— Да, да… Знаю!
— Лесопильный завод стоит. Лес нужен.
— Мне тоже нужен лес. Мост через Пузыриху возводим… А также на закладку Дворца культуры.
— Вот и хорошо. Дадим! Но нужно помочь заводу… Главное — людьми. Завод стоит. Лес стоит. Я пришлю к тебе бригадира…
— У меня сегодня приемный день. Сплавом займусь после обеда.
— Прими Григорьева. Ряд вопросов реши с ним.
— Ладно, присылай.
— Поищи знающего человека… Людей сплавщикам прибавь. Не справятся сплавщики одни — лесу много!
— Человека поищу… Рабочих… поскребу среди своих…
— Значит, сплав! Решили. Ну, хорошего всего!
Александр Петрович повесил трубку. «Жаркая будет работа». И нажал кнопку.
Толстая секретарша открыла дверь кабинета и, улыбаясь, остановилась в дверях, смущенная.
— Можно? — Заметив кивок головы председателя, сказала громко, заикаясь: — Входите по порядку… Вы первые? — и пока задержала двух посетителей — супругов Мышкиных.
Александр Петрович сказал секретарше:
— Там женщина… с ребенком… то есть… — он хотел сказать «беременная», но раздумал и сказал: — в положении. Пусть войдет.
Но Мышкины уже вошли и уселись. «Вот нахальные люди, — подумал Александр Петрович, — вошли без приглашения, уселись, решили выждать».
По мнению Александра Петровича, Мышкины — самые неприятные люди в городе. Сын в Москве «чем-то командует»… Звал их к себе жить — не поехали. Хозяйство некуда деть — дом, огород, лошадь, коровы… Детей у них больше нет. Живут тихо на окраине, жадничают на старости лет: хозяйка торгует на рынке овощами, молоком, мясом, а сам работает ночным сторожем на лесопильном заводе. Копят деньги… Пришли опять «с вопросом о покосе». Рвачи! Сын сколько лет не был в гостях, не знает, какими они стали. А они чем старее, чем богаче, тем жаднее. Эх, люди!
Александр Петрович постукал трубкой о край пепельницы, оглядел Мышкиных, крякнул, подавляя в себе поднимающееся раздражение. Мышкин смотрел в пол, согнувшись, наклонив сплюснутую продолговатую голову с узким лбом, седоватой острой бородкой вниз. Весь он был похож сейчас на топор, готовый тюкнуть в пол острием — бородкой. Мышкина равнодушно сидела рядом, поджав ноги, скользя глазами по стенам. Оба они показались Александру Петровичу людьми из другого мира, случайно зашедшими к нему на прием.
Открылась дверь. Вошла беременная женщина, а с ней девочка-школьница с косичками, в белом платье.
— Подожди, девочка. Я сама скажу.
— Ну как же, мама! Ведь мы пришли по моему личному вопросу.
Александр Петрович почему-то обрадовался их появлению.
— Проходите, проходите обе! Садитесь, пожалуйста…
Девочка подвинула матери стул.
Женщина застеснялась, спрятала улыбку, нахмурилась, положила руки на большой живот и бойко заговорила:
— Чикмарева моя фамилия, Чикмарева. Нехорошо получается, товарищ председатель горсовета. Я в декрете хожу, а дочку мою — школьницу — посылают в колхоз на работу. А я ведь… Вдруг что… и дома нет никого!
— Действительно нехорошо получается, — согласился Александр Петрович. — Ну, а обращались куда-нибудь?
Мать плечом подтолкнула дочь.
Девочка смутилась, заложила руки за спину и, наверно, сжимала и разжимала пальцы, потому что плечи ее вздрагивали.
— Я директору нашей школы Петру Ильичу говорила, что мама больна и что я с удовольствием с подругами поехала бы в колхоз, потому что интересно — весь класс едет, но дома некому остаться.
Мать перебила дочь, сокрушенно качая головой:
— А он ответил: все, мол, едут, и ты должна. Мол, урожай богатый уродился — помощь требуется. И дочь моя… как комсомолка…
Девочка поправила комсомольский значок на груди и, вздохнув, отошла к двери. Видно, ей очень хотелось поехать с подругами в колхоз, но и оставить мать одну она боялась.
Александр Петрович улыбнулся и сказал, обращаясь к Чикмаревой:
— Хорошо, я позвоню директору школы.
Провожая ее к двери, он подумал: «Давай, хозяйка, рожай нам скорей гражданина!»
Двери с шумом распахнулись, и на порог вступил, пригибаясь и одергивая брезентовую робу, громадного роста, с кудлатой рыжей головой сплавщик Григорьев. Он посторонился, давая дорогу беременной, раздвигая жесткой улыбкой усы и бороду, хрустя резиновыми сапогами. Округлые бесцветные глаза его под выгоревшими бровями окинули лукавым взглядом кабинет.
— Мое почтение! — выкрикнул он басом и подал тяжелую руку Александру Петровичу.
— Садитесь, Григорий Тимофеевич. Значит… сплав!
— Да, нелегкая его побери… Остановили лес у притока в Пузыриху и у плотины. Вот, — Григорьев развернул на столе путевку, карту района, где красные стрелы обозначали маршрут сплава, и постукал желтым от никотина пальцем по синей линии реки за городской чертой, — вот загвоздка где! Плотина мешает! Встала, как идол, холера, и… ни туда, ни сюда!
— Плотина не помешает, — спокойно сказал Александр Петрович, — откроем ее. Воду в городской реке поднимать все равно надо.
— Надо, надо… — Григорьев грустно покачал головой.
— Раньше-то… хорошо было! Р-раз! И провел сплав прямо по городу к лесозаводу! Правда, без плотины и большой воды морока была, бревна-то дно бороздили, но зато лес прямехонько, как по нитке, шел! А теперь…
— А теперь, — подхватил Александр Петрович, — придется обогнуть горы… с километр — и через Пузыриху снова в городскую реку. Плотина в стороне останется.
— А там… в Пузырихе… пороги у стыка, — подал тихий голос Мышкин, безучастно сидевший с супругой в стороне.
— Пороги? А вы откуда знаете? — недовольно спросил председатель, подвигая карту к себе.
— Ну, а как же… Знаю! Я, чать, старый плотогон… Да вот Григорий Тимофеевич обо мне замолвит. Вместях плоты водили.
— Припоминаю тебя… Подручным стоял, — откликнулся Григорьев.
— Что подручный, что плотогон — одинаково сплавщик, — обиделся Мышкин и провел ладонью по бороде. — А только через пороги на Пузырихе вам все одно не пройти. Похлеще плотины будет… м-да.
Все замолчали. Александр Петрович оглядел фигуру Григорьева, от которой веяло силой и спокойствием, и заметил у него под усами спрятанную усмешку.
— Как с порогами быть, Григорий Тимофеевич? Обойти тоже?
Григорьев расстегнул ворот ситцевой рубахи.
— Обойти нельзя. А вот запруду поставить если… до середины Пузырихи?
— Как это? А пороги? — оживился Александр Петрович.
— Топить их, чертей, надо! Вода хлынет на пороги… затопит! Речка небольшая… и поймы хватит. Час работы всего.
— Как, товарищ Мышкин, правильно будет? — Александр Петрович взял толстый красный карандаш.
— Это можно… Дельно. — Мышкин придвинулся, раскрыл рот недоуменно, будто отгадали его мысль. — Я эту пойму знаю. Морды на рыбу ставлю там… Богатое место.
— Хорошо! Решили. Вот записка, Григорьев, к Иванчихину. Он мост через Пузыриху ставит. Возьмешь у него рабочих человек восемь и… ставь запруду. А я после обеда приду, — проговорил Александр Петрович, поставил красным карандашом крест на Пузырихе и отдал карту Григорьеву.
— Да! Людей вот маловато… — испуганно крикнул Григорьев.
— Как маловато… А я? А ты? Да вот Мышкин… поможет. Он старый сплавщик…
— Меня не надо, товарищ Александр Петрович. Я старый уже… Неспособный да и болен я, — выговорил натужно Мышкин, поглаживая рукой красную гусиную шею.
— Ага! Не надо? Правильно.
Александр Петрович как бы про себя проговорил:
— Пороги, пороги, — и постучал пальцами по столу.
— Ну, а людей, — снова обратился он к Григорьеву, — добудем. Есть у меня плотогоны… Вот всех после обеда с моста сниму — и к тебе… Рад?
— Уж как спасибо-то… — Григорьев привстал. — Ох, и красиво лес поведем… по реке… по городу… чтобы с музыкой.
Александр Петрович захохотал.
— Садись, садись, Григорий Тимофеевич! Ну, как дома-то у тебя… все в порядке?
— Дома?.. Да как будто хорошо. Вот только от Гарпины покоя нет. С утра детский сад водит… пузатиков своих, и все на свой огород… Тьфу ты! На свой испытательный участок. Вечером снова в огород — уже одна. Огородница она у меня. Воюет с уличным комитетом… Земли ей, вишь, не дают.
