-Ну что, иди значит в отдел кадров. Это на этаж выше, скажи, что от меня, там тебе оформят документы, и завтра можешь приступать.- Договорив Павел, Иванович снова занял, уже знакомую позу ожидания чуда. Макс был напротив, довольный и улыбался во все тридцать зубов от того, что все получилось, и получилось так просто, быстро и без лишних расспросов.

-Спасибо Пашка. А что там, на счет образования, опыта работы, ну и всего, что там обычно нужно.- Макса видимо сильно волновал этот вопрос с самого начала.

-Ну, сейчас тебя на рядовую должность определят. Там это все не обязательно. А дальше посмотрим, как пойдет и что понадобится.- Немного скучающе махнув рукой, но с неизменной улыбкой сказал Пашка своему будущему подчиненному.

-А ну ясно. Ну, я пошел... Сегодня еще увидимся?

-Сегодня уже, наверное, нет. Только завтра.

-Ну, тогда до завтра.- С этими словами Макс протянул Пашке руку, дабы попрощаться за руку. Пашка в свою очередь привстал и пожал ему руку. Павел всегда привставал, когда пожимал чью-то руку. По каким-то причинам он считал недопустимым приветствовать кого-то сидя. Также примерно, как в некоторых Южно-американских племенах принято гладить руку в знак приветствия, а не сжимать.

 Весь день Павел Иванович провел в своем маленьком заповеднике. Его природный амфитеатр почти ни пропускал внутрь ветра, но листья дружно, как по сигналу главнокомандующего листа трепетали под каждым дуновением. Их шелестение напоминала своеобразный боевой клич во время атаки или по случаю марша. Каждый листик был живой. Каждый часть чего-то большего. Часть множества листьев одного дерева, дерева которое часть какого-то парка, который еще часть чего-то более массивного и значимого. Но листик об этом не знает. Листик просто зеленый и марширует на ветру в такт с другими листьями.

 Павел Иванович видел в этих листьях самого себя. Тоже, как один зеленый листик среди тысячи таких же листиков. Он вспоминал те времена, когда еще был одним листиком. Сорваным с дерева и парящим по ветру судьбы в поисках своего дерева.

 В школе Павел Иванович не держался особняком, хотя возможно это для него было бы и лучше. В школьные годы дети учатся общему коллективизму, как обезьяны, которые когда-то объединились, дабы вместе добывать себе мясо. Так получилось, что группой Павла Ивановича стал его класс. Общая идея была очевидна, и заслугой тому было то, что в школе Павла Ивановича был очень дальновидный завуч, которая строила образовательную и социальную школьную жизнь на психологической основе. Получалось вроде большой ролевой игры. Интересно, как такое людям в голову приходит, сделать из школы ролевую игру... В большинстве школ каждый класс является автономной группой лиц. В ее школе все было несколько по-другому. Она внесла некоторый соревновательный момент в общую жизнь классов, так сказать - разделила их на команды. И это деление можно было встретить почти в любом школьном уголке: в успеваемости, в украшении класса на новый год, в спорте, в столовой и т д. По сути, она годами строила из классов своеобразные команды. Это давало не плохие результаты, глядя, например, на Павла Ивановича, который очень даже хорошо усвоил этот жизненный урок.

 Макс был негласным лидером своей маленькой команды. Он был всегда первым в спорте и имел не плохую успеваемость (члены годами тренированной команды старались тянуть друг друга вверх, поэтому такая командная игра привела к жутчайшему списыванию в истории образования). В спорте же, среди отстающих всегда лидировал Павел Иванович, поэтому во время соревнований Максу и другим спортсменам приходилось тянуть команду и за Павла Ивановича, что само собой им не очень нравилось, так как довольно часто рассматривался исключительно коллективный результат независимо от личного вклада. И хотя одни тянули в плане успеваемости, другие в спортивном плане, высказывали за любые отставания только Павлу Ивановичу. Макс и другие спортсмены были куда сильнее, нежели другие члены команды. Которые кстати тоже, будучи проникнутые командным духом срывали на Павле Ивановиче свой гнев за то, что им приходится терпеть меньшие результаты в тех областях, где спортсмены тянут их в низ.

 Павел Иванович все это вспоминал. Он любил школу, хотя ненавидел в нее ходить. Конечно, ему не нравилось, что его все шпыняют за общие промахи, что кто-то просто не умеет отвечать за свои поступки, а ему приходила отвечать за всех. Но сейчас, когда он отвечает за всех и все перед ним благоговеют, ему нравилось намного меньше, жизнь казалась ему приторной. День сменял день. Если бы на завтра вест город разорвало ядерным взрывом или еще по какой-нибудь причине его размеренная устоявшаяся жизнь пошла под откос, то он бы сожалел только о том, что ему придела искать новый парк с шелестящими единым порывом листьями. Хорошо, конечно, когда дела идут хорошо, да только плохо, если это хорошо не так как хочется.

 Он в тот день очень много думал о прошлом. Вспоминал, как ему нравилось чувствовать, что все дороги перед ним открыты. Нравилось не чувствовать придела своих возможностей и верить в то, что он может быть может все. Нравилось добиваться и постигать, казалось бы, самых элементарных вещей. Так много всего в первые, так много всего интересного… очень много всего. Павел Иванович вспоминал прошлое с особой нежностью. Но постепенно ветер усиливался, листья все чаще кричали свои призывные песни, а в голову все больше лезла несправедливость былых дней.

 Вспомнилось и как его обзывали после каждого неудачного, или того хуже проваленного соревнования, между классами. Вспомнилось, как было унизительно смотреть всем в глаза, когда все знали, что на этой перемене его макали головой в туалет. И как горько было, когда его убеждали в том, что он сам виноват во всем что с ним все это происходит. Что он подводит команду. При этом негласно вопрос ставился так, либо ты киваешь головой и соглашаешься, либо тебя снова макнут головой в унитаз или накормят растоптанным куском хлеба, или еще чего похуже придумают. И Павел Иванович кивал. Он соглашался. Он оправдывал себя старался думать, что он действительно сам виноват, потому как  тянет команду вниз, потому как люди из-за него страдают и не получают награды за победу. Все это наплывало, и наплывала, заставляя его краснеть от негодования. И когда он снова и снова давал с себя списывать нерадивым ученикам - это было не честно.

 Наверное, странно было бы сейчас смотреть за тем, как меняется выражение лица погруженного в свои мысли Павла Ивановича. Он пережил за рабочий день несколько лет своей жизни. Было на его лице и разочарование, и страсть, и жалость, и удивление, и негодование, и радость, было и горе, и надежда, всю энциклопедию эмоций можно было прочитать на одном его лице за этот день,  длинной в одну человеческую жизнь.

 Все это давно забылось для статного Недвижимого монолита. Важного и большого человека. Он вспоминал многие вещи, и его удивляло, как он мог о них забыть. В какой момент он перестал думать о таких важных вещах, как дружба? Где он потерял все сваи мечты?  Куда ушло его наивное желание изменить мир, сделать его лучше? Почему ему больше не хотелась ничего в этой жизни создавать? Почему он перестал любить... Все это было на его лице, но чаще всего Павел Иванович тихо улыбался. Так люди улыбаются сами себе, когда радуются чему-то очень далеко затаенному в душе.

 Она сидела в среднем ряду на одну парту назад. Волосы были черные, а глаза серые и какие-то удивительно ясные. Она напоминала ночь в полнолуние. С неуемной жаждой жизни в каждом движении. Глядя на нее, казалось, что она искренне ждет огромного чуда каждое мгновение. Рядом с ней Павел Иванович всегда терялся и робел. Она наоборот была гипирактивна, компенсируя робкую реакцию любого собеседника. С ней в кругу класса было всегда легко и приятно. От нее исходила вся атмосфера компании. Она сама была этой прекрасной атмосферой. Ее жизнью наполнялось все,  что бы ее ни окружало.