Наконец мрачный слуга вернулся и повел нас в гостиную. Там мы и нашли хозяина дома – Луизиного дядю собственной персоной. Он даже не обернулся к нам, не сводя глаз с догоравшего пламени.

Взгляд мой упал на огромные, обитые декоративной тканью кресла с позолоченными ножками и ручками, блестевшими в мерцающем свете огня. Кресла отбрасывали длинные темные тени, при виде которых мне начало казаться, будто нас окружают гигантские гончие в золотых ошейниках. В этой мрачной комнате у меня не на шутку разыгралось воображение, а ее обитатель отнюдь не помог мне его обуздать.

– Месье Монпансье. – Ирен скользнула к камину, зашелестев черным платьем из тафты. – Позвольте выразить глубочайшие соболезнования вашей утрате. Месье ле Виллар сообщил нам о горе, обрушившемся на вашу семью.

Монпансье резко развернулся и смерил мою подругу презрительным взглядом аристократа. Хозяин дома смотрелся бы довольно внушительно, если бы судьба не смягчила его бурный нрав. Обвисшее лицо его напоминало плавленый воск: казалось, сей некогда грозный господин утратил всякую волю к жизни.

– Что именно сказал вам так называемый сыщик? – прорычал он.

Голос его звучал столь свирепо, что Годфри сделал шаг вперед и сказал:

– Он сообщил о смерти вашей племянницы, месье, и прочих неприятностях, произошедших в вашем доме.

– Неприятностях? Ха! – Монпансье бросил взгляд на слугу, переминавшегося с ноги на ногу у двери, словно нерадивый охранник. – Ты только послушай, Пьер! Да девчонка целиком состояла из неприятностей. Последняя из них… всего лишь последняя.

Так вот кем был угрюмый дворецкий! Личным слугой Монпансье, следовавшим за Луизой по пятам в тот роковой вечер. Было в его образе нечто зловещее, не сочетавшееся с положением, которое он занимал в этой богатой семье.

– Как она умерла? Где? Когда? – спросила Ирен с неподдельным участием.

Монпансье отвернулся, погрел руки у огня и указал в сторону задрапированных окон:

– За нашим домом есть старый пруд. В него то и дело падают животные. Луизу часто видели там по ночам – так, по крайней мере, говорят слуги, – он метнул взгляд на Пьера, – еще до того, как ей вдруг сделалось «дурно» на прогулке. Два дня назад, перед тем, как вы ее привезли, мне передали, что Луиза ушла. Слуги сообщили, что видели у пруда двоих людей. Когда подняли тревогу, я бросился туда, но обнаружил лишь мою супругу и шелковый шарф, который Луиза носила холодными вечерами.

– Значит, нет никакой уверенности, что…

Мужчина повернулся к Годфри. Некогда красивое лицо его ныне словно окаменело.

– Уверенность есть, – сказал он удовлетворенно. – Жандармы обыскали всю округу, вдоль и поперек. В пруду нашли браслет, который Луиза носила с детства. Подарок отца.

– Могу я на него взглянуть? – Ирен протянула изящную руку. Большинство мужчин подчинились бы ей без раздумий, ведь то была женщина, принимавшая драгоценности от самого короля Богемии – как, впрочем, и от короля роскоши Чарльза Льюиса Тиффани.

– Взглянуть, мадам? – отозвался Монпансье таким злобным тоном, что мне вдруг показалось, будто он вот-вот плюнет ей в лицо. – Не на что тут смотреть! Дешевая безделушка, подаренная моим никчемным братом жене, а потом и дочери. Теперь они мертвы, все до единого. Конец их слабой породе!

– И все же позвольте взглянуть.

Монпансье отвел взгляд:

– Онория его куда-то спрятала. Из-за этого у нее проблемы с полицией, но она всегда была очень сентиментальной. Браслет, как, впрочем, и мой брат Клод, не представлял для меня никакой ценности. Полиции он понадобится в качестве вещественного доказательства, если будет суд.

Казалось, Монпансье совсем не заботило, что в случае официальной тяжбы на скамье подсудимых окажется его жена.

– Где сейчас ваша супруга?

Резким презрительным жестом мужчина указал на лестницу:

– Ее допрашивали сыщики, но она ничего не сказала. Однако Онории духу не хватило бы решиться на убийство Луизы. Девчонка погибла из-за собственного упрямства, и только. В последнее время я вообще перестал ей доверять: она выглядела рассеянной, вечно таскалась в центр Парижа по каким-нибудь дурацким поводам.

– И поэтому вы приставили к ней надежного Пьера, – улыбнулась Ирен.

– Кто-то же должен был присматривать за девчонкой! Вы же сами видели, сколько бед она причинила себе и другим, улизнув от Пьера и потеряв сознание посреди улицы! Пусть мне и жаль ее, но она сама во всем виновата, как и ее папаша. Такое я не прощаю.

– Мы можем поговорить с вашей супругой? – попросила Ирен. – Уверена, из-за столь тяжелой утраты и обрушившихся на нее несправедливых обвинений ей не помешают доводы рассудка.

– Доводы! Вот именно! Скажите, ну какие можно привести доводы в пользу того, что моя жена – убийца? Этот вопрос я и задал ле Виллару. У моей племянницы не было ни гроша. Умом она тоже не блистала. Ясно, что ее смерть не выгодна никому – во всяком случае, уж точно не нам с Онорией. Вот почему глупые сыщики перестали ее допрашивать. А Онория сама не в своем уме! Хотите с ней поговорить? Да ради бога! Желаю удачи!

Я обрадовалась возможности поскорее закончить столь неприятную беседу. Пьер все еще сторожил дверь; в свете пламени его родимое пятно блестело, словно окровавленная монета. Ирен спешно поблагодарила черствого Монпансье, и мы, шелестя своими черными нарядами, вышли в зловещий коридор.

Освещая путь мерцающим светильником, наша троица поднялась по длинной пыльной лестнице на верхний этаж. Над окнами в коридоре поблескивали позолоченные ламбрекены. Меня не покидало ощущение, что на одном из них, откуда ни возьмись, вот-вот появится Казанова и что-нибудь выкрикнет. Быть может, «никогда», как ворон из стихотворения По?

Пьер постучал в дверь. Я с удивлением отметила, сколь грубо и резко прозвучал отозвавшийся голос.

– Да? – презрительно каркнул кто-то.

– Это Пьер, – отозвался слуга.

– Прочь, мерзавец! – закричала женщина, не подозревая о нашем присутствии.

Со свойственным французам безразличием Пьер пожал плечами и развернулся, намереваясь нас покинуть.

– Постойте. – Ирен осторожно постучала. – Мадам Монпансье, это мы – американка и англичанин, которые привели домой Луизу несколько дней назад. Позвольте нам с вами побеседовать.

– Нет!

– Умоляю! Мы пришли выразить вам свои соболезнования. Нас так поразило известие, что Луиза…

– Уходите! Хватит с меня расспросов!

– Мадам…

Годфри схватил Ирен за руку, прежде чем та успела снова постучать в дверь, и покачал головой. Я повторила его жест. Каждый из них блистал на своем поприще, один – в зале суда, другая – на сцене, но ни Годфри, ни Ирен не знали, как подступиться к измученной женщине, подозреваемой в убийстве родной племянницы. В таких случаях необходимо проявить решимость. Я подошла к двери и обратилась к Онории, прилагая все усилия, чтобы мой французский звучал сносно:

– Мадам. Вполне возможно, вы действительно убили племянницу. Коль так случилось, я понимаю, почему вы не желаете ни с кем разговаривать. Однако не исключено, что смерть Луизы – несчастный случай, и притом ужасный. Будь это так, вам было бы приятно узнать, с какой теплотой она о вас отзывалась каких-то пару дней назад.

Последовала долгая пауза.

Вдруг заскрежетал старый замок, заскрипели петли, и массивная деревянная дверь открылась. За ней обнаружилась крохотная женщина с красновато-рыжими волосами и лицом цвета свежевыпавшего снега. Тусклый свет канделябра отразился в ее выпуклых, как ягоды голубики, глазах, обведенных темными кругами. Подобный типаж я не раз видела на афишах кабаре, развешанных по всему Парижу, хотя бледность мадам Монпансье объяснялась глубоким горем, а вовсе не бурными плотскими утехами.

Ирен осторожно вошла в комнату. Годфри взял меня под локоть, мягко подталкивая к двери. Раскланявшись с Пьером, он вошел следом за нами, нарочито громко хлопнул дверью и запер ее на засов.

Комната была довольно просторной и столь же холодной, как и гостиная; согревал лишь растопленный камин. Я услышала стук коготков по полу: маленький упитанный спаниель вразвалочку подбежал к нам и принялся обнюхивать обувь. Мадам Монпансье взяла собаку на руки: