Получив утреннюю почту, он положил все газеты на стойку и забыл о них: нужно было приготовить обед на сорок человек. Обливаясь потом, толстяк помогал нанятой для кухонных дел старухе. Когда обед был готов и старуха расставила на столах тарелки, дядюшка Вилли велел вихрастому Людвигу позвать рабочих и только теперь занялся газетами.

Пришедшие на обед впервые увидели, что флегматичный дядюшка Вилли может так неистовствовать. Ом стучал кулаком по стойке и потрясал газетой. Очки висели на кончике носа, а усы приняли совсем не обычный для них вид: один ус поднялся вверх, другой опустился вниз. Долгое время толстяк не произносил ни слова и только раскрывал рот, точно хватал воздух.

— Что с тобой, Вилли? — удивленно спросил Малер.

— Что?! — выкрикнул наконец дядюшка Вилли. «Фольксблатт» поместила статью против моста на Шведен-канале. Что за грязная статья! Ее мог написать только такой мерзавец, как Магнус… Послушайте, Пауль… Шварцвальд! Фогельзанд! Кугель! Слушайте все!

Торопясь и волнуясь, дядюшка Вилли стал читать статью. Чтение несколько раз прерывалось возгласами возмущения.

— Что делается у нас в Вене! Наци, оказывается, могут еще обливать грязью!… Они еще подают свой голос! Да, да, эту статью мог написать только нацист!…

Голос дядюшки Вилли потонул в шуме. Но, использовав наступившее на минуту затишье, толстяк крикнул:

— Надо организовать манифестацию! Мы пойдем к парламенту! К нам присоединятся. Флоридсдорф будет протестовать! К парламенту!

— Верно, Вилли! — поддержали его рабочие Пойдем к парламенту! Сейчас же!

Старик Малер поднял руку.

— Неверно, товарищи, — сказал он. — Мы, работающие в мастерской, на манифестацию не пойдем.

— Почему? Оставить клевету без ответа?! Надо итти! — снова зашумели рабочие.

— Не торопитесь. Выслушайте меня.

Малер пощипал свой подбородок:

— Мы не можем бросить работу. Отлито пять панелей. Нужно отлить еще семь. Времени осталось мало. Статья грязная, верно. Но неужели вы думаете, что она остановит строительство моста? Нет! Неужели наши советские товарищи после этой лжи опустят руки? Нет! Мы ответим на эту статью своим трудом! За работу, товарищи!

Над городом прошумел теплый весенний дождь. В горах — дальние их очертания видны с Триестского шоссе — олени, туры и серны потянулись на альпийские луга. Пастухи начали перегонять отары овец на летние горные пастбища. Следом за ними откочевали и волки. Набухшие почки каштанов на Ринге готовы были лопнуть.

День угасал. Предвечерние тени пали на двор дома по Грюнанкергассе, 2. Птицы торопливо и радостно щебетали на крышах. Близился май, веселый месяц.

За столом у подвала, дверь которого была открыта, Хоуелл и Лаубе пили вино. Из подвала несло прохладой, и слышно было, как глухой хаусмейстер Иоганн громко бормотал, очевидно разговаривая с бочками. Хоуелл вынул из кармана газету:

— Читайте, Лаубе! Статья «Кто мешает возрождению Австрии».

— Я не читаю коммунистических газет, — буркнул Лаубе, взглянув на газетный заголовок.

— Нет, читайте! — настойчиво сказал Хоуелл. — Читайте, если хотите с ними бороться. Как они нападают на «Фольксблатт», поместившую статью Гольда! Той цели, которую мы ставили, статья, конечно, не достигнет. Они через несколько дней закончат этот проклятый мост. Ваши соотечественники помогают им.

— Кто это?

— Пролетарии Вены. Они изготовляют для русских перила и фонари.

— Мои соотечественники, Хоуелл, — это те, кто в двадцать седьмом году и тридцать четвертом расстреливали коммунистов. Я презираю их за то бессилие, которое они проявили. Им не удалось уничтожить красных. А теперь моим соотечественником являетесь вы, Хоуелл. Вы можете расправиться с ними более совершенным оружием.

— Поэтому, Лаубе, мы и должны интересоваться, что говорят о нас наши враги. Слушайте: «Есть господа, которым невыгодно восстановление нашего города. Они хотят спекулировать на развалинах». А вот и характеристика Гольда, уничтожающая, с их точки зрения. На счету у Гольда, оказывается, немало выданных гестапо коммунистов и социалистов. Но теперь им его не достать. Я ему выдал пропуск в Зальцбург. Он мне еще пригодится.

— Это ничтожество?

— Да, да… Он, правда, непригоден для дел, связанных с кровью, но разведчик и провокатор из него выйдет неплохой. В Зальцбурге его воспитанием займется мой шеф. Мы, Лаубе, обмениваемся нужными людьми. Я послал шефу Гольда, шеф прислал ко мне сегодня интереснейшего типа. Его зовут… ну, да это неважно… Здоровяк, ручища как у гориллы. Отрекомендовался парикмахером из лагеря Дахау. Вовремя сбежал от расплаты. «Тебе, мальчик, говорю, орудовать молотом, а не бритвой». Он улыбается: «Я работал и молотом». — «Но ведь ты же парикмахер?» — «Да, но моя цирюльня была особого рода. В лагере ее в шутку называли «преддверие рая». Ко мне присылали только тех, кого нужно было ликвидировать. Я снимал с заключенного волосы, а когда он собирался уходить, думая, что все окончено, бил по голове деревянным молотом. Одного удара хватало». Я отправил эту обезьяну с бритвой к Августу.

— Что же дальше, капитан? — раздраженно спросил Лаубе.

— Дальше? Что будет дальше, хотите вы знать?

— Да, меня интересует завтрашний день в самом точном смысле этого слова. Что делать нам завтра, которое наступит через несколько часов?

Хоуелл налил в стакан вина, выпил.

— Завтра? Пока нам не удалось заработать миллион. Свою часть вина я продаю Роу. Я сговорился с ним. С завтрашнего дня он главный поставщик вина в этих районах, а я только его помощник. Он, конечно, не даст мне много заработать. Но я возьму на другом.

— А я? — Лаубе неприязненно глянул на Хоуелла.

— Вы мой помощник, — ответил Хоуелл.

— Ваш помощник? Вы, конечно, тоже не дадите мне много заработать?

— Нужны деньги, Лаубе. Роу примет вас в свой трест…

— Деньги? — Лаубе иронически усмехнулся. — Вот что объединяет нас в едином отечестве. С деньгами я смогу действовать и сам.

— Вы погибнете. Действуйте заодно с нами.

— Обстоятельства изменились.

— Было время, когда я и без вас делал дела.

С улицы донеслось пение. Хоуелл и Лаубе прислушались. Сотни людей шли по Грюнанкергассе, наполнив улицу необычным для нее шумом. Песня, звонко начатая отдельными голосами, звучала неуверенно и слабо; но к одиночным певцам присоединились новые голоса, их стало много, и поющий коллектив уверенно и сильно поднял песню к небу и развернул ее широко, как знамя. Для улицы это было необычно и ново. Улица прислушалась А люди шли мимо дома по Грюнанкергассе, 2, шли и пели.

Из подвала показался хаусмейстер Иоганн с двумя бутылками вина. Он поставил их на стол.

Лаубе прокричал старику:

— Что там творится на улице, Иоганн? Пойди узнай. Кому это захотелось орать возле моего дома?

Старик заковылял к воротам.

— Не отрывайтесь от нас, — говорил Хоуелл. — Мы еще восторжествуем!

— Деньги… Деньги… — бормотал Лаубе. — Вам нужны деньги? Хорошо, я их добуду. Мне должен Катчинский.

Компаньоны быстро выпили вино. Хаусмейстер Иоганн возвратился к столу.

— Манифестация, хозяин, — заговорил он. — Люди поют… Много их. И наш Гельм, трубочист, Рози и даже скрипач-нищий с ними. На улице праздник, хозяин.

— Праздник? — усмехнулся Лаубе. — Почему же не гремят колокола, не поют органы в кирхах? Праздник трубочистов и нищих. Хоуелл! Где ваша атомная бомба?

Лида написала последнюю фразу, отложила в сторону словарь. Работа над переводом была закончена. Эта синяя ученическая тетрадка будет храниться до радостной встречи. Девушка поставила на нотную подставку рояля журнал с портретом Юрия и, время от времени поглядывая на него, прочла все с начала.

…Улица в районе восстания носила имя святого Губерта, покровителя охотников. На ней и произошло то значительное событие, в память о котором улица была переименована.

В мае Прага восстала. В городе шли бои с вооруженными до зубов гитлеровцами. В доме номер пять по улице святого Губерта расположился перевязочный пункт для раненых повстанцев. Баррикады находились в двух кварталах от дома, но когда санитары вынесли из него носилки с тяжело раненными, один за другим прозвучали выстрелы, и санитары были убиты наповал.