— Просто подумал вдруг…

— Ну, договаривай, — я плеснул ему еще коньяка, и он послушно выпил, на этот раз залпом.

— А много людей от ваших бомб пострадало?

— Не знаю точно. Я не каждого снаряда судьбу могу достоверно проследить, — уклончиво ответил я и прибавил с усмешкой: — Пусть это охранка выясняет.

Что я должен был сказать? Перечислить всех поименно? И кучера, которому взрывом оторвало ногу, и девушку-анархистку, у которой мой снаряд сдетонировал прямо в руках, и всех раненых или погибших метальщиков, и это не считая тех, кому, собственно, бомбы и предназначались…

Я встал из-за стола, одну руку положил Саве на плечо, а другой бесцеремонно потрепал по мягким волосам.

— Ну, друг мой… ты сам еще ни одной бомбы не собрал, а уже озаботился вопросами морали и всего прочего?

И хоть я придал своей реплике оттенок насмешливого пренебрежения, я понимал, что о каждом поступке следует думать наперед и примерять на себя так, чтобы не было потом тоски и раскаяния.

  Часть 2

От полного безделья начал учить Саву паять трубки для запалов. Работа эта легкая, даже девушки и подростки могут ее быстро освоить. Я показал ему расчеты соотношений размеров запальных трубок и оболочек снаряда, между делом обмолвившись, что при обыске за такую бумажечку можно получить десять лет каторги. К серной кислоте и ртути я его, естественно, пока не подпускал, доверяя только делать пустые заготовки. Пока он работал, я сидел или стоял рядом, хвалил или поправлял, и будто невзначай поглаживал его по спине. Он вздрагивал иногда от моих прикосновений, но никак не возражал и от манипуляций с трубками не отвлекался.

Я часто дотрагивался до него, но всегда таким образом, чтобы это не выходило за рамки дружеского жеста. Хотел, чтобы Сава сначала приучился мне доверять и стерлась напряженность между нами. Лечь со мной на одной кровати он все-таки отказался, предпочтя спать на диване в той комнате, которая раньше не использовалась. Пару раз я вставал ночью и тихо шел в соседнюю комнату посмотреть на Саву. Спал он спокойным крепким сном, как и все молодые здоровые люди, которых никогда не будили среди ночи обыском.

Так бы я и маялся дальше по ночам от одиночества, а днем от отсутствия деятельности, если бы к концу первой недели со мной не связались анархисты. Обычно эсеровские организации предпочитали не вести дел с анархистами, потому что те были плохо организованы, не имели понятия о внутрипартийной дисциплине и порою творили вещи, позорящие в глазах общества все революционное движение в целом. Но эти анархисты производили впечатление вполне сознательных, идейно зрелых и способных молодых людей. Они не ставили перед собой фантастические и заведомо невыполнимые цели, не пренебрегали длительным внешним наблюдением за выбранным объектом покушения, уже имели четкий план действий и готовы были ждать. Для их акции им требовалось три снаряда плоской формы, по четыре килограмма динамита на каждый. Я взялся их изготовить.

Вариантов дальнейших действий было три. Можно было отправить Савелия в Финляндию закупить динамит, но ведь у него еще не было опыта в перевозке взрывчатых веществ и, что более существенно, его еще не знали наши финские товарищи. Можно было ехать, как обычно, самому и оставить Саву в мастерской — это было бы для меня удобнее всего. Но я решил взять его в этот раз с собою, с тем, чтобы потом можно было без опасений поручать ему это дело.

Надо сказать, что отношение финнов к русским революционерам было в высшей степени дружественным. Хорошо помню случай, произошедший в самом начале моей работы в боевой дружине, который сильно поразил мое воображение. Мы с Леопольдом приобрели около двадцати килограммов первоклассного заводского динамита и готовились выехать с этим грузом в Петербург, но в Выборге мой товарищ заметил за нами полицейскую слежку. Вопреки моему намеренью бросить чемодан с динамитом и спасаться бегством, Леопольд выхватил браунинг и подстрелил одного из агентов, когда тот неосторожно зашел за нами в неосвещенный фонарями безлюдный проулок. Уходя от преследования, мы спустя несколько минут буквально столкнулись с финским патрульным полицейским, привлеченным звуком выстрела.

«Мы русские бомбисты», — сказал ему Леопольд и велел мне приоткрыть чемодан.

К моему величайшему изумлению, финн не только не попытался задержать нас, но даже указал место, где мы с Леопольдом смогли укрыться до утра от агентов охранки и решить, как действовать дальше.

За эту готовность, даже рискуя собственной свободой и положением, привечать русских революционеров, а также за качество их динамита я и люблю финнов.

Лисенку, как я и надеялся, эти люди тоже понравились. На деньги, взятые с анархистов, мы приобрели в Гельсингфорсе двадцать килограммов динамита с запасом и выехали экспрессом в Петербург. Из соображений удобства и конспирации, во всех поездках мы, техники, обычно пользовались I классом. Во-первых, в толпе представительных пассажиров скорых поездов хорошо одетому революционеру было легче затеряться, во-вторых, совершенно немыслимо было везти груз взрывчатых веществ в докучливой тесноте III класса.

Полностью избежать неприятностей, связанных с досмотром, однако, не удалось. На границе таможенный офицер, зашедший в наше купе, спросил документы, а после поинтересовался, чем это так пахнет из чемодана. Динамит имеет специфический, довольно сильный аптекарский запах. Сава опомнился даже быстрей меня. Он лениво привстал, открыл чемодан и сказал:

— Масло бабассу везем. Для приготовления женских кремов.

— Гадость-то какая… — поморщился офицер.

— Запах-то скверный, а продается по 16 целковых за фунт, — подал голос я.

— Господи… — таможенник даже глаза выкатил от изумления, — так закрывайте скорее, а то еще выветрится, не дай Бог…

Когда он наконец вышел, я выждал полминуты и сгреб Лисенка в объятья, тесно прижал к себе.

— Умница. Сходу это придумал? — и сам же не дал ему ответить, заняв рот поцелуем. Я уже неделю тихо мечтал об этом, глядя на его полные розовые губы, а сейчас, под влиянием пережитой только что опасности разоблачения, поддался внезапному порыву. Сава растерялся настолько, что даже не попытался меня оттолкнуть, а я, совсем одурев от вседозволенности, продолжал крепко и жадно целовать его, по-настоящему, проникая языком в рот, как мне того хотелось. Когда я наконец оторвался от него, давая вздохнуть, он ошалело посмотрел на меня и коснулся пальцами влажных губ, будто не веря.