Мастерской, видно, давным-давно никто не интересовался. Всюду валялись осколки разбитых опок и заплесневелые куски шамотного кирпича.

— Можно, Александр Игнатьевич, в этот сарай живую душу вдохнуть и заставить вагранку чугун варить?

— Можно, Вася. Переоборудовать только надо. Добыть опоки нужных размеров, ковши, но не это главное. Душа — это прежде всего люди.

Выйдя из мастерской, Александр Игнатьевич подсел к детям, разговорился с ними.

— Здесь жила Фрици, — сказал мальчик, протянув руку с гармошкой в сторону мастерской.

— Кто это Фрици?

— Сова. Она очень страшно кричит по ночам.

— Придется Фрици поискать себе квартиру в другом месте, где-нибудь на кладбище.

— А разве вы собираетесь здесь что-то делать?

— Возможно.

— Тогда вам придется спросить разрешения у дядюшки Вилли.

— Он хозяин мастерской?

— Нет, но у него живет Грета — вот эта девочка. Она сирота. Ее отец был хозяин.

Голубоглазая девочка с короткими косичками потупилась при этих словах.

— Как тебе живется, Грета, у дядюшки Вилли? — спросил Александр Игнатьевич.

— Хорошо, — коротко ответила девочка.

— Дядя Вилли хороший, — убежденно проговорил вихрастый музыкант. — Он, правда, любит поворчать, но всякий раз, когда мы уходим играть, дает нам по бутерброду.

— Ну, малыш, веди меня к дядюшке. Мне нужно с ним познакомиться.

Дядюшка Вилли был хозяином «Веселого уголка» — небольшой пивной на углу улицы. Обычная захудалая пивная, в которой посетители больше играют в кости и болтают, чем пьют пиво. Сидя за прилавком, хозяин «Веселого уголка» от скуки клевал носом. Газета и квадратные очки в роговой оправе лежали на его коленях.

Увидев посетителей, дядюшка Вилли стряхнул с себя дрему, приветливо улыбнулся и, убрав газету, склонился над прилавком. Розовощекий толстяк с короткими и толстыми, как сардельки, пальцами, он напоминал ленивого разжиревшего кухонного кота. Круглые глаза и прямо торчащие жесткие усы усиливали это сходство.

— Здравствуйте, господин русский офицер! — невнятно пробормотал он. — Есть пиво, есть вино. Что прикажете?

— Давайте пива. Но, кроме пива, у меня к вам дело.

При слове «дело» дядюшка Вилли выпрямился, быстро надел очки и внимательно уставился на Александра Игнатьевича. Сонное выражение исчезло с лица. Жесткие усы шевельнулись.

— Я слушаю вас, господин русский офицер.

— Какое отношение вы имеете к литейной мастерской?

— Ах, вот что! Сию минуту. Я подам вам пиво и все объясню.

Дядюшка Вилли снял очки. Лицо его снова стало сонным и вялым. Он лениво поплелся в угол, где стояла бочка с насосом. Разговор о мастерской он, видно, не считал серьезным делом.

Александр Игнатьевич и Василий сели. Дядюшка Вилли принес две кружки, положил под них картонные кружочки.

— Вас интересует мастерская, господин русский офицер? Должен откровенно вам сказать, что над этой мастерской… — Тут взгляд его остановился на малышах, которые стояли в углу, видимо намереваясь слушать разговор взрослых. — А вам что здесь нужно, воробьи? Марш на свежий воздух, на солнце! Вам еще рано вдыхать пивные пары!

Ребята вышли. Дядюшка Вилли придвинул ногой табурет, уселся.

— Да, — вздохнул он, — должен вам сказать, господин русский офицер, что этой мастерской не везло все время, пока в ней хозяйничал мой друг Гуго Новак. Мало поступало заказов, работы производились плохо, и мастерская стала хиреть. А при отце Гуго ее дела шли превосходно. Но у Гуго не было отцовской хватки. Гуго в начале войны с Россией был мобилизован в армию и убит в одном из первых боев. О, эта война! О, этот Гитлер! У Гуго была дочка. Уходя, он сказал: «Вилли, мы старые друзья. Если со мной на войне что случится, не оставляй Грету. Я отдаю тебе мастерскую». Он как бы чувствовал, что… У меня есть документ — завещание. Но не в этом дело. Что мне делать с мастерской, у которой плохая репутация? И, кроме того, Гуго в свое время совершил непростительную для делового человека ошибку. Он задолжал. Появился новый хозяин мастерской. Он хотел продать ее, но не нашлось охотника приобретать эту рухлядь. Этот новый хозяин, его звали Магнус, между нами говоря, господин русский офицер, был очень плохой человек. Бывало, придя в пивную, он говорил: «Ты, Вилли, что-то не очень радостно приветствуешь фюрера. Что ты там бормочешь: «хайль Гитлер» или «швайн Гитлер»? — и при этом нехорошо смеялся. А я — ведь никому не хотелось, господин русский офицер, попасть в гестапо! — в угоду ему орал: «Хайль Гитлер! Хайль Гитлер!» Тьфу, будь он проклят! Этот негодяй, прибравший к рукам мастерскую, пил и ел у меня бесплатно, ссылаясь на то, что мой друг Гуго — его должник и оставил мне свои долги по завещанию. А в завещании о долгах ни слова. Но, к счастью, этот мерзавец, когда русские вошли в Вену, исчез. И теперь я снова, согласно завещанию, считаюсь хозяином этой несчастной мастерской.

Дядюшка Вилли вздохнул и умолк.

«Он как будто неплохой человек, — думал Александр Игнатьевич, глядя на добродушную физиономию толстяка. — Однако сейчас мы увидим, как он относится к мастерской, которую называет несчастной».

— Вот что, дядюшка Вилли… Вы разрешите мне называть вас так?

— О да, пожалуйста, меня так называет весь околоток.

— Не могли бы вы уступить свою мастерскую? Нам нужно изготовить перила для моста на Шведен-канале. Вы слышали что-нибудь об этом строительстве?

— Еще бы! О нем говорит весь Флоридсдорф. Это великая честь для моей мастерской. Может быть, это будет началом ее нового процветания. Располагайте ею, товарищ офицер, сколько будет нужно. Поверьте, для меня будет большим праздником, когда в ее вагранке после стольких лет запустения снова закипит чугун. Только я вас попрошу вот о чем…

«Сейчас в нем заговорит собственник, — подумал Александр Игнатьевич. — Начнет выторговывать что-нибудь для себя».

— Мне от вас ничего не нужно. — Дядюшка Вилли прижал руку к сердцу. — Но не откажите в небольшом одолжении, которое для вас ничего не составит. На перилах или столбе для фонаря сделайте небольшую надпись: «Отлито в мастерской Вильгельма Нойбауэра в Флоридсдорфе». Или же: «в мастерской дядюшки Вилли». Это для меня будет очень много значить! Быть может, мастерская после этого станет на ноги. Ведь ваш мост строится в центре города, им заинтересуются многие. Вы меня понимаете?

— Прекрасно понимаю, — улыбнулся Александр Игнатьевич. — Что же, хорошо, я вам это обещаю.

— О, как я вам буду благодарен! — Лицо дядюшки Вилли просияло, усы поднялись вверх. — Вы этим сделаете для меня очень много. Но куда же вы торопитесь? Выпейте стакан вина. У меня есть превосходное вино. Я вас очень прошу.

— После, после, дядюшка Вилли. — Александр Игнатьевич пожал руку толстяку. — У нас много дела Для мастерской нужно подготовить оборудование, найти рабочих.

— В этом я могу вам помочь. В Флоридсдорфе есть хорошие литейщики. Они сейчас торгуют на рынке зажигалками.

— Пусть соберутся здесь послезавтра, к трем часам.

— О, они будут очень рады вам помочь, товарищ русский офицер! Очень рады! До свидания, до свидания! Счастливого пути!

Дядюшка Вилли стоял на пороге «Веселого уголка», приветливо кивая головой, пока машина не исчезла за поворотом.

— Слушай, Зепп, внимательно слушай! Сегодня со мной разговаривал русский инженер. Он живет в одном доме со мной. У Лаубе. Я его больше не трогаю, хозяина дома. Помнишь, ты мне это советовал. А твой совет… Ты не слушаешь меня, Зепп? Извини, мне показалось. Я немного волнуюсь. Не удивительно. Ведь то, что сказал мне сегодня русский инженер, открыло передо мной новое. Я нужен — понимаешь ли ты? Нужен! Ты хочешь, чтобы я сразу изложил суть дела? Изволь! Я очень сожалею, что у меня нет руки. Я решил обратиться к тебе. Как литейщик я равен нулю. Но помнишь, ты говорил мне: «Фридрих, у тебя много товарищей, ты шагаешь с ними в одной шеренге…» О, этот верзила, как он кричит! Нельзя ли потише? Он заглушает мои слова. Ты ничего не слышишь, Зепп… Да, я продолжаю. У нас много рук, и мы должны отдать их строительству. Инженер Лазаревский сегодня спрашивал меня о товарищах по литейному цеху. Многих нет. Вагнер после аншлюсса погиб в концлагере. Ганса Гольцмюллера, как и меня, взяли в армию, он не вернулся домой. Шульце наци расстреляли за саботаж. Но есть Вольф, есть… Руки найдутся. Их нужно организовать. Для моста на Шведен-канале требуются чугунные перила, фонари. Мы должны это сделать. И можем… Я ожил, Зепп, когда услышал об этом. Вот когда мой труд пошел бы на настоящее, прекрасное дело! Я бы работал, не думая о плате! День и ночь… Но у меня одна рука. Я не литейщик. Я обещал русскому инженеру Лазаревскому организовать своих товарищей, повести их работать. Слушай, Зепп, ты должен помочь. Я тебя об этом прошу. Нужно собрать по городу обломки чугуна, железа, как можно больше. Этот лом всюду валяется под ногами, он, переплавленный в вагранке, превратится в чудесные перила, фонарные столбы. И первого мая, вечером, когда фонари на мосту ярко вспыхнут и огни их отразятся в воде канала, мы сможем сказать вместе с советскими строителями: «Наш труд был радостью и песней». Ты извини меня, я, кажется, говорю не совсем ладно. Я волнуюсь. Труд, который стал радостью и песней. Зепп! Куда же ты идешь? Ты не слушал меня…