— Николай Николаевич, зачем вы это?.. — опять заикаясь, как всегда при смущении, спросил он.

— Затем, что мне так хочется, — я снова притянул его к себе, мелко и часто целуя на этот раз щеки, подбородок и вокруг рта и в промежутках между касаниями губ шепча: — Давно уже хочется… Сава… ты же мне сразу понравился…

В том, что он не отталкивал меня, не кричал и не возмущался, я усматривал, пускай и скрытое, но согласие. Сам не понял, как получилось, что в следующую минуту я резко опрокинул Саву на мягкое кожаное сидение и чуть не придавил его своим телом. Зашарил рукой по его одежде и подосадовал, что сам же пару дней назад купил мальчишке жилет с такими мелкими блестящими пуговками, с которыми одной рукой явно не справиться, но подумать над решением проблемы не успел, потому что Сава вдруг застонал и отвернул голову, страдальчески поморщившись.

— Эй, Лисенок… — я легонько тряхнул его, — что с тобой такое?

— Голова болит, — промычал он сквозь стиснутые зубы.

— Давно?

— С час уже… было не так сильно.

— Это от динамита, — я оглянулся на недавно раскрываемый чемодан.

С сожалением, но вполне уже контролируя себя, я отстранился от Савы и, велев ему, по возможности, не совершать резких смен положения, вышел за кипятком. Вернувшись, я заварил ему крепкий чай, бросил в стакан три кусочка сахара и щедро плеснул коньяка из своей фляжки.

— На вот, выпей.

Сава послушно и механически, как кукла, взял у меня гремящий в подставке стакан и выпил мелкими глотками.

— Ничего, пройдет, — успокаивал я его. — Люди с непривычки часто болеют от запаха динамита, но со временем это проходит.

— Николай Николаевич, что значит: «я вам понравился»? — спросил он, пропустив все, что я говорил про динамит.

— То и значит, — я досадливо прикусил губу. — Будто ты не понял. И хватит уже называть меня по имени-отчеству! Я не настолько тебя старше, а по положению мы совершенно равны. Зови… — тут я запнулся, чуть было не сболтнув настоящее имя. — Зови просто Николаем и обращайся на «ты». По крайней мере, когда рядом нет посторонних.

Он молчал, глядя на меня широко раскрытыми глазами, видя при этом, вероятно, какое-то мельтешение мушек, как это обычно бывает у людей при головной боли. Я забрал у него пустой стакан и сжал обеими руками его холодные дрожащие руки.

— А впрочем, прости меня, Сава. Я сам не знаю, что на меня нашло. Не хотел тебя пугать или смущать.

— Все в порядке… наверное, — бледно пробормотал Сава.

Я привлек его к себе, уложил кудрявую голову себе на плечо.

— Скоро прибудем в Питер, снимем номер в «Большой Северной», пожалуй, из двух комнат, чтобы тебя запах динамита не беспокоил… отдохнешь, а на явку с Б.Н. я пойду один. И назавтра экспрессом в Москву… Как тебе, а?

— Как скажете, Николай Николаевич, — отозвался он, безвольно опираясь на меня и позволяя придерживать себя за плечо.

— Да хватит уже… Говорю же тебе, наедине давай без церемоний.

— Как скажешь, Николай, — повторил он.

***

С недавнего времени мы больше не устраивали явки в людных местах, как было прежде. Придя по указанному адресу в новую на этот раз явочную квартиру, я обнаружил там Б.Н. и женщину, одетую в простую темную юбку и невзрачную бледно-серую блузу, с покрытыми серым же платком волосами и плечами. Я даже не сразу признал в этой непрезентабельной обывательнице нашу красавицу Ирину.

— Где Леопольд? — первым делом спросил я.

— В Киеве.

Я кивнул, находя этот ответ исчерпывающим. Более всех остальных рискующий своей жизнью товарищ жив, на свободе и имеет возможность выходить на связь — значит, по крайней мере, дела наши за последнее время не стали хуже.

— Как парень? Справляется? — деловым тоном осведомился Б.Н.

— Очень хорошо справляется.

— А с работой? — невинным голосом, но с очевидным ехидством уточнила Ирина, и я целую минуту ненавидел ее за это.

— Что мы будем делать? — спросил я, показывая, что всегда готов выполнять свои обязанности техника. Б.Н. поморщился, и глубоко залегшие в столь молодом возрасте морщины на его лице стали еще заметнее. Я понял, что зря задал вопрос: Б.Н. и сам пока ничего не знает и не может решить, и это состояние для него мучительно и непереносимо.

— Я хочу убить премьер-министра, — сказал он. Черные глаза его блестели, но взгляд был каким-то мутным, выдавая нездоровое состояние и крайнюю степень душевной напряженности.

— Невозможно! — воскликнул я, но тут же прибавил более спокойным тоном: — Ты ведь знаешь, ЦК нам не разрешит.

— А я плевать хотел на ЦК! ЦК царя не дает убивать, премьер-министра не дает убивать… просил их третьего дня порекомендовать мне проверенных людей для организации новых акций, так они мне вместо этого дали паспорт на французское имя и велели ехать из страны…

— Высылать тебя из страны — подло, а пытаться убить премьер-министра — глупо, — рассудил я.

— Николай, представь себе, я с тобой согласна, — поддержала меня Ирина и мы в два голоса принялись излагать Б.Н. свои доводы. А он молчал, напряженно глядя перед собой и сжав в нитку тонкие бескровные губы. Тогда я подумал, что могу в такой ситуации решать если не за всех, то уж за себя и за Саву. Я сказал:

— Вот что, товарищи. Мы с Лисенком едем в Москву, заканчиваем наше дело с анархистами. И будем ждать от вас вестей. Когда у вас будет обдуманный план — пусть и не одобренный ЦК, это не важно совершенно! — но обдуманный, не самоубийственный, тогда шлите телеграмму.