— Угрожали или заплатили? — спросил кто‑то из собравшихся.
— Заплатили, — отец Всеволод говорил спокойно, будто не раз проговаривал эту речь и отвечал на вопросы.
— Почему не сказал сразу? В деревне, — спросит еще кто‑то.
— Испугался. Мне стыдно за то, что мы тогда сделали. А точнее – не сделали. Стыдно и страшно, — он посмотрел на стоящую перед ним девочку–призрака. — Я пытался искупить свою вину. Но теперь понимаю – это невозможно, — его голос все же дрогнул. — Прошу прощения за то, что причинили вам боль. Пусть не действием, не собственными руками. Причинили все мы, кто так или иначе повинен в вашей гибели и в том, что трагедия осталась сокрыта среди кабинетного мусора.
— Тебе действительно стыдно? — девочка–призрак склонила голову набок.
— Да. Если бы время можно было бы повернуть вспять, я бы сделал все, чтобы предотвратить крушение. Или, по крайней мере, о нем бы узнали.
— Мы всегда завидовали таким, как она, — рука призрака указала на девочку, льнущую к духовнику. — Даже когда были живы. Чистые, аккуратные, любимые… у вас есть родители. Иногда плохие, иногда хорошие. У нас нет никого. Мы сами по себе – чужие для всех. Обуза. Нас нельзя просто выбросить – этого не поймут. Вы же не поймете, — она обвела взглядом притихших людей. — Но если нельзя избавиться – почему бы не изолировать? Назвать это место детским домом. Вынести его за город, обнести забором. Подальше с глаз.
— О вас же заботились… – неразборчивый шепот мог бы сойти за шелест травы, но не ускользнул от слуха призрака.
— Да, заботились… – она улыбнулась. Но не прежним звериным оскалом – улыбкой ребенка. — Любой проступок, даже самый невинный, — наказание. «Комната добрых мыслей» – так мы ее называли. Летом жарко, зимой холодно. Ни стула, ни кровати – голые стены и пол. Из еды – хлеб и вода. Пока сидишь – успеваешь о многом подумать. Но вести себя хорошо и не нарушать распорядок не получалось. За любой шум после отбоя – наказание. Но когда к тебе ночью приходит воспитатель и начинает… – она ненадолго замолчала, и будто сама природа не смогла допустить тишины – взорвалась серией молний и тут же чередой раскатов грома. — Он хочет, чтобы ты сделал ему хорошо. Как? Он выбирает сам. К этому нельзя привыкнуть. А за шум следует наказание. У тебя есть выбор – сделать здесь и сейчас все, что он хочет. Отдать ему себя. Или попасть в «комнату добрых мыслей», а там тебя уже никто не услышит, когда он придет снова. А он обязательно придет. Потный и вонючий.
Молнии продолжали вспарывать темное небо, но гром отчего‑то стих.
— Некоторые из нас ушли раньше. Не выдержали. Нам говорили – их забрали новые родители. Теперь им живется хорошо. И всем нам будет хорошо, если станем примерными детьми. Сначала этим словам веришь, надеешься. Но приходит время, и ты понимаешь: ночь боли, пропитанная потом и запахом перегара, не кончится никогда. Тебя так и будут использовать! Так и будут!
Ее голос взвился до пронзительного крика. В нем звучала ярость. Неприкрытая ярость того, кто слишком глубоко опустился в пучину боли. Того, кто больше не видит солнца, не чувствует тепла. Чей удел – холодная сталь, терзающая плоть.
— Но ведь можно пожаловаться… наверное… – в голосе говорившего не ощущалось уверенности.
— Кому? — усмехнулась девочка–призрак. — Мы все – одна семья!
— Это больше не игра, — Андрей чувствовал, как пересохло во рту, а язык буквально прилип к небу. Каждое слово раскаленным клеймом прижигало горло. — Ты действительно хочешь ее смерти? Хочешь боли той, кто ни в чем не виноват? Хочешь ей той же судьбы, что и себе?
Призрак молчала. Ее лицо то снова становилось человеческим, то возвращало себе отталкивающие черты мертвеца.
— А в чем были виноваты мы?! — Ее кулаки сжались, слова утратили прежнюю ненависть и уверенность. Сейчас девочка–призрак кричала, точно обычный напуганный ребенок. — Мы были рады даже одному слову. Доброму слову! — ее крик поднялся до визга. — А получали только затрещины и пинки! Почему ты думаешь, что жизнь этой девчонки чего‑то стоит? Все ваши жизни! Чего стоят они?! Вы думаете только о себе. Всегда так думали!
— Посмотри на нее, — Андрей приблизился к призраку вплотную. — Она думает о себе?
Призрак медленно, будто нехотя, перевела взгляд на замершую возле исповедника девочку.
— А она? — Взмах руки в сторону бьющейся в рыданиях матери девочки. — Она сейчас тоже о себе думает? А они? — Андрей указал на останки тех, кто недавно бросился на защиту детей, но был убит налетевшими призраками. — Все это безумие давно пора заканчивать. И сделать это в твоих силах. Злоба ничего не решит. Смерть этих людей лишь растянет агонию. И прежде всего – вашу.
Вспышка молнии высветила лицо–череп призрака, обтянутое синюшной кожей.
— Довольно зла, — Андрей опустился на одно колено, заглянул в провалы глаз девочки–призрака. — Попробуй простить…
— Ты не знаешь, о чем просишь, — шепот призрака, казалось, заполнил собой весь окружающий мир и все еще продолжал звучать, усиливаясь, наливаясь холодной яростью. — Мы пытались уйти от прошлого. Пытались все начать заново. Так, как хотелось бы нам. Но не получилось. Вы все портите. Вы приходите снова и снова. И все начинается заново!
— Я видел тех, кто бродит по призрачному городу. Видел их жертвы. Неужели все они были виновны? Неужели все они заслужили нескончаемую череду мучений?
— Да.
— Прислушайся к себе. Посмотри на них еще раз. Ты можешь это сделать прямо сейчас, я знаю. Посмотри на каждого из них. На те кошмары, что бродят в их сознании. На их жертвы.
— Нет! — призрак отшатнулась, будто от сильного удара.
— Посмотри! — Андрей стоял, не шелохнувшись. — Только внимательно. Такой ли мести вы хотели?
— Мы хотели одного – чтобы нас любили… – она бросила взгляд на девочку возле исповедника. — Ты счастливая…
Ее стремительного движения Андрей не рассмотрел. Девочка–призрак просто исчезла – и тут же духовник запрокинул голову, закричал. Еще мгновение – и в него начали врезаться размытые тени. Со всех сторон. Одна за одной. От каждой тени духовник вздрагивал всем телом. Крик же его, надрывный и отчаянный, не прекращался ни на мгновение.
Андрей одним движением сгреб в охапку перепуганных детей, оттащил их прочь от терзаемого призраками человека.
Неужели он смог донести до девочки–призрака свои мысли? Неужели она решилась на то, на что не решалась (а возможно, о чем не задумывалась) с самой трагедии – о прощении? Прощении хотя бы тех, кого напрямую не винила в своей беде.
Люди молчали. Молнии взрезали небо и разделяли мир на черное и белое. Казалось, исчезли даже оттенки серого.
Черное и белое. Добро и зло. Можно ли разграничить мир всего парой цветов? В голове Андрея клубился туман. Сколько же боли вынесли воспитанники детского дома, что даже после смерти не смогли обрести покой? Они – зло, чистое зло, затопившее целый город смертельной ненавистью. Но кто взрастил эту ненависть? Кто лелеял ее и выхаживал, даже не понимая, что однажды плоды рук его обернутся кровавым сумасшествием?
А надо ли теперь вообще копаться в прошлом? Стоит ли ворошить истлевшие страницы истории небольшого городка, который уничтожил сам себя? Стоит ли? Или лучше выбросить из головы все мысли и тихо дождаться завершения игры?
Андрей почувствовал в своей ладони чужую ладонь. Алена стояла рядом и большими глазами смотрела на отца Всеволода. По щекам ее катились слезы.
Последний крик духовника совпал с особенно сильной и продолжительной вспышкой молнии. Белый слепящий свет залил все вокруг. Высоко в небе раздался протяжный, нарастающий гул, будто от приближения самолета. Звук поднимался выше, пока не достиг тонкого писка.
Мышцы Андрея скрутила жестокая судорога. Он чувствовал, как тело перестает слушаться приказов. Как подгибаются ноги, и мир опрокидывается в белое ничто.
Все стихло.
Белый свет исчез.
Нет ни бури, ни вспышек молний, ни криков, ни писка.
Обычное предзакатное небо над головой и слабые порывы ветра, касающиеся кожи лица.
