- Да.

   - В таком случае, я переговорю с ней сам, - последняя нота, тонкая и отчаянная, зазвенела в воздухе. Рука со смычком опустилась вниз.

   Эрелайн осторожно, бережно положил скрипку на стол и только тогда, наконец, обернулся.

   - Это все?

   - Нет. Лорд-правитель выражает вам свое почтение и шлет приглашение на завтрашний прием.

   - Званый ужин? - Эрелайн поморщился, принимая из рук леди запечатанный родовой печатью вьер Лиин конверт.

   - Обед, - поправила его Висения, едва скрывая улыбку. Нелюбовь лорда к светским приемам была ей прекрасно известна.

   - Отказаться я, надо полагать, не имею права? - голос Эрелайна звучал насмешливо, но во взгляде не было и тени улыбки.

   - Это было бы неразумно. Прием не продлится долго и много времени не отнимет, а круг приглашенных, полагаю, будет вам интересен. Никаких случайных гостей, только влиятельнейшие фамилии Холмов. Я полагаю это неплохой возможностью переговорить со всеми интересующими вас лордами, чтобы получить представление о политической обстановке и заключить соглашения, если потребуется.

   - Прием стоит посетить хотя бы для того, чтобы поставить в известность лорда Этвора о Кайлирии. Достаточно, Висения. Спасибо. Очень точные замечания. Я сочту за честь присутствовать.

   - Как прикажете, мой лорд, - Висения склонила голову. - Я передам ваш ответ. На этом все?

   - Да. На сегодня - да.

   Эрелайн отвернулся к окну.

   Висения ушла: об этом сказали тихий перестук каблучков, шелест платья и звук притворяемой двери. Дождь не утихал, касаясь стекла холодными пальцами и прижимаясь к нему лицом, чтобы разглядеть зыбкий силуэт кабинета и Эрелайна...

   Лорд с силой отвел взгляд от окна, устало растер виски. Работа, работа, нельзя забывать... Нельзя позволять забыть.

   Эрелайн подхватил смычок, взял в руки положенную на стол скрипку и направился к стеллажу, где за одной из створок мореного дуба прятался узкий, как сам инструмент, черный футляр.

***

   - Завтра в Изломе Полуночи мы проводим прием.

   Пальцы мягко касаются черно-белых клавиш. Мелодия, светлая и нежная, игривая льется из-под из них так же легко и свободно, как звенит ручей.

   - Нас изволит посетить лорд вьер Шаньер. Будет досадно, если он не увидит свою невесту.

   Стройная гармония - выведенная, кажется, не за фортепиано тонкой рукой Иришь, а чем-то гораздо более значимым, важным, вечным - нарушается уродливым диссонансом.

   Фальшь!

   Иришь поджимает губы, и мелодия, повинуясь ей, выравнивается, но теперь в ее светлый и звонкий строй вкрадываются странные паузы.

   Вкрадывается тревога.

   - Как вам угодно, матушка, - голос девушки звучит невыразительно, блекло. Ритм убыстряется, едва заметно, на один такт - или на участившийся пульс.

   Досадно.

   - Ужасная игра, Иришь. Отвратительная.

   - Это все? - не выказывая и тени того раздражения, что владело сейчас ей, спросила она. Дыхание выровнялось, пульс, зачастивший с испуганно забившимся сердцем, замедлился. Мелодия переменилась вместе с ней, вновь став звонкой и светлой. Вот только прежней легкости и свободы, радости в ней не было. И там, где прежде звенел колокольчиками игристый смех, теперь звучала принужденность, искусственность.

   - Увидимся за утренним чаем.

   - Не думаю, что буду голодна, - бросила Иришь, не оборачиваясь. Скрипнувшая дверь замерла, не закрывшись до конца.

   - Увидимся за утренним чаем, - повторила леди самым сладким своим голосом. За которым, впрочем, прекрасно слышалась властность и если не неприкрытая угроза, то обещание. "Ты придешь на завтрак. А если не придешь, я заставлю тебя прийти".

   Дверь закрылась с негромким стуком. Иришь хотелось резко опустить крышку фортепиано или больно ударить по клавишам, чтобы выплеснуть раздражение и злость. Но инструмент было жаль. Не доиграв мелодию, она оборвала ее на полуфразе и поднялась из-за фортепиано.

   Полумрак скрадывал шаги, как скрадывал резкость линий и очертаний, шептался в изменчивой игре теней. В неровном свете свечей чёрная гладь зеркала дрожала, волновалась - как озеро в безлунную ночь.

   Иришь вытянула из волос перламутровый гребень. Подойдя, убрала его в один из ящичков трюмо. Следом отправилось несколько тонких шпилек, удерживающих высокую и оттого тяжелую прическу. Черные волосы обняли плечи сладким дыханием ночи. И всколыхнулись, когда Иришь, присев за трюмо, провела по ним щеткой.

   Говорят, если долго вглядываться в зеркало, можно заглянуть за грань и увидеть грядущее. Иришь улыбнулась уголками губ: она и без того знала, что ее ждет. И столько горечи отразилось в льдисто-голубых глазах той, кто смотрела на нее из зеркала, что девушка вздрогнула и отвела взгляд. Тихонько стукнула отложенная в сторону щетка. Пальцы, легко заскользили, перебирая волосы и заплетая их в простую косу.

   "Нас почтит своим присутствием лорд вьер Шаньер"...

   Слова матери слышались ей так отчетливо, будто кто-то, склонившись к ней, шептал их снова и снова.

   Иришь нервно побарабанила по трюмо. Встала из-за него. И, повинуясь странному порыву, подняла положенный оборотной стороной вверх портрет.

   Тонкие, чуть резковатые черты лица: острые высокие скулы, нахмуренные, не недовольно - сосредоточенно, брови, темно-синие бездны глаз. Такие невозможно чуждые, невозможно глубокие... невозможно пугающие.

   Длинные пальцы Иришь скользнули по портрету, коснувшись бледных скул, вьющихся волос - темно-русых, будто присыпанных пеплом. Таким она всегда видела его, таким помнила, хотя с удовольствием не знала бы и не помнила никогда. Странная полуулыбка, грустная и усталая, таящаяся в самых уголках губ - и взгляд...

   Она резко опустила портрет лицом вниз, вздрогнув.

   Взгляд, как бездна, от которого дрожь бежит по плечам. Кажется, пошатнешься сейчас - и сорвешься вниз. Или бездна выплеснется через край, чтобы забрать тебя.

   Иришь обхватила себя за плечи: в комнате вдруг стало холодно и странно чуждо. Отняв руки, выпрямившись, она потянулась к тонконогой свече, стоящей у зеркала. Пламя заволновалось, заколебалось, задрожало от ее робкого прикосновения, грозя потухнуть и оставить ее одну в темноте, но удержалось и выровнялось. По глади зеркала пробежала рябь, как от дыхания ветра.

   Девушка подняла свечу выше и обернулась. Все, как прежде - только тени дрожат на стенах. Никого кроме нее. Сердце, забившееся быстрее, резче, выровняло прежний ритм.

   Короткий выдох - и огонь, всплеснувшись, погас. До завтрашней ночи. И до следующей, пока не придет пора покинуть Излом, чтобы уйти.

   Иришь опустила свечу и ойкнула, когда рука дрогнула, и воск ожег нежную кожу. Приглушенно стукнул подсвечнику, не опустившись - упав на стол.

   Темнота обступила со всех сторон - вкрадчиво-мягкая, непроглядная, молчаливая. Сквозь неплотно задернутые шторы пробивался узкий луч лунного света. Иришь задернула их плотнее, зябко поведя плечами, и отошла к кровати.

Глава 5

   Лес - древний, степенный, мудро-снисходительный - дышал глубоко и размеренно, с тихим шелестом вздымая густые кроны. Ночь, его неизменная спутница вот уже тысячи лет, ласково взирала из небесной дали, посверкивая лукавыми искорками звезд. Наступающее лето вдыхало жизнь, пьянило и заставляло поверить в вернувшуюся молодость даже их, извечных: встрепенуться, сбросить давящий груз пережитого так же легко, как красавица, разгоряченная в сумятице бала, сбрасывает кружево шали. И ночь, юная и прекрасная, стыдливо прикрывалась сонмом туч, точно веером, пряча кокетливую улыбку-месяц, а лес смеялся над ней тихим поскрипыванием ветвей и шелестом листвы...

   Я споткнулся и выругался сквозь зубы. Лирическое настроение улетучилось в один миг.

   ...Мы шли звериными тропами, вереницей, ступая след в след. В густой траве, в трухлявых, изрядно подгнивших пнях, в трепетно дрожащей листве кустарников сновали золотистые искорки светлячков. Их тихий стрекот плыл над землей и вплетался в тихую дрему весенней ночи с нотками прелой прошлогодней листы, предутренней свежести и пряности древесной коры. Мох и мягкая, податливая земля пружинили под ногами. Гулко ухали совы. Где-то вдали вяло переругивались волчьи стаи - слишком сытые, чтобы сцепиться в драке, но слишком гордые, чтобы, столкнувшись в одном лесу, разойтись с миром. Порой в шумящих кронах мерещился тихий смех fae, но неизменно оказывалось, что это юркий порыв ветра запутался в листьях.