Маршал Ворошилов слушал Жукова, будто окаменев, держа перед собой записку Сталина и вчитываясь в каждое ее слово. Затем он встал и растерянным взглядом заставил Жукова умолкнуть и насторожиться.

– Георгий Константинович, ты извини меня, старика. – Маршал заговорил тихо, но твердо. – На основании этой записки я не имею права передать тебе командование фронтом, хотя и вижу почерк товарища Сталина. Я ведь назначен сюда не запиской, а приказом Ставки Верховного Главнокомандования…

– Вы абсолютно правы, товарищ Маршал Советского Союза, – с уважительностью в голосе ответил Жуков. – Приказ Ставки о моем назначении поступит после вашей телеграммы Сталину о том, что я прилетел в Ленинград… А мог и не долететь. – Жуков ищущим взглядом обвел всех сидящих за столом, надеясь увидеть кого-либо из авиационных начальников. – Но коль долетел, предлагаю, как представитель Ставки, принимать сейчас совместные решения…[1]

На войне судьба полководца слагается в обстоятельствах необыкновенно сложных чрезвычайных, а иногда и непредсказуемых. Предоставленная ему власть над войсками и штабами не часто полнит душу радостью, ибо все его естество тяжко придавлено и угнетено огромной ответственностью, а мозг непрерывно ведет мучительный поиск, главная суть которого – мысленное противоборство с полководцами неприятеля, чьи войска надо укрощать силой своих войск… Нет, нельзя, конечно, отрицать, что право повелевать, принимать решения и требовать исполнения своей воли не льстит в той или иной мере самолюбию полководца, не рождает в нем гордости за оказанное ему доверие высшей властью, не заставляет задумываться над своим исключительным положением на фронте. Но эти чувства похожи чаще всего на вспышки, которые мгновенно гаснут под свирепым ветром забот и тревог, связанных в триединый узел нелегких вопросов: что делает и замышляет противник, какие боевые возможности у подвластных полководцу войск, так ли они расположены им на местности и в какой мере способны к взаимодействию, как оценивают решения полководца вышестоящий штаб, Ставка, Верховное Главнокомандование?

Генерал-лейтенант Конев Иван Степанович 12 сентября 1941 года был назначен командующим войсками Западного фронта, сменив на этом посту маршала Тимошенко. Но принять командование непосредственно от маршала Коневу не удалось, ибо, когда он приехал в Касню, где размещался штаб фронта, Тимошенко уже отбыл в район Киева в качестве главнокомандующего Юго-Западным направлением.

Второй день немцы вели себя на переднем крае обороны и в воздухе спокойно, их авиация не появлялась и близ Касни, находящейся в двадцати пяти километрах севернее Вязьмы. Поэтому все руководство штаба собралось для знакомства с новым командующим в огромной зале, где обычно заседал Военный совет.

Зала – главная часть дома дореволюционного поместья князей Волконских – потеряла свою былую парадность: частые бомбежки покрыли ее стены трещинами, смахнули с них и с потолков лепные украшения, местами обвалили штукатурку; в окнах не осталось ни одного стекла, и ветер свободно шастал по просторному помещению, шелестя развешанными на стенах и подставках картами, схемами, вороша боевые документы на огромном обеденном столе с массивными гнутыми ножками, за которым сидели генерал Конев и члены Военного совета Булганин и Лестев – усталые и озабоченные. Чуть в стороне от стола умостился в мягком потертом кресле, держа на коленях развернутую топографическую карту, генерал-лейтенант Чумаков. Недавно прибыв на Западный фронт по поручению Ставки, Федор Ксенофонтович имел весьма ограниченные полномочия: он собирал в войсках, накапливал и обсуждал с большими и малыми военачальниками материал для внесения предложений об изменениях и дополнениях в Полевом и Боевом уставах Красной Армии.

Чумаков был одним из инициаторов грядущих реформ в способах ведения оборонительных и наступательных боев нашими сухопутными войсками, но тяготился своим нынешним положением, в котором оказался малоактивным, безвластным, почти одиноким… Не имел даже машины, чтобы ездить по войскам… К тому же он на собственном горьком опыте постиг в первые недели войны несовершенства некоторых важных правил нынешней военной тактики частей Красной Армии и уже мог бы уехать в Москву и засесть за составление документов, опираясь на свои окончательно созревшие выводы. Но чувствовал, что на Западном фронте вот-вот разразятся грозные события, и не считал возможным отбывать в такое время в тыл, пусть даже его присутствие здесь никому не принесет пользы. Да и надо было б с глазу на глаз обменяться с генералом Коневым своими тревогами и догадками о том, что немцы, накопив силы, вот-вот нанесут по войскам Западного фронта удары с далеко идущими стратегическими целями. Ведь наступила осень, и немецкое военное руководство вряд ли собирается в бездействии дожидаться зимы, находясь в такой близости от Москвы.

Генерал Чумаков вопросительно, с тяжким сердцем всматривался в усталое, суховатое лицо Конева. Оно выражало хмурую сосредоточенность, а серые проницательные глаза нового командующего свидетельствовали о строгости и решительности его характера.

Чумаков по себе знал: Конев уже испытал в Смоленском сражении все самое страшное, что может испытать военачальник, когда противник берет верх над его войсками численным превосходством. И сейчас, видимо, Иван Степанович размышлял над тем, что ему уготованы еще более тяжкие муки, ибо Западный фронт, который он возглавил, сдав свою 19-ю армию генералу Лукину, представлял собой наиболее опасное для Москвы направление.

Не трудно было предположить, какие именно чувства томили душу этого внешне спокойного человека, которому доверен столь высокий и невероятно ответственный пост. Ведь ему всего лишь сорок четыре года – возраст, правда, такой, когда каждая новая служебная ступень вверх все-таки радует, а предстоящие сложности побуждают к еще более энергичным действиям. Да и его прошлое связано с непрестанными трудностями становления, формирования в себе тех качеств, которые строго требуют быть в полном ответе за все происходящее в сфере жизни и боевых действий подчиненных ему войск.

Нет, Ивану Степановичу нельзя было жаловаться на судьбу. Он, как говорят, родился в рубашке, соткав в жизненных борениях свой железный характер. Постигнув начальные азы бытия среди крестьянского люда в деревне Лодейно Вятской губернии, деревенский парень зашагал потом в неведомое твердо и уверенно, начав с учебной команды унтер-офицеров артиллерийского дивизиона в первую мировую войну. После победы Октября побывал в жесткой шкуре уездного военкома, а во время гражданской войны комиссарил на разновеликих должностях. Затем остался в Красной Армии на полюбившейся политической работе – был военным комиссаром стрелкового корпуса, стрелковой дивизии… После окончания курсов усовершенствования начальствующего состава перешел на строевую работу – командовал полком, стрелковой дивизией; когда же позади осталась учеба в Военной академии имени Фрунзе – возглавлял стрелковый корпус, потом 2-ю отдельную Краснознаменную Дальневосточную армию. Перед самой войной успел покомандовать войсками Забайкальского, а затем Северо-Кавказского военных округов.

Так что генерал Конев уже освоился с положением военачальника высокого ранга, познать силу и ответственность высокой власти, углубиться в сложности управления крупными войсковыми объединениями. Однако в душе, в сердцевине своей натуры и сейчас будто оставался комиссаром, ощущая напряженное биение пульса всей страны, изнемогавшей в тяжелой борьбе с агрессором.

Общаясь с подчиненными ему людьми, он всегда старался разглядеть истинность их духовных начал, способность к делу, понять их мироощущение в условиях бескомпромиссного кровавого единоборства; свои же решения и поступки старался согласовывать с теми писаными и неписаными законами, по которым жили не только воинские штабы, войсковые части, а и армейские политорганы, как воспаленная совесть всего сущего на войне.