Впрочем, обвинять Нэльвё - глупо. Aelvis реагируют на все гораздо более сдержано и рассудительно ("Что страшного в трупе, если он уже в принципе не способен причинить вред?"). Если даже я, проживший среди людей столько лет, не смог предугадать реакцию девушки, то что уж говорить о нем? Готов поспорить, что за пределами Orfen di-erre он провел едва ли больше трех-четырех лет.

   - Камелия!

   Девушка радостно встрепенулась, порываясь обернуться, но тут же поникла, по-прежнему боясь отвести взгляд хоть на мгновение.

   В три размашистых шага преодолев разделяющее нас расстояние, я встал перед девушкой, загородив fae. Вопреки моим чаяньям, она побледнела еще сильнее. Как будто теперь, когда сила ее взгляда не удерживала, мертвая могла восстать.

   - Камелия! - уже раздраженно окликнул ее я. Напрасно.

   Поняв, что она не сможет взять себя в руки, пока fae рядом, я развернулся и направился к изломанному телу той, кто едва не убила ее. Решимость таяла с каждым сделанным мной шагом. Я слишком хорошо помнил захлестнувшие в тот раз чувства, слишком хорошо помнил, как умирал вместе с ней. И одного этого воспоминания было достаточно, чтобы вызвать предательскую слабость.

   Слабость - и глупую, пугающую уверенность, будто бы там, на ложе шепчущих трав, должен лежать я.

   Я остановился у ее ног, с каким-то болезненным интересом вглядываясь в черты. Безумие ушло из потемневших, пустых глаз цвета невозможной, бездонной сини, но его приторную, отравляющую сладость я все еще отчетливо слышал в весеннем воздухе.

   Безумие...

   - Безумие, которого не бывает у aelvis. Никогда.

   Нэльвё подошел незаметно, остановившись позади меня.

   - Ты тоже это почувствовал? - спросил я, не оборачиваясь.

   - Не заметить - сложно, - усмехнулся он. - Что это может значить?

   Я, не слушая его, сказал:

   - Это faе горных рек.

   - Так далеко от Лиирских склонов? - скептически спросил Нэльвё. И оборвал себя удивленным: - Ах ты ж, верно! Проклятие Сумеречных?

   Я покачал головой.

   - Нет. Они не могут этого... а если и могут - не стали бы. Они все еще Ее слуги и никогда не тронут младшую ветвь. Fae - само воплощение Воли.

   - Тогда что? Сумеречные - нелепость, верно. Я сглупил. Но разве кто-то еще мог бы?..

   - Мог, - негромко сказал я. От слова, небрежно оброненного, повисло напряжение. Но я, не замечая этого, всматривался в землистый оттенок обычно белоснежной кожи fae, в истонченные, невозможно худые руки... в обломанные уродливые ногти, разодранные ими в кровь плечи...

   Ветер шептал отгадку, такую простую, очевидную - и почти невозможную.

   Непостоянная, сделай ее невозможной!

   Сказать вслух - признать, смириться, выпустить в мир... Глупая вера в то, что пока что-то не названо, его нет.

   Глупая... только чья? Аэльвская ли, человеческая? Когда мы успели настолько утратить себя - и не заметить? Когда мы стали не-помнить?

   Голос - невыразительный, безэмоциональный. Опять чуждый, не мой, но по какой-то причуде судьбы принадлежащий мне сейчас:

   - Песнь драконов.

   - "Драконов"?.. - глупо повторил Нэльвё, кажется, не сразу поверив в услышанное. И тут же отрезал: - Они исчезли десять тысяч лет. Десять!

   - Не исчезли. Уснули. И нет ничего удивительного в том, что они проснулись теперь, когда мы утратили себя.

***

   - "Утратили себя"?

   Любопытство все же пересилило страх, и Камелия нерешительно приблизилась к fae. Девушка робко жалась к нам - растерянная, пугливо вздрагивающая от каждого шороха. Когда рядом сухо хрустнула переломившаяся ветка, всколыхнув листву, она спряталась за Нэльвё, отчаянно вцепившись ему в предплечье, да так и осталась, выглядывая из-за его спины. Отрекшийся, к моему удивлению, спокойно стерпел это.

   - Когда-то, - помедлив, начал я, - одного-единственного Слова было достаточно, чтобы низвергать города. Прежняя, выстроенная еще aelvis, а не людьми, Ильмере пала во мраке Тысячелетней ночи не от пламени, не от осадных орудий, а от Слов сказителей, ставших по разные стороны. А еще раньше, в Час драконов, те, кто были до нас, раскололи материк и сковали драконов, погрузив их в сон среди льдов и океанской соли. Тех самых драконов, чье присутствие искажает мир, заставляя корчиться в агонии. Драконов, чья безмолвная Песнь порождает в звонкой и тонкой мелодии мироздания диссонансы и в чьем дыхании aelvis тают так же легко, бесследно, как утренняя дымка в лучах солнца. Они - ничто; воплощенный хаос, вырвавшийся в мир из нижних Граней реальности и враждебный ему по своей сути. Все, что мы могли им противопоставить - Слово, как высшее проявление порядка. А теперь? Чего теперь стоят наши слова - обветшалые, утратившие подлинное значение и лишенные власти над всем? Можем ли мы вызвать Словом хотя бы рябь на воде? Прежде почти каждый волшебник был сказителем. А теперь? Что теперь? Я не знал ни одного. А я... вы ошибаетесь, если думаете, что я действительно могу то, о чем шепчут старые сказки. Подчинить кого-то своей воле, слышать и слушать ветер... может быть, разбить сад, пробудить ключ, бьющий из под земли... Но горы, теряющиеся в небесах? Сковать драконов, одна Песнь которых лишает любого aelvis сил, воли? Она вытесняет все, взамен даря боль - невыносимую, мучительную, сводящую с ума. Им остается безумие и ненависть, одна только боль и смерть. Сказитель слышит Волю. Слышит - и воплощает. Это и есть подлинное волшебство, Камелия. Это, а не манипулирование потоками сил и природных энергий. А сейчас Ее почти никто не слышит, и Она не снисходит ни до кого. Волшебство - это умение слушать - и слышать. Так просто - и почти невозможно. Поэтому, да, Камелия. Мы утратили себя, и теряем, с каждым мгновением все больше. Я даже не уверен, можем ли мы называться aelvis, бессмертными, - или уже потеряли на это право?

   Тишина, робкой гостьей пришедшей с первым моим словом, теперь, когда последний отголосок затих, стала полновластной хозяйкой. Расправила плечи, вздохнула свободно - и, сладко жмурясь, подставляя личико солнцу, закружилась по поляне, приминая легкими шажками траву.

   - И что теперь? - неожиданно хрипло спросил Нэльвё, не сводя тяжелого взгляда с fae.

   - Что теперь? - слабо улыбнувшись, повторил я. Тишина брызнула переливчатыми искорками-бликами. - Полагаю, будет неплохо, если ты предашь тело fae земле. Она, конечно, не восстанет блуждающей тенью, но и частью леса не станет. Он чужд ей. Обед мы разварили, сожгли, а в довершении еще и опрокинули на траву, так что собираем вещи и едем вперед. Ничего другого нам все равно не остается. Перекусим где-нибудь на ходу. До того, как совсем стемнеет, у нас еще есть часа полтора-два. Хотелось бы провести их с толком, и прибыть завтра в нис-Эвелон как можно раньше.

   - Что, прости? Куда прибыть? - переспросил, точно решив, что ослышался, Нэльвё.

   - В нис-Эвелон. Город в Лесу Тысячи Шепотов, - невозмутимо пояснил я.

   - Мы же собирались в Зеленые Холмы... - подала голос совершенно запутавшаяся Камелия.

   - Собирались. И собираемся сейчас. Просто теперь мы поедем через Лес.

   - Но вы же говорили, что нас туда не пустят!

   - Сказителя - пустят, - скрипнул зубами Нэльвё.

   - Я - желанный гость. Не только сказитель, - наверное, излишне резко ответил я, среагировав на звеневшие в голосе Отрекшегося раздражение и издевку.

   Не дождавшись ответа, я развернулся и, больше ничего не говоря, направился к лошадям.

   - Зачем нам в Лес? - окрик Нэльвё остановил меня, когда я уже коснулся поводьев Стрелочки. Пальцы дрогнули, соскользнув с распутываемого узла.

   Помедлив, я обернулся к нему. И, как бы продолжая незаконченный у озера разговор, ответил:

   - Исправлять ошибки.

   - Ошибки прошлого исправить невозможно, - не сводя с меня пытливого взгляда, отрезал бессмертный. Напрасно: я не собирался лгать или лукавить. - Ты это прекрасно знаешь. Особенно - так.