шофер смотрел поверх руля так напряженно, будто они с бешеной скоростью мчатся в тумане, потом пальцы его расслабились, и он повернул голову.

— Сколько лет?..

Янис ожидал этого вопроса.

— Тридцать четыре, — сказал он. Это помогло. Вопроса «за что?» не последовало.

Улицы были пусты. Ранние воскресные пешеходы преимущественно выводили собак. «Много собак», — подумал Янис. Благосостояние в глаза бросается. Ведь еще так недавно жители окраины держали кроликов, кур, даже коров… А теперь вот собаки: колли, пудели, доги, овчарки, фокстерьеры… Янис разглядывал собак, забыв о людях. Вернее, не забыв — собаки действительно были настоящими представителями своей породы, чего о многих владельцах этого сразу не скажешь.