Карранса был против возрождения в стране общинного землепользования. Сапата в своих манифестах подчеркивал, что в Каррансе говорила классовая солидарность с помещиками, одним из которых и был сам «дон Венус». Представляется, что вопрос был несколько сложнее. Действительно, Карранса владел в своем родном штате Коауила примерно 70 тысячами гектаров земли (явно заниженная налоговая стоимость этих земель составляла 35 тысяч песо – максимум треть от реальной цены). Но большинство из этих земель были пастбищами, и батраки-пеоны там не трудились. К тому же по меркам севера Мексики Карранса являлся скорее средним, чем крупным землевладельцем.

Суть в том, что он, как и подавляющее большинство мексиканского образованного класса, включая, например, и Обрегона, считал общинную форму владения землей отсталой в агротехническом смысле. Только крупные поместья, по его мнению, могли обеспечить передовые методы возделывания технических культур, особенно сахарного тростника и обеспечить валютные поступления в страну. Со скотоводством, основой сельского хозяйства Севера, вопрос представлялся Каррансе еще более ясным – лишь крупные ранчо могли наладить экспорт живого скота в США. Поэтому Карранса был в принципе за мелкого частного собственника, наделить которого землей надлежало главным образом за счет бросовых земель или раздела латифундий врагов революции, в том числе и церкви.

Интересно, что подобные взгляды Каррансы практически ничем не отличались от взглядов Ленина. Большевики тоже стремились сохранять неразделенными передовые помещичьи хозяйства, которые преобразовывались в совхозы, к неудовольствию окрестных крестьян, мечтавших поскорее разделить инвентарь и скот своих бывших хозяев.

Однако Карранса не мог не учитывать настроений крестьян, особенно индейцев, в основном склонявшихся именно в пользу общинного, традиционного землевладения. Президент избрал тактику затягивания аграрной реформы, не отвергая ее в принципе. «Эхидос», подававших в аграрные комиссии штатов или в Национальную аграрную комиссию петиции с требованием возврата несправедливо отнятых у них ранее помещиками земель, подчас годами мурыжили в различных органах и судах. К тому же у многих общин вообще не было никаких документов на землю. Ведь индейцы владели землей еще до прихода испанцев и, естественно, не имели на этот счет кадастровых ведомостей. Да и многие помещики, потомки испанских конкистадоров, в качестве обоснования своих претензий просто указывали на право завоевателя, тоже ничем не подтвержденное.

Другим препятствием для малоземельных крестьян и сельскохозяйственных рабочих была необходимость внесения государству платы за землю. Министр финансов Кабрера по поручению Каррансы объехал страну, чтобы выяснить, за какую цену помещики готовы продать свои земли государству. В разных регионах цифры, конечно, отличались, варьируясь в диапазоне от 110 до 250 песо за 5 гектаров (именно такой надел считался минимально достаточным для прокорма крестьянина и его семьи). По предложению Каррансы, крестьянин заранее должен был возместить государству стоимость этой земли, чтобы оно могло выкупить ее у помещика. Будущий собственник сразу выплачивал десять процентов общей стоимости надела, а остальную часть возмещал в течение 9 лет, причем на эту сумму начислялись в пользу государства 5 % годовых, чтобы побудить крестьян рассчитываться с властями быстрее. Однако если учесть, что в некоторых штатах сельскохозяйственные рабочие получали не более 30–50 сентаво в день, и этих денег едва хватало, чтобы прокормить семью, то накопить даже 25 песо для первоначального взноса представлялось делом абсолютно нереальным. К тому же помещики требовали, чтобы государство выкупало их землю за серебро или золото, не желая принимать обесценившиеся бумажные деньги правительства Каррансы.

В январе 1920 года Конгресс утвердил закон, разрешавший правительству выпустить облигации на общую сумму в 50 миллионов песо сроком на 20 лет и под 5 % годовых. За счет этих облигаций планировалось выплачивать компенсацию помещикам.[50] Однако последние хотели компенсацию сразу и желательно золотом.

Неудивительно, что аграрная реформа во времена Каррансы продвигалась медленно, причем темп ее проведения падал с каждым годом президентства «дона Венуса». Всего в 1917-1920 годах общины получили примерно 200 тысяч гектаров земли (менее 1 % сельскохозяйственных земель страны). 90 тысяч из них было распределено в 1917 году, а в 1919-м – только 6 тысяч. В январе 1919 года Национальная аграрная комиссия разослала на места характерный циркуляр, в котором от крестьян требовали перед наделением землей давать государству письменную подписку с обязательством вернуть деньги, потраченные на выкуп земли у помещика. А в декабре 1919 года Карранса наложил вето на принятый Конгрессом закон, разрешавший крестьянам временное пользование брошенными землями.[51] В качестве обоснования своего отказа президент опять ссылался на незыблемое право частной собственности. Карранса неоднократно подчеркивал, что наделение землей крестьян должно восприниматься теми как разовый акт государственной благотворительности, а не как постоянная политика страны.

Тем не менее, несмотря на весь консерватизм Каррансы, именно в годы его правления аграрная реформа стала восприниматься всеми политическими силами страны и самими крестьянами как данность мексиканской действительности. Уже никто, даже Феликс Диас или католическая церковь, не смели поставить под вопрос сам принцип общинного землевладения и перераспределения сельскохозяйственных угодий.

Рабочий вопрос многие мексиканские политики-революционеры не считали особенно значимым в социальном контексте страны. Ведь рабочих было мало, не более 12 % активного населения (торговцев, например, было больше). К тому же в большинстве районов Мексики крупного промышленного производства попросту не существовало. Пролетариат страны в основном концентрировался в трех районах: столичном округе (электрики, рабочие арсеналов, железнодорожники – более половины всего мексиканского пролетариата работали в Мехико и его окрестностях), на нефтяных промыслах Тампико и в районе Веракруса, где располагались текстильные фабрики. Настроения рабочих этих трех регионов разнились. Столичный пролетариат желал сотрудничества с властями, отвергал политическую борьбу и был во власти теорий тред-юнионизма в стиле Американской федерации труда (по этим теориям, рабочим полагалось выдвигать только экономические требования). Текстильщики и портовые рабочие Веракруса имели самое высокое классовое самосознание и еще во время Диаса выходили на забастовки и митинги под политическими лозунгами. Наконец, рабочие Тампико находились под влиянием анархистов из американской организации «Индустриальные рабочие мира», считавшей профсоюзы выше любой политической партии.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.